Подобные поступки за Дежулей водились: она могла в приятельской компании вдруг начать флиртовать с кем-то из мужчин, невзирая на волнение его супруги или подруги. Ничего серьезного за этим не стояло, ничем серьезным обычно не заканчивалось. Сам флирт
Дежуле был нужен как «проба коготков», мол, так ли она хороша в этот вечер, как десять лет назад. То, что Дежуля выбрала сегодня Стаса, меня не удивляет: она периодически зарилась на него, подавала знаки внимания. Вот недавно опять подвозила с работы до дома на своей иномарке.
Меня куда больше волновал Стас. Он в какой-то момент поддался на все эти женские игры, разволновался. И тут надо быть начеку. Но я не обрываю эту провокацию, хотя достаточно было бы взять
Дежулю за руку и потащить покурить в дамский туалет. Напротив, я способствую развитию этой ситуации, когда Дежуля умудряется в танце теснить Стаса к боковому коридорчику, а я продолжаю таращиться в свой бокал с невинным лицом провинциальной простушки. Но уже знаю, что пять минут спустя встану и пойду их искать, чтобы застукать на месте преступления. Зачем? Просто так.
Чтобы было больно.
Нет, не просто, чтобы было больно, а чтобы было понятно -
откуда эта боль. Чтобы убедиться – он любит не меня. Значит – не любит.
Разговор с Наташей сегодня смутил меня, застал врасплох, заставил думать о прошлой жизни Стаса.
Он ходил к ним за моей спиной, пил кофе на чистенькой кухне. Почему? Любит? Или совесть мучает? Или действительно, не к кому притулиться? Да, со мной холодно. Я не умею так – греть весь белый свет, кричать о своих чувствах, выставлять их напоказ. У меня все – в сердце. Все, что болит, – мое. Даже сейчас, когда я знаю, что люблю, я не говорю это даже Стасу. Слишком важные слова. Их надо произносить раз в год, тогда они имеют цену. А если каждый день – затрутся, перестанешь понимать, говоришь ли ты их из чувств или по привычке.
Но он ходил туда, к ним, к первой жене и дочке. Его туда тянуло. Там тоже, наверное, не говорили о любви. Но она подразумевалась. Стас понимал эти намеки, не отвергал их. Значит… Значит, все- таки не я… Не я'!,!
Отпущенные Стасу, и Дежуле пять минут истекли. Раз-два-три- четыре-пять, я иду искать, кто не спрятался – я не виновата. Продираюсь сквозь толпу. Кто-то хватает меня за руку.
Оглядываюсь: какой-то маловменяемый незнакомый парень, то ли опившийся, то ли обкурившийся:
– Идем со мной.
– Иди без меня, – и отрываю его от руки.
Вот коридорчик, вот закуток. Вот Стас в объятиях Дежули, пытается деликатно расцепить ее руки.
– Эй! – кричу я, пытаясь быть громче музыки, – Дежуля, тебя не учили в детстве, что брать чужое не хорошо? Воровством называется.
Дежуля оборачивается. Разнимает руки, освобождая Стаса. Поправляет платье. И ни один мускул на лице не дрогнул. Напротив – обаятельная улыбка
– '. Светка, мужики не стоят ссоры подруг!
– А я и не собираюсь ссориться. Я так…
И все. Отступаю на прежние позиции. Руки – в рукава пальто, сумку на плечо, и – в такси. И в спину голос Стаса:
– Подожди!
Домой едем молча. Смотрю на прохожих за стеклом. И бесконечный дождь, который, мне кажется, идет с того дня, как Стас потерял память.
В квартире тоже молчим.
Молча снимаем верхнюю одежду. Молча садимся пить кофе. Молча курим, пуская дым в потолок
– Обиделась? – наконец подает голос Стас.
– Нет. Я этого ждала.
– Как это?
– Ну, не зря мы так давно общаемся с Дежулей.
– А что же тогда молчишь?
– Думаю.
– О чем?
– О нас. О тебе и обо мне. И обо всех остальных.
– Поделись, – предлагает Стас,
– Скажи, почему ты сегодня пошел с Дежулей?
Стас каменеет лицом. Потом говорит;
– У меня была какая-то глупая мысль: может, в прошлой жизни между нами что-то было, а ты не говоришь? – И как? – фыркаю я.
– Не было.
