В-шестых, не погиб Гугенот Израилевич Загрыз-Крысу, потому что такого человека нет на свете, я его сам придумал…»
Дрыгайло переводит дух, оглядывается на телеэкран, усмехается непонятно чему и снова обрушивает пальцы на клавиатуру:
«Эх, господа, господа… я ведь предупреждал вас в статье „По Саратову гуляют зомби?“, кого стоит опасаться — того самого горбатого, косого и одноногого злобного выродка, педераста и наркомана, отцеубийцу и уголовника, женоненавистника и многоженца, вора, насильника, людоеда, сатаниста, носителя СПИДа и разносчика бубонной чумы, предателя, картежника, алкоголика, сволочь, счастливого папу двух деточек — Ванюшки и Светланочки, расхитителя капиталистической собственности, растлителя малолетних, злостного налогонеплателыцика, провокатора и бомжа, главу всемирно известной могущественной организации „Анархия — мать порядка“ — Лейбу Афанасьевича Зуб-зубова, более известного под кличкой Шорох… Эх, господа, господа…»
Дописав, Дрыгайло передергивает плечами и с видом человека, только что завершившего чрезвычайно трудную работу, откидывается на спинку стула. Потом вдруг спохватывается и молниеносным пробегом пальцев по клавиатуре добавляет под текстом статьи — Роман Багдадский, а немного подумав, пишет и название: «Главный редактор журнала „Саратовский Арарат“ погиб от рук зомби?»
— Главный редактор журнала «Саратовский Арарат» погиб от рук зомби? — сам у себя спросил Степан Михайлович Турусов и сам себе ответил: — Какая чушь…
Он открыл глаза, увидел перед собой знакомую белизну потолка, снова зажмурился и некоторое время лежал неподвижно, с удовольствием ощущая легонько млеющее со сна собственное тело.
Действительно, какая чушь, — подумал он, обнимая себя обеими руками, чтобы почесать подмышки, — надо же такому присниться — бандит в супермаркете, стрельба, пуля в лоб, последующие полеты под потолком торгового зала и над городом… ледяной ветер…»
При воспоминании о ледяном ветре, трепавшем его на многокилометровой высоте, Турусов поежился… и потянулся. Сейчас-то ему было тепло.
«Последнее сновидение особенно мерзкое было, — лениво подумал он еще. — Надо же — Дрыгайло приснился. Да еще так ясно и вместе с тем… так как-то… как-то так… как будто это не сон был, а… бред болезненный. Да еще этот ветер. Холодно было. Очень холодно… Нет, ну сейчас-то тепло. Очень тепло…»
Не открывая глаз, Степан Михайлович почесал живот. Пальцы его наткнулись на плотную ткань, чему Степан Михайлович совсем не удивился — он и летом, и зимой спал в теплом фланелевом белье, опасаясь простуды и безвременной смерти.
— Тепло, — снова проговорил он и зевнул. — Пожалуй, слишком тепло. Пожалуй, даже жарко. Надо прекращать одетым спать. Или по крайней мере купить себе трикотажную пижаму.
С этими словами Степан Михайлович открыл глаза. Откуда-то издалека долетел вдруг низкий звериный рев.
«Сигнализация автомобильная, — предположил мысленно Турусов. — Чего только не придумают. Я слышал, есть такая сигнализация — дотронешься до машины, и тут громовой голос будто бы с небес: „Не греши, сын мой…“ Говорят, очень ходовая теперь система…»
Вновь долетел до ушей Турусова звериный рев — только теперь рев был намного слышнее, словно источник его приближался с хорошей скоростью. Это уже было немножко необычно и потому страшно. Степан Михайлович забеспокоился и поднялся, протирая глаза и стараясь, свесив ноги с кровати, нащупать тапочки.
И вдруг замер, широко распахнув глаза и рот.
Чужое и жаркое; белое, как раскаленное железо, африканское небо сияло над головой бедного Степана Михайловича. Никакой кровати не было, а была гладкая, словно блюдце, выжженная пустыня. Через эту пустыню несся громадный черный носорог — летел, поднимая за собой клубы желтой пыли, прямо на Степана Михайловича.
