Нина назвала и вошедшего Корвин-Коссаковского "дорогим дядей", чем тоже ввергла его почти в ступор. Чуть придя в себя, Арсений Вениаминович попытался снова спросить племянницу о видении у Любомирских, при этом твёрдо решил ни словом не обмолвиться Нине о гибели Анастасии.
Тут он и вовсе оцепенел. Нина Черевина опустила глаза в пол и вдруг твердо проговорила:
-Там мертвец был, покойник. И скелет. Я видела - прошел он к ней, а там, за ними, зеркало стояло. Анастасия была в том зеркале, а он - нет! Она думала, что он жених, а он мёртвый! - голубые глаза Нины были осмысленны и налиты слезами. - Я кричала ей, чтобы она побереглась, но она отвернулась, не поверила мне. Да только я не ошиблась. Не было его в зеркале-то, не было... - прошептала она. - А скелет всё заигрывал с Елизаветой, то про духов ей рассказывал, то про моды, а сам всё к ней костлявые руки протягивал, на ухо шептал что-то... Потом на меня как глянет... - девушка снова побледнела.
-А за Лидией этот покойник тоже ухаживал? - осторожно спросил Корвин-Коссаковский, страшно желая узнать правду, и одновременно, боясь снова расстроить хрупкое здоровье Нины.
-Он на меня смотрел, меня он убить хотел. Красавцем прикинулся, обманул, а сам он - призрак ночной, навь...
-А Лидия?
-Она - в саване... тоже мертвая.
Корвин-Коссаковский глубоко задумался. Было понятно, что девушка сейчас вменяема и разумна. Её взгляд был твёрдым и осмысленным, она явно понимала, что говорила, при этом точно пересказывала своё видение, и если не называла покойников - так только потому, что не могла их узнать в гостях князя Любомирского. Стало быть, она видела именно Клодия Сакрилегуса, Цецилия Профундуса и Постумия Пестиферуса - тех же, кого видел и Бартенев.
Но почему Нина вдруг заговорила так внятно и четко, почему стала так спокойна и тиха? Безусловно, на неё повлияла смерть сестры, она закричала тогда, что Лидия "мертвая"... Но кем был Сабуров? Скелетом или покойником?
Этого было не понять.
Арсений распорядился, чтобы Палецкие никого не принимали, даже не пускали в дом, приказал сестре по-прежнему спать с Ниной, в трепете велел повесить на окно вязанку чесноку и поставить на сервант икону Спаса, сам же поехал к себе на Лиговский. Его снова искусило желание повидаться с другом, но час был слишком поздний, Арсений решил навестить Бартенева на следующий день, и, едва раздевшись, рухнул на постель, совершенно обессилев за этот долгий и тяжелый день.
Глава 2. Новые скорби князя Любомирского.
Бесы наводят уныние на душу в предположении,
не истощится ли ее терпение,
не покинет ли она самого жительства по Богу,
признав его невыносимо трудным.
"Цветник" Дорофея
Увы, планы Корвин-Коссаковского были снова нарушены, притом, с самого утра. С трудом поднявшись, он приехал на службу, мечтая о чашке горячего чая, коего не успел выпить дома. Он уже вдыхал его аромат, когда зашел Путилин.
-А ты новости-то знаешь? - осведомился он. - Ратиев убит вчера, а Энгельгардт ранен в ногу.
-Как? - ахнул Корвин-Коссаковский, подлинно оторопев. - Когда? Что случилось?
-Ничего особенного. Дуэль. Причины неизвестны, секундантами были Грейг и Протасов-Бахметьев. Стрелялись позавчера. Грейга сейчас дома нет, а вот Протасова вчера видели у в ресторане Палкина, на Невском. Пока ничего больше не знаю.
Пока же Путилин сообщил, что князю совсем плохо, он разбит и охает, между тем Елизавету Любомирскую так и не нашли, несмотря на то, что каждый час осведомлялись у околоточных. Кроме того - Иван Дмитриевич поделился некоторыми данными, обнаруженными его людьми. Выяснилось, что в доме чаще всего в последние дни мелькали Макс Мещерский, Всеволод Ратиев, Герман Грейг и Даниил Энгельгардт, да еще бывал граф Протасов-Бахметьев. При этом если раньше с девицами часто видели Александра Критского, он барышням на гитаре играл и пел с ними, то уж неделя минула, как он не заглядывал. Путилин еще вчера собирался побывать у всех, и вынюхать, что только возможно. И вынюхал пока про дуэль.
