А он пятится и, ослабевший, садится на стул. И лицо – немой вопрос мне: значит, все было вот так?!
– Ну? – спрашивает Квасков.
Стас молчит. Но у него дергается уголок рта.
– Уведите этих, – Квасков кивает головой в сторону двух бандитов. И смотрит на Стаса с любопытством и с жалостью. Он, конечно, всякое повидал в своей жизни, но, видимо, не зачерствел. А Стас весь в своей трагедии, что страшно о чем-то его спрашивать. Но надо. И Квасков задает вопрос осторожно, участливо:
– Хочешь с другом переговорить?
– Нет, – еле разжимает губы Стас.
– Я так и думал.
– А что говорит Глеб? – осторожно спрашиваю я.
– А Глеб молчит.
– Вы оказались правы, товарищ следователь, – и вижу, как разглаживается лицо Кваскова при слове «товарищ». – Помните, тогда, при первой встрече вы намекнули на Глеба.
– Не бывает преступления без мотива, – согласно кивает Квасков. – Либо деньги, либо месть, либо женщина. Тут было понятно, что дело в деньгах. Неясно только было, случайно ли жертвой стал Станислав Григорьевич, или на него навели. Хорошо, что мы нашли попутчиков. Одного аж под Новосибирском разыскали, эк куда умотал! Пока списывались с Новосибирском, туда-сюда, время прошло.
– Что же теперь будет?
– Кому? Глебу? Дадут лет пять. Через год-другой выйдет по амнистии.
– А эти придурки?
– И эти придурки тоже.
Стас же не в силах слова вымолвить. Поднимается со стула, пятится спиной к двери.
– Стас, – тихо окликаю я его.
– Нет…
– Стас…
– Нет…
И пулей вылетает в коридор. Я – следом.
Кубарем по лестничным пролетам.
Потом – по узкой московской улочке, налетая на случайных серых прохожих, не разбирая дороги, по лужам, разбрызгивая грязь, вдогонку получая сочную матерщину какого-то мужика, задетого плечом Стаса и мной обрызганного.
– Подожди, Стас! – кричу я.
Он удирает, и шансов догнать его у меня нет. Но он сворачивает в тупик, и мечется в запертом пространстве в надежде перемахнуть глухую стену какого-то гаражного кооператива, и осознавая, что выхода нет.
Поворачивается и смотрит мне в глаза пришибленной собакой.
– Я люблю тебя! – я сохраняю дистанцию – десять шагов и при этом тяну к нему руку, как в каком-то дурацком кино.
А Стас бледный, с испариной на лбу, и тяжело дышит.
– Я люблю тебя…
– Я тебе так верил! Так верил! А ты… Ты…
– Я? Я пыталась спасти наш брак…
– Нечего спасать! Нечего!
– Хорошо, хорошо… Только не убегай. Хватит убегать. Будь мужчиной.
В небо за стеной взлетает переполошенная машинным ревом
голубиная стая. И мы невольно оба запрокидываем голову, наблюдая за птицами.
– Как ты могла?!
– Я только недавно поняла, что люблю тебя…
– Как. ты могла?!
– Я боялась, что правда будет тебе не под силу… Я не хотела так…
– Как ты могла?!!!
– А ты, ты как мог?!!! Меня ты вспомнил, – вспомни себя! – кричу я в отчаянии. – Вспомни, как ты бегал от любого решения! Вспомни! Мы решали за тебя, как жить и куда тратить деньги, и каким делом надо заниматься! А ты шел как телок на привязи. А жизнь – она такая, заковыристая, в ухабах. Надо учиться
проживать ее самому! Тебя – прежнего – не за что было любить. Тебя – не было! Не было! Ты появился только недавно, в конце августа. И тебя такого – я люблю.
– А я тебя – нет.
– Любишь. Это в тебе просто злость говорит. Ты расстроен. Все так неожиданно. Ты успокойся. Дома тихо все обсудим.
– У меня нет дома, – жестко говорит Стас.
– Есть. У тебя целых два дома. И там, и там тебя ждут. А ты, кажется, никуда не хочешь. Хочешь одиночества.
И плечи Стаса никнут.
И я выдыхаю, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце.
Стоим на расстоянии десяти шагов, и над нами кружат голуби. Мир серый, лишен запахов и тепла, И ничего впереди.
Ничего.
***
Домой мы вернулись разными дорогами.
