Сигаретка в углу опущенного рта, бритая голова ходит из стороны в сторону, как у злобного питбуля, ищущего, кого цапнуть.
Он бродил по городу от рынка до Хай-стрит, пытаясь зацепить взгляд какого-нибудь пацана. Когда это происходило, дальше все шло по накатанному.
Слэттер : Эй! Чего тебе надо?
Озадаченный пацан : Извините?
Слэттер : Ты мне тут это брось! Сам знаешь, что ты сделал.
Пацан : Да честное слово, не знаю!
Слэттер ,агрессивно : Ты на меня пялился?
– Да нет. Я...
– Пялился, пялился. – Слэттер сжимает руки в кулаки. – Ты думаешь, ты меня лучше, да? А хочешь проверить?
Пацан уже понимает, что сейчас будет. Он видит, как поднимаются эти татуированные кулаки с кусающимися змеями и буквами на пальцах, складывающимися в слова ГРОБ и УБЬЮ.
Ему уже нетрудно представить, как он лежит на земле, сплевывая выбитые зубы, а эта горилла ботинками выбивает из него пыль.
– Ты что думаешь, можешь так себе расхаживать по городу и на людей пялиться?
Пацан ищет самый простой выход – и бросается туда. Показать этому татуированному орангутангу, что он тут непререкаемый хозяин.
– Извини... я честно... я не хотел. Я не нарочно!
– Чтобы больше так на меня не смотрел. Ты понял?
– Я больше не буду... (Пацан чуть не произносит “СЭР”). Я просто себе шел... Я не нарочно...
– Ладно, иди. Но больше так не делай, я этого не люблю.
Уважение, внушенное террором, – для Слэттера хлеб и воздух.
Подбрасывая ногами камешки, он свернул на мою улицу.
– Завтра вечером, – сказал я Стиву. – Надо выбрать подходящее время.
– А что мы ему сделаем?
– После того, что он сделал – что-нибудь такое, что ему сильно не понравится.
– А что? Он же толстокожий, как носорог.
– Дай мне время, – ухмыльнулся я.
От Лаун-авеню просто разило обыденностью. Улица из викторианских домов, обсаженных липами, весной имеющими жалкий вид. Детишки на велосипедах, и кто-то играет на пианино за открытым окном.
На Лаун-авеню я прожил всю жизнь. И ничего особенного в ней не находил, но Стив считал ее шикарной.
– Понимаешь, я тут даже ни разу не видел на мостовой собачьего дерьма, – говаривал он.
– Это потому, что у всех наших собак при рождении зашивают задницы. Вот лежишь ночью в кровати и слышишь, как они в своих конурах взрываются, как воздушные шары.
Мы шли по дорожке к моему дому, и Стив спросил:
– Чистый?
– Хотелось бы.
Я оглядел свой пикап. Это не была последняя шикарная фордовская модель, но это была моя машина, за нее деньги заплачены. Я сам ее перекрасил в огненно-красный цвет и белым над решеткой радиатора нанес имя –Бешеный кобель.
Джек Атен очень смеялся бы. Иногда мне кажется, что я выкидываю наполовину кретинские штуки, только чтобы повеселить его призрак.
– Чист, как слеза. – Я потрепал машину по крылу.
– Ну, ты же не думаешь, что он такой дурак, чтобы повторить то же самое.
– А почему бы и нет, Стив? У него воображения – как у гусеницы. Если он узнал хороший прием, он его будет повторять ad nauseum.
– Ад – что?
– Пока нас не вытошнит, Стив.
– А сейчас у нее вид вполне ничего. – Стив провел пальцами по краске. – Без царапин.
– Видел бы ты ее вчера. Спущенные шины – и он всю ее вымазал говном. Краску, стекла, фары – все.
– Вот сволочь!
– Присохло, как бетон. И еще я тебе знаешь что скажу?
Стив поднял брови.
– Это было не собачье говно.
– То есть...
– То есть это был Слэттер в чистом виде. Я целый день не мог забыть эту вонь.
– И что теперь?
– Теперь пойдем в дом и решим, как мы ему отплатим.
– Привет, Стив! Как твой папа? Мой папа поднялся и сел на диване, стряхивая крошки пирога со свитера.
– Спасибо, хорошо, – ответил Стив. – Он на эти выходные везет на юг груз камней.