Только она ко мне прилипла, и я вдруг понял, что ничего и никогда между нами не было и быть не могло…
– А мысль-то откуда взялась?
Стас замялся. Но я ждала ответа, и имела право его получить. Поэтому Стас признался:
– Ты только не обижайся, Света, но я чувствую, что ты не была единственной женщиной в моей жизни. Или был кто-то до тебя, или – параллельно с тобой. Но ты ведь не скажешь правды? Зачем тебе наши отношения под удар ставить?
Пришла моя очередь открывать карты. В омут с головой, чтобы не передумать в последнюю секунду, не струсить.
– Стас, – осторожно говорю я, – возьми, пожалуйста, свой паспорт и внимательно его просмотри.
С недоуменным лицом Стас открывает барсетку, вытаскивает документы, раскрывает паспорт, страничку со штампами. Потом перелистывает на страничку «дети» и медленно обалдевает. И смотрит на меня с недоумением и с возмущением:
– И ты молчала?
– А что я, по-твоему, должна была делать? Сразу выливать на тебя весь ушат помоев?
– Но там же дочка!
– Она инвалид, Стас. Детский церебральный паралич. Ты бросил их, потому что не смог с ними жить; Я молчала, пока можно было молчать, но сейчас это становится уже невыносимым.
Стас хватается за голову.
– Я была сегодня там, отвозила алименты. Там не знают о твоей болезни. Теперь решай сам.
Стас закуривает нервно, судорожно втягивает дым, подходит к окну, открывает форточку. Весь как струна, как один оголенный нерв, щелкни, – умрет от боли.
И я оголена. Душу выложили на стол, и она слепнет от боли и кровит. Сейчас Стас примет решение, и оно будет не в мою пользу. Не в мою. Или… или нет?
– Причина развода – ты? – наконец спрашивает Стас.
– Нет. Ребенок. Но все равно ты их опекаешь. Больше ничего о них рассказывать тебе не хочу. Подумаешь еще, что я на себя одеяло тяну. Нет, сам разбирайся. А я пока уезжаю домой, к матери. Не хочу на тебя давить. Поэтому я – там, а ты – тут. Потом встретимся и решим, кто мы друг для друга.
***
Вышла утром с полной сумкой в руках из дома, а у подъезда – «ауди» Дежули. И сама она – свеженькая, улыбчивая, без тени смущения на лице. Как будто ничего не произошло накануне в клубе. И рука не дрогнула, когда глаза подводила. И траура по погибшим отношениям не видно – яркая куртка, стильные джинсы, волосы – россыпью.
– Привет! Подвезти?
– Сама доберусь.
– Да брось, Светка! Садись!
Я принимаю приглашение. Затаскиваю сумку на заднее сиденье.
Машина трогается с места так плавно, словно и не машина, а некая ракета на воздушной подушке.
– Остыла? – небрежно спрашивает Дежуля, одновременно прикуривая сигарету. Но в этой небрежности – некоторое напряжение. Ей тоже не всегда легко живется.
– А я и не взрывалась.
– Ну-ну, – усмехается она.
– Я просто решила больше с тобой не общаться.
Усмешка становится жестче:
– А в машину села.
– Надо объясниться, расставить все точки над «i».
– Ну, расставляй…
– Я тут поразмышляла на досуге и очень удивилась… Ну, вот что нас до сих пор связывало? Социальное положение? Оно оч-чень разное. Общие друзья? Да их нет как будто, так, знакомые. Общие взгляды? Я бы сказала, что они полярные…
– И что же ты надумала?
– Знаешь что, Дежуля, смотри-ка ты лучше мексиканское «мыло», а в мою жизнь больше не лезь. Я возможно любопытный объект для твоих наблюдений, но мне хочется, чтобы вокруг были люди, которые любят меня, а не препарируют под микроскопом.
– Это ты Стаса имеешь в виду под «любящим человеком»? – неожиданно зло говорит Дежуля. – То-то я смотрю, ты с сумкой куда- то намылилась. К мамашке поди.
– Нам надо немного побыть порознь.
– Не думала, что вас так легко разбить.
– А дело не в тебе. Ты только катализатор. Ускорила некий процесс. Но все закончится хорошо.
Послушная твердой руке Дежули «ауди» заложила крутой вираж на перекрестке, взвизгнули шины.