Но тут в кабинет ворвался тощий сыщик, дежуривший в доме Любомирских и надзиравший за подготовкой к похоронам - с новыми известиями, притом кошмарными. Час назад Елизавета Любомирская была найдена. И вовсе не люди Путилина разыскали девицу. Она отыскалась абсолютно случайно, просто ненароком. Экономка князя Мария Караваева, едва ударяли холода, всегда пополняла хозяйственные запасы сухофруктов, меда и варенья, вместе с кухаркой Лукерьей Лысенковой перенося их на кухню: мёд и варение они хранили в подвале, а мешки с сушеными яблоками и курагой - на чердаке. И вот, когда они загрузили кухонные шкафы горшками с медом да банками с вареньем, Лукерья полезла на чердак за курагой. Не было ее полчаса, а так как Мария Зиновьевна не любила, чтобы слуги зря прохлаждались или на минутное дело час расходовали, она, заметив отсутствие кухарки, сама поднялась на чердак. В темноте она сначала споткнулась и упала, потом все же поднялась и тут натолкнулась на тело кухарки. Лысенкова была в глубоком обмороке, рядом с ней валялась разбитая лампа, с которой та полезла на поиски кураги. Экономка ринулась за нашатырем и новой лампой, но снова поднявшись на чердак, - теперь со светом, чтобы привести Лукерью в чувство, - едва устояла на ногах сама, ибо увидела молодую барышню.
Елизавета висела в петле на кровельной перекладине.
На крики Караваевой сбежался весь дом, и первыми подоспели люди Путилина. Они быстро вместе со слугами снесли сверху обморочную Лукерью, которая от нашатыря быстро пришла в чувство, потом занялись покойницей, сразу направив одного из сыскарей за Путилиным.
Путилин зло сплюнул и поспешил на Миллионную, за ним последовал и Корвин-Коссаковский, правда, медленно. Арсений понимал, что произошло нечто ужасное, но душа отказывался воспринять его, а ведь ему казалось, что он готов к этому. Итак, бесовщина подлинно полакомилась всласть, мерзавцы получили своё сполна, а он так и не смог ничего понять, ибо то ли нелюди были слишком похожи на людей, то ли люди ничем не отличались от нечисти.
Он снова задумался. Чаще всего около девиц крутились Энгельгардт и Грейг, они хладнокровно поделили девиц, но, как показалось Корвин-Коссаковскому, целились только на деньги, однако, девицы явно не отвечали ни одному из них взаимностью. Что до Протасова-Бахметьева и Ратиева, они оба на девиц большого внимания не обращали и ухаживаниями себя не обременяли, в основном - в карты резались. Впрочем, осекся Корвин-Коссаковский, комната Перфильевой... Там же были карты... чьи? Но нет, это нелепость... Оборотней-то всего трое. Всего трое...
То-то и беда, что всего трое, а приглядишься, так и каждый...
Но почему они стрелялись? В чём дело? Однако кое-что подлинно прояснилось. Нечисть стреляться не будет, точнее, её ни ранить, ни убить нельзя, стало быть, Ратиева и Энгельгардта можно из списка исключить. Невиновны.
В доме Любомирского снова был переполох, тем более тягостный, что туда как раз привезли дорогой гроб из похоронной конторы и суетились служащие с венками и живыми цветами. Глаза слащавого приказчика конторы, опытного похоронных дел мастера, едва он услышал от камердинера о новом несчастье, подернулись, как заметил Корвин-Коссаковский, слезой. Слезой счастья. Любомирский не поскупился на самый дорогой гроб для старшей дочки, неужто младшую-то обделит? Арсений Вениаминович заметил закушенную губу приказчика, боявшегося, что его ликующая улыбка будет замечена, и вздохнул. Так устроен мир. Кому война, а кому мать родна. Сам он всегда сторонился людей, которых кормит смерть, не без основания полагая, что сохранить душу в целостности в таких местах трудно.