– Так что мне придется посидеть со Стивом, – сказал я. – Чтобы он не боялся один в большом и темном доме.
Мы все весело рассмеялись.
У Стива мама с папой развелись несколько лет назад. По выходным, когда отец уезжал работать, наша банда собиралась в доме у Стива и веселилась. Потом стали появляться стайки девчонок, и вечеринки стали не просто веселыми – электрическими.
Я рассказал папе про убийство. Он ужаснулся, как я и ожидал. И все тряс головой, не в силах поверить. Такие вещи не случаются в маленьком городке вроде Донкастера.
Он посмотрел на часы:
– Я так понял, что вы, ребята, пришли нарушить мой заслуженный отдых. – Он полез под диван и достал оттуда еще одну банку пива. Улыбнулся, показав щель в верхних зубах, через которую он умел свистеть так громко, как я ни от кого не слышал. – Надеюсь, это не очередная мерзкая видеозапись?
– Да нет. Я прошлой ночью записал концерт, и мы думали его сегодня посмотреть... то есть если ты сейчас ничего смотреть не будешь...
– Опера старых лошадей? – Папа сделал большой глоток из банки. – Помню, смотрел я одну в тот вечер, когда сделал предложение твоей матери. Ладно, смотрите. Она не стала лучше с тех пор, как я ее видел первый раз. Да, ностальгия теперь уже не такая, как бывало раньше.
Он встал, и крошки дождем посыпались на ковер.
– Рисковый ты человек, – сказал я. – Мать озвереет полностью и окончательно, когда увидит этот бардак. Папа скорчил гримасу:
– А мне ничего не грозит. Я это на вас свалю.
Он прошелся по толстому ковру, который мама чистила каждый день с религиозной ревностностью, и поставил пустую банку на подоконник.
– Эй, Ник-Ник! – позвал мой пятнадцатилетний братец от дверей, размахивая портфелем. – Денежка есть?
– Нет, если собираешься потратить ее на глупости вроде словарей и учебников.
– Не. Роббо продает пару своих сидишников.
– Слава Богу. А то тебе давно уже пора начать тратить молодость впустую.
– Ты своего брата не слушай, – сказал папа. – Он кончит либо миллионером, либо...
– В ТЮРЬМЕ! – договорили мы хором старую поговорку Атенов.
– Есть у меня немного мелочи в жестянке. Не в той, что в виде гроба, а в той, что в виде голой женщины, – так что глаза закрой, когда будешь ее трясти. Джон отдал честь:
– Спасибо, Ник-Ник! Ты у нас герой. Образ моего брата, стоящего в двери со счастливо сияющими глазами, с широкой улыбкой на веснушчатом лице, застрял у меня мозгу навечно. Я в последний раз видел его живым.
Он побежал наверх, тяжело топая. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты, потом шаги прошли к столу возле кровати. Пауза.
Он считал деньги. Ни на пенни больше, чем нужно, он не взял бы. Потом шаги прозвучали к площадке и к его комнате. И все.
– Не надо бы тебе так разбрасываться заработанными, Ник, – покачал головой папа, улыбнувшись и показав дырку между зубами. – Мы ему выдаем карманные.
– Знаю, но он их тратит на ерунду вроде учебников по истории.
Папа взял из буфета молоток и шутливо ткнул им в мою сторону.
– Я узнаю, сколько Джон за них заплатил, и в понедельник верну тебе деньги. Ладно, смотрите концерт, у меня наверху есть работа.
Помахивая молотком, он вышел из комнаты. Я принялся искать кассету в ящике. Как всегда, я не позаботился наклеить на нее этикетку, и пришлось пять минут ругаться и запускать не те, пока нашлась та, которую я искал.
Пока я с ними возился, вошла мама с подносом, где был нарезанный пирог и чай – часть субботнего ритуала. В своем тренировочном, с черными короткими волосами, она выглядела на десять лет моложе, чем была. Через минуту она уже рассмешила Стива, ведя с ним беседу.
– Я все говорю Нику, что он должен найти себе приличную работу в офисе, вроде твоей, Стив.
– Мне кажется, ему нравится, что он делает, миссис Атен.
– Джуди.
– Извините... Джуди. Ему за столом не усидеть.
– Надеюсь только, что полиция никогда не будет следить за его грузовиком.