Африка…
Взвизгнув, главный редактор «Саратовского Арарата» вскочил на ноги и побежал, путаясь в зимнем длиннополом пальто, — туда, где на расстоянии в пару сотен метров топорщились невысокие скалы. Направление Турусов избрал совершенно инстинктивно, доверяясь, надо полагать, голосу своих первобытных предков, в свое время имевших большой опыт по части удирания от различных агрессивных тварей.
Зверь снова взревел, задирая к небу увенчанный массивным рогом нос.
«Африка, Африка, Африка! — стучало в висках Турусова.
— Как же я мог оказаться в Африке? Или я снова сплю?»
Но происходящее, к сожалению, сном не было, ибо, как известно, во сне боли не чувствуешь, а Степан Михайлович, споткнувшись, настолько чувствительно приложился коленом о какой-то коварный африканский камень, что взвыл от боли и последнее свое мысленное предположение тут же отбросил.
Вполне реальная действительность окружала его, и действительность эта была настолько пугающей, что, не выдвигая более никаких версий по поводу того, как он здесь оказался, Степан Михайлович Турусов сломя голову мчался вперед, преследуемый громадным и явно чем-то очень рассерженным носорогом.
Глава 2
— Разве так мало жуков и лягушек в водоемах, что понадобилось есть человека?..
Р. Киплинг
Автор понятия не имеет о том, какую скорость может развивать рассвирепевший носорог; автор не знает даже, что именно привело упомянутого зверя в бешенство — дикий для здешних мест наряд Степана Михайловича или что-то еще; более того, невежество автора, надо сказать, простирается до пределов необозримых, где свободно затерялись сведения о классификации африканских животных: итак, сказать о том, что носорог охотился на Турусова, поскольку являлся хищником, или, будучи травоядным, просто развлекался, — автор не может.
Известно ему только одно — Степан Михайлович Турусов, спасаясь от никогда не виданного им зверя, мчался к скалам с такой невообразимой прытью, что оставил носорога далеко позади. И это при том, что на бегу Степану Михайловичу очень мешало его длиннополое тяжелое пальто, скинуть которое он не скинул — было жалко.
Но так или иначе, а взлетев на первую выросшую перед ним скалистую гряду, как петух на плетень, Степан Михайлович вытер пот со лба и перевел дух.
— Мамочка, — сказал Степан Михайлович, как только дыхание его восстановилось и он снова обрел возможность говорить. — Что же это такое?
И осторожно посмотрел вниз.
Черный носорог через какое-то время достиг той скалы, на гребне которой дрожал Турусов, но вверх по понятным причинам не полез, а исполнил у подножия какой-то диковинный танец, навалил напоследок кучу и ушел восвояси — вдоль линии скал, словно надеясь найти еще какую-нибудь менее прыткую добычу.
Степан Михайлович с ужасом смотрел на немалый сгусток бурой субстанции, источавший вполне определенный запах. Странные мысли кружились у него в голове. С перепугу у Турусова из памяти вышибло все касающиеся биологии знания, и теперь он гадал — погибнув под копытами зверюги, он остался бы лежать под африканским солнцем неопознанным трупом или был бы съеден и впоследствии превратился бы в ту самую субстанцию. И тот, и другой вариант внушал Турусову понятное чувство омерзения, и когда наконец он вспомнил о том, что носороги, кажется, животные травоядные, ему от этого легче все равно не стало.
«Растоптали бы, — думал он, — сожрали бы… Какая разница? Не в этом дело. А дело в том — как я здесь оказался и как мне отсюда выбраться? Думать надо, размышлять…»
Впрочем, долго размышлять тут было нечего. На скале многого не высидишь, нужно было идти куда-то, где могли встретиться люди, которые помогли бы несчастному журналисту или хотя бы объяснили ему хоть что-то из происходящего.
Сам с собою обсудив и утвердив сам перед собою план дальнейших действий, Степан Михайлович начал осторожный спуск со скалы. На поверхности земли он оказался только через полчаса, недоумевая — почему это вскарабкался он за доли секунды, а спускался гораздо дольше?
Солнце припекало неимоверно. Степан Михайлович снял с себя пальто, а потом и теплый свитер, а немного погодя и пиджак, оставшись в одной только рубашке и брюках. Ботинки тоже пришлось снять, потому что идти в них было неудобно — жарко, к тому же туда набивался песок. Заправив брюки в носки, Турусов свернул пальто, свитер и пиджак в некое подобие солдатской скатки, перевязал шарфом, перекинул через плечо и двинулся вдоль скалистой гряды.