Я долго сидела в кафе, тупо глядя в бокал с водкой-физ, словно в пузырьках коктейля могла разглядеть что-то важное для себя. Вокруг двигались люди – замедленно и глупо.
За столик подсел какой-то парнишка. Заглянул мне в лицо, спросил участливо:
– Вам плохо?
– Я не хочу жить. А так – ничего.
И сама своих слов испугалась. И он испугался.
– Что вы, разве можно такие слова говорить!
– Оказывается можно.
– Но вы не всерьез?
– Конечно, нет. У меня дочь. И мама. И любимый мужчина.
– Откуда же скорбные мысли?
– Я люблю, а меня – нет.
– Бывает.
– Бывает, – эхом откликнулась я.
Попыталась рассмотреть собеседника, но лицо его расплывалось в каком-то тумане. Парнишка протянул мне носовой платок, и я поняла, что туман – от слез.
– Не надо плакать, – тихо сказал парнишка. – Вы такая молодая, и такая красивая! Все еще будет хорошо… – - Когда оно будет-то?
– Когда-нибудь, – и улыбнулся широко и ясно.
И я улыбнулась в ответ.
Не о чем плакать.
Меня ждут. Мне еще надо помахать вслед рукой.
***
А мир ждал Нового года.
И я ждала когда-то этого праздника. Всегда казалось, что впереди – только лучшее, только счастливое.
В воздухе уже носится запах елок, апельсинов и хрустящей оберточной бумаги. Запахи новой жизни. И люди не серые, как мне казалось днем. На их лицах – предвкушение счастья. Они спешат за подарками для самых близких и любимых. Им есть кому дарить подарки.
А я – уже неблизкая. Нелюбимая. И с этим тоже надо как-то жить.
***
Стас собирал вещи. В углу прихожей уже стоял набитый до отказа рюкзак. Теперь Стас паковал большую спортивную сумку. Бросил на меня косой взгляд. Я уловила страдание на его лице.
Ты плакала? – вдруг спросил Стас. – Какая теперь разница?
– Это хорошо, что ты все-таки пришла. – Да, хорошо…
Стас сел в кресло, закурил пряма в комнате.
Я села напротив и тоже достала пачку сигарет.
– Смотри, снег… – вдруг сказал Стас.
– Экая невидаль, – горько усмехнулась я.
– Я был не прав. Ты – хорошая. Сильная. Смелая.
– Мне не нужны твои утешения.
– Ты еще будешь счастлива.
– А ты?
– И я, наверное.
– Ты тоже прав, Стас. Там ты нужнее. Там тебе будет хорошо.
Стас посмотрел на меня с удивлением.
– Ты не бойся, я не буду устраивать скандалы, не буду мотать нервы. Только… Только и ты меня не трогай.
– Мне жаль, что все так получилось.
– Как вышло – так вышло. Ступай.
Стас потушил сигарету, пошел в прихожую одеваться. Потоптался на пороге. Промямлил:
– Прости…
– И ты прости…
И все. Дверь хлопнула, и я осталась одна.
Завыл лифт, хлопнул дверцами, поглотив моего Стаса с вещами, ухнул вниз.
Вслед полетело мое сердце. Зависло над пустотой на одном-единственном нерве, закрутилось, как тарзанка, и от боли даже затошнило.
Ноги ослабели, и я опустилась, в прихожей на колени. Тупо смотрела на дверь.
Сейчас он вернется. Куда он от меня? К кому? Со мной хорошо. Я добрая, ласковая, милая, я – любящая. Придет – обовьюсь вокруг ног: не отпущу! Ни на секунду от себя не отпущу. Буду ходить за' ним, как нитка за иголкой. Даже в туалет.
Сейчас он дойдет до станции метро и оттает. Он теперь такой: вспылит – отходит. Надо только немного подождать.
Мерно тикает будильник на кухне. Нужно сосчитать до тысячи, и Стас вернется. Один, два, три…
В зеркале прихожей отразилось усталое измученное лицо. Я видала такое лицо у Наташи, когда я приходила к ней с деньгами. Лицо человека, битого жизнью.
Заметила на виске прыщик. Как зима, так они вылезают. Может, нехватка витаминов, может, стресс. Надо купить хороший тоник для лица.
И бисер. Надо купить несколько пакетиков бисера. У меня в зачаточном состоянии две картины: одна – букетик цветов на бархате для продажи, другая – зайчик для Катюшки. Завтра с утра поеду в магазин.