Грубый, хищный, чужой, подумала она.
И вдруг, неожиданно для самой себя, наврала:
— Это произошло случайно. По недоразумению. Я заваривала чай, а болван Романов взял да зажег красную лампаду. Захотелось ему пущей интимности…
Ужаснулась: что я несу? И замерла — вот сейчас он скривится на слово «интимность» и наконец спросит.
Но Опанас упустил свой последний шанс.
— Холера! Всего не предусмотришь! И Нимец решил, что это сигнал? Понятно. Что было потом?
— Русский вышел во двор, до ветра. Я всё еще с самоваром возилась… Вдруг — выстрелы. Два.
— Я их слышал.
— Романов решил, что на него накинулся какой-то мой воздыхатель. Из ревности. Я не перечила. Да, говорю, ходил за мной полоумный какой-то, проходу не давал.
— И он поверил?
— Почему нет? Разве я не способна внушать безумную страсть? — Она улыбнулась презрительно — презрение адресовалось Опанасу, а он и не понял.
— Значит, подпоручик глуп?
— Как пробка. Я ему говорю: спрячь труп, сейчас патруль прибежит. Этот инцидент повредит твоей службе и моей репутации. Знаешь, что он сделал?
— Что?
— Кинул Нимца в отхожую яму.
Опанас только головой покачал.
— А дальше?
— От патруля он избавился быстро. Сказал, что учит меня стрелять из пистолета по горшкам. Показал удостоверение контрразведчика — они ушли.
— Буффонада какая-то. Но выстрелы были давно, в третьем часу ночи. Что было после?
— Всё, — с многозначительной улыбкой ответила она. — Всё, чего ты хотел.
Ну-ка, что он на это?
Удивился:
— После убийства у вас хватило куражу на любовные утехи?
Мавка зло рассмеялась.
— Романов так перья распустил. Как же, герой — одолел соперника. Самец-победитель.
Вот теперь он ее поцеловал — деловито.
— Умница ты у меня. Довела дело до конца. Разъяснила ты подпоручика?
— Там нечего разъяснять. Парень он храбрый, ловкий. И кобель первоклассный…
Опанас на это и глазом не моргнул. Ей, правда, было уже все равно — моргнет, не моргнет.
— Но дубина дубиной. Говорю тебе со всей определенностью: этой дурьей башке ни за что не поручат вести важное дело. Исключено.
— Уверена? На сто процентов?
— На двести.
Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.
— Пусти, — сказала Мавка. — А то меня вытошнит.
Он не очень-то и настаивал.
— Бедняжка, что ты вынесла… — У самого глаза прищуренные, смотрят в сторону. О другом думает. — Но это было не напрасно. Теперь русские у нас вот где!
Он потряс кулаком, но его мысль уже бежала дальше.
— Нимца нет. Значит, не будет и обратной эстафеты. По уговору в этом случае пришлют дублера-инспектора, через двое суток. Сидеть без дела я не стану… Скажи-ка, кохана, — Опанас ласково погладил ее по волосам, — а на что, по-твоему, можно взять этого Романова?
— Ты хочешь его завербовать? — удивилась Мавка. — Офицера русской контрразведки?
— Попытка не пытка. — Опанас азартно улыбался. — Раз он способен втихомолку спустить соперника в выгребную яму, да еще хвастлив и глуп… Неплохой материал для вербовки. Что посоветуешь? Ты по Романову теперь специалистка. Деньги?
Она смотрела на него с мстительной усмешкой. Ловец человеческих душ! Попадись на собственный крючок!
— Скорее шантаж.
— Но ты говоришь, он храбр?
— Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот болван просто леденеет. Козловский, кажется, — вспомнила она разговор между Романовым и Жилиным в самый первый вечер.
— Так-так, князь Лавр Козловский — начальник фронтового управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё, что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя. Держись от меня подальше, хорошо?
— Хорошо, — согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. — Буду держаться от тебя далеко-предалеко.
Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался, но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный ветерок.
К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.
Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые стихи:
Далi, далi вiд душного мiста!
Серце прагне буять на просторi
Бачу здалека — хвиля iскриста
Грає вiльно по синьому морi.
Неожиданный поворот
— Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка предупредила! Что ты натворил?!
Калинкин нахмурился:
— Кого «его»?
— Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут сижу, а в это время, может быть…
Романов умолк — не потому что прапорщик сердито перебил его: «Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.
— Марш отсюда! — быстро сказал Алексей. — Живо, живо!
Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.
— Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по уставу!
— Да исчезни ты! — шикнул подпоручик. — Жди меня в умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!
Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.
Петренко подошел с приветливой улыбкой.
— Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?
— Милости прошу.
Что это значит? Была у него Учительница или нет?
По-прежнему доброжелательно глядя на подпоручика, Банщик сделал солдату заказ:
— Принеси-ка мне, хлопче, кофею. Харч у вас тут поганый, но кофей варить вы умеете.
Солдат, в прежние времена служивший официантом в первоклассном столичном ресторане, изобразил на лице одновременно восторг по поводу похвалы «кофею» и скорбь из-за критики «харча», умудрившись при этом за счет одной только мимики еще и обозначить деликатное несогласие с такой оценкой. Обслуживание в дивизионной столовой было выше всяких похвал.