Однако, какие бы пороки не рождались в душах от постоянного соседства со смертью, в этих людях были и добродетели. Ни новая истерика князя, узнавшего о гибели младшей дочери, ни суета слуг, ни заботы полиции - ничто не могло отвлечь приказчика от сокровенной цели. И стоицизм натуры и смиренное терпение окупили себя. Несчастный Любомирский, хоть и приказал отсрочить похороны Анастасии до завтрашнего дня, вынужден был заказывать новый гроб для её сестры и, естественно, заказ получил тот, кто уже был под рукой. Стоя с привычно постным лицом, приказчик потирал руки, и Корвин-Коссаковский снова вздохнул. Сколько упырей-то вокруг...
Сам Корвин-Коссаковский слышал, как экономка тихо рассказывала горничной, что на Рождество обе барышни на женихов гадали. В одно блюдце положили уголь, в другое - комок засохшей глины, в третье - щетку, в четвертое - кольцо, затем тянули предметы. Уголь обозначал смерть, глина - остаться в девках, щетка - старого мужа, а кольцо - счастливую свадьбу. И ведь обе они тогда по куску угля вынули...
Ещё и смеялись тогда, не поверили...
Тем временем Елизавету Любомирскую осторожно вынули из петли и снесли вниз. Вид тела, с распухшим лицом, тёмной бороздой на шее и отёкшими руками был так страшен, что слуги в ужасе метнулись, кто куда, расползшись по комнатам испуганными тараканами. У трупа остались только полицейские, Путилин и Корвин-Коссаковский. Лизавета была не в платье, но в длинной белой ночной сорочке, как с ужасом подумал Корвин-Коссаковский, очень похожей на ту, в которой выбросилась из окна Лидия Черевина. Белая тафта... саван...
Тут, к его удивлению, Корвин-Коссаковский заметил, что по шее девицы, рядом со смертной удавкой петли, идет тонкая цепочка странного металла, похожего на золото с чернью, кулон которой уходит под рубашку, но под полупрозрачной тонкой тканью слегка просвечивает. Это был не крест, но что-то вроде ладанки. Путилин тоже обратил на кулон внимание и осторожно вытащил его наружу. Корвин-Коссаковский вздрогнул и едва заметно побледнел. Он неожиданно вспомнил, что уже видел такой же. Он упал с шеи Нины, когда доктор схватил ее за воротник и залепил во время её истерики пощечину. Сейчас он наклонился над телом, внимательно рассматривая кулон. Да, точно такой же. То же изображение непонятного знака, на обратной стороне - такая же нечитаемая надпись на древнем языке.
Ну и что? Возможно, одна девица просто купила пару кулонов - и подарила один подруге, только и всего.
Но, поразмыслив, Корвин-Коссаковский покачал головой. Нет. Кулон был странен, это он заметил еще у Палецких. Вещь была необычная, привозная. Елизавета Любомирская была богата и могла позволить себе любое украшение, но почему она выбрала именно эту странную и довольно неброскую безделушку?
Путилин, заметив, как Корвин-Коссаковский разглядывает кулон, быстро спросил:
-Что тут написано?
Арсений вздохнул.
-Не знаю, но странно всё. И надпись непонятная, и вещь... не девичья какая-то. На украшение не похожа. Скорее, амулет какой-то. Надо бы узнать у ювелиров, сама ли она покупала его и откуда вообще вещь? И ещё... Нет ли на сестре такого?
-Ну, это узнать просто, - отозвался Путилин, и они вдвоём поспешили в зал, где уже был установлен гроб Анастасии для прощания с телом.
Сложность была в том, что в зал уже стеклись заплаканные родственники из Москвы и светская публика. Но Путилин кое в чём стоил приказчика гробовой конторы и к вопросам жизни и смерти относился безразлично. Он потребовал быстро вызвать тех, кто выловил тело из Невы и кто обряжал его, и тут же начал пристрастный допрос, вопрошая, был ли на утопленнице кулон с цепочкой? Полицейские твердо сказали, что кулона не было, то же повторили слуги в доме.