Прапорщик представился. Пожали руки.
— Я вижу вам тут обструкцию изображают. — Петренко кивнул на соседние столы. — Не удостаивают. Глупый армейский снобизм. Как дети, право. Я ведь был на собрании, слышал. Вы им о важном, а они только и думают: молокосос, выскочка, развоображался. Не любят у нас контрразведку. А из-за предрассудков дело страдает.
Он еще довольно долго рассуждал на эту тему, всё так же рассудительно и гладко. Романов сначала изображал настороженность, потом понемногу оттаял.
— Честно говоря, мне в вашей Русиновке не очень уютно, — признался он. — Правду вы сказали. Я только службу исполняю, а все на меня щерятся. Не во мне даже штука. Мы, контрразведчики, без помощи личного состава мало что можем. А ко мне за все время ни один человек не пришел, не доложил. Не может же быть, чтоб вокруг не происходило совсем ничего подозрительного?
— На меня можете рассчитывать, — пообещал Петренко. — Я, конечно, человек маленький, но тоже глаза имею. Вот, к примеру, прачечное хозяйство подо мной, так? Почти все офицеры, кто в Русиновке расквартирован, дают свое белье стирать. Я велел принимать. Бесплатно, по-товарищески. У меня этим фельдфебель заведует, приметливый. По белью, извините за натурализм, о человеке много чего рассудить можно. И мой Савчук приучен: как что примечательное — извещает.
— Например, что? — заинтересовался подпоручик.
Собеседник понизил голос:
— Например, у сотника Штирнера из казачьей батареи кальсоны — чистый шелк. Рубашки — батист, с монограммой. А с каких богатств? Жалованье у нашего брата известно какое. Я нарочно поинтересовался, что за семья. Папаша у Штирнера мелкий чиновник, жены с приданным не имеется. А у сотника, между нами, еще и портсигар золотой. Подозрительно?
— Еще как! Вы молодец, Афанасий Никитич. Сметливы, наблюдательны. Эх, зря талант тратите в своих банях-прачечных. Еще кто-нибудь кроме Штирнера у вас на заметке имеется?
— А как же. — Петренко огляделся. — Только лучше не здесь. Вон уже, косятся… Будут говорить, что я наушничаю. Знаете что? Пойдемте ко мне. Бросьте вы эту яичницу, она на прогорклом масле пожарена. У меня снедь домашняя, деревенская. И настоечка на коньяке — под хороший разговор.
— На коньяке? — с интересом переспросил подпоручик. — А вам на службу разве не надо?
— Я птаха вольная. — Афанасий Никитич подмигнул. — Может, я поехал полковые бани инспектировать? Поди меня проверь. Ну что, переместимся в приватную обстановку?
— С удовольствием. Только навещу некое место…
В умывальной Романов крепко взял Калинкина за локоть.
— Банщик сделал ход. С какой целью, пока непонятно. Иду к нему. Возможно, хочет меня добить, ночью-то у них не вышло. Не перебивай, про это после расскажу! — цыкнул он на прапорщика. — Хотя вряд ли будет он меня кончать. Не стал бы уводить при таком количестве свидетелей. Скорее всего, попытается напоить и что-нибудь выведать. Но ты на всякий случай прикрывай. Следовать за нами не нужно. Где живет Петренко, ты знаешь. Скажи Сливе, чтобы разыскал Учительницу. Она или у себя, или… В общем, пусть из-под земли достанет. Семен тут все тропки-дорожки знает. Найдет.
Видя, что Вася собирается спорить, Алексей прибавил:
— Я тебе потом обрисую, что за фигура эта Мавка, жених хренов!
— Не утруждайтесь, господин подпоручик. Я гадостям про нее все равно не поверю. И унтер-офицеру ничего такого передавать не стану!
Препираться с ним было некогда. Романов процедил сквозь зубы, холодно:
— Прапорщик, это боевой приказ. Невыполнение равнозначно измене. Выполняйте!
Стерев с лица эмоции, Вася кинул руку к козырьку:
— Слушаюсь!
— Ну то-то.
Собутыльники
Не была у него Учительница. К такому выводу Алексей пришел, наблюдая за поведением Банщика. Если б была и рассказала о событиях ночи, Петренко не действовал бы так грубо, в лоб. Он вел себя с контрразведчиком, будто с законченным идиотом. Это очень хорошо. И что Мавка, очевидно, приняла сделанное предложение о сотрудничестве, тоже отлично.
Эти мысли не мешали подпоручику участвовать в разговоре, тем более что болтал в основном милейший Афанасий Никитич. Он был сущим кладезем полезных и любопытных сведений о Русиновке, ее обитателях и офицерах гарнизона.
Хата у него внутри оказалась хоть и скромно обставленная, но опрятная, даже с определенным уютом. И стол был накрыт заранее: круг полукопченой колбасы, козий сыр, зеленый лук, вареные яйца, коробка сардин и, конечно, пузатый графин.
— Смородиновая, — похвастал хозяин и в два счета наполнил рюмки. — Ну, за знакомство.
— И плодотворное сотрудничество, — с нажимом подхватил Романов, как бы намекая, что отныне считает прапорщика своим информатором.