– Следующие – Молли и Кристина! – кричит Эрик.
Ал кладет руку Уилла себе на плечи и утаскивает его с арены.
Кристина хрустит костяшками. Я пожелала бы ей удачи, но что толку? Кристина не слабая, но намного более хрупкая, чем Молли. Надеюсь, рост ей поможет.
Напротив меня Четыре поддерживает Уилла за талию и выводит из комнаты. Ал мгновение стоит у двери и смотрит им вслед.
Уход Четыре заставляет меня встревожиться. Оставить нас с Эриком – все равно что доверить детей няне, которая на досуге точит ножи.
Кристина заправляет волосы за уши. У нее черные волосы длиной до подбородка, убранные назад серебряными заколками. Она снова хрустит костяшками. Похоже, она нервничает, и неудивительно – а кто бы не нервничал, увидев, как Уилл рухнул на пол тряпичной куклой?
Если все конфликты в Лихости решаются схваткой до победного конца, что эта часть инициации готовит мне? Мне предстоит стоять над поверженным противником, сознавая, что это я его избила, как Ал, или лежать беспомощной грудой, как Уилл? Жаждать победы – эгоистично или отважно? Я вытираю потные ладони о брюки.
Я возвращаюсь к реальности, когда Кристина бьет Молли в бок. Молли ахает и скрипит зубами, как будто готовится зарычать. Тонкая прядь черных волос падает ей на лицо, но она ее не отводит.
Ал стоит рядом со мной, но я слишком сосредоточена на новой схватке, чтобы смотреть на него или поздравлять с победой, если он, конечно, этого хочет. Я не уверена.
Молли ухмыляется Кристине и без предупреждения нагибается, вытягивая руки. Она с размаху ударяет Кристину в живот, сбивая с ног, и прижимает к земле. Кристина извивается, но Молли тяжелая, ее не сдвинуть.
Молли бьет, и Кристина дергает головой, уклоняясь от удара, но она бьет снова и снова, пока кулак не попадает Кристине по челюсти, носу, губам. Я машинально хватаю Ала за руку и сжимаю что есть сил. Мне просто нужно за что-то держаться. Кровь течет по щеке Кристины и брызгает на землю. Я впервые в жизни молюсь, чтобы кто-то потерял сознание.
Но она не теряет сознание. Кристина кричит и высвобождает одну руку. Она бьет Молли в ухо, заставляя ее потерять равновесие, и выворачивается. Встает на колени, держась рукой за лицо. Из ее носа течет темная тягучая кровь и заливает пальцы. Кристина снова кричит и отползает от Молли. По ее вздрагивающим плечам ясно, что она рыдает, но я с трудом что-то слышу сквозь пульсацию крови в ушах.
«Пожалуйста, потеряй сознание».
Молли пинает Кристину в бок, отчего та растягивается на спине. Ал высвобождает руку и крепко прижимает меня к себе. Я стискиваю зубы, чтобы не расплакаться. Я не жалела Ала той первой ночью, но я еще не жестока; от вида Кристины, обхватившей руками грудь, мне хочется броситься между нею и Молли.
– Хватит! – воет Кристина, когда Молли заносит ногу, чтобы ударить еще раз.
Она протягивает руку.
– Хватит! Я… – Она кашляет. – Я сдаюсь.
Молли улыбается, и я вздыхаю от облегчения. Ал тоже вздыхает, его грудная клетка поднимается и опускается рядом с моим плечом.
Эрик идет на середину арены, нарочито медленно, и встает над Кристиной, сложив руки на груди.
– Прошу прощения, что ты сказала? – тихо спрашивает он. – Ты сдаешься?
Кристина с трудом поднимается на колени. Когда она отрывает руку от земли, на полу остается красный отпечаток. Она морщит нос, чтобы остановить кровотечение, и кивает.
– Вставай, – произносит он.
Если бы он закричал, мне бы не показалось, что меня вот-вот вывернет. Если бы он закричал, я поняла бы, что крик – худшее, что он собирается сделать. Но он говорит тихо и обдуманно. Он хватает Кристину за руку, рывком поднимает с пола и тащит к двери.
– За мной! – приказывает он остальным.
И мы повинуемся.
Река ревет у меня в груди.
Мы стоим у перил. В Яме почти никого нет; сейчас середина дня, хотя кажется, что наступила нескончаемая ночь.
Если бы вокруг были люди, не думаю, чтобы кто-нибудь помог Кристине. Во-первых, мы с Эриком, а во-вторых, у лихачей другие правила – правила, которые допускают жестокость.
Эрик толкает Кристину к перилам.
– Перелезай, – приказывает он.
– Что?
Она произносит это так, как будто ожидает, что он уступит, но ее широко распахнутые глаза и пепельное лицо говорят об обратном. Эрик не пойдет на попятный.
– Перелезай через перила, – повторяет Эрик, медленно произнося каждое слово. – Если сможешь провисеть над пропастью пять минут, я прощу твою трусость. Если не сможешь, я не позволю тебе продолжить инициацию.
Перила узкие и металлические. А еще холодные и скользкие от водяных брызг. Даже если Кристине хватит смелости провисеть на них пять минут, она может просто не удержаться. Либо она решит стать бесфракционницей, либо рискнет жизнью.
Я закрываю глаза, представляю, как она падает на острые камни внизу, и содрогаюсь.
– Хорошо. – Ее голос дрожит.
Она достаточно высокая, чтобы перекинуть ногу через перила. Ее ступня трясется. Она опускает носок на уступ и перекидывает вторую ногу. Глядя на нас, она вытирает ладони о брюки и хватается за перила так крепко, что костяшки ее пальцев белеют. Затем она убирает одну ногу с уступа. И вторую. Я вижу между прутьями ограждения ее лицо, полное решимости, со сжатыми губами.
Рядом со мной Ал засекает время.
Первые полторы минуты у Кристины все хорошо. Она крепко держится за перила, и ее руки не дрожат. Я начинаю думать, что она может справиться и показать Эрику, как глупо было в ней сомневаться.
Но затем волна разбивается о стену и белые брызги окатывают спину Кристины. Она ударяется лицом об ограждение и вопит. Ее ладони соскальзывают, и теперь она держится одними кончиками пальцев. Она пытается ухватиться получше, но у нее мокрые руки.
Если я ей помогу, Эрик заставит меня разделить ее судьбу. Позволю ли я ей разбиться насмерть или обреку себя на участь бесфракционницы? Что хуже: бездействовать, когда другой умирает, или стать изгнанником, ничего не добившись?
Мои родители легко ответили бы на этот вопрос.
Но я не мои родители.
Насколько мне известно, Кристина не плакала с тех пор, как мы здесь оказались, но сейчас ее лицо морщится, и она всхлипывает так громко, что заглушает рев реки. Еще одна волна разбивается о стену, и брызги покрывают ее тело. Одна из капель попадает мне на щеку. Ее руки снова скользят, и на этот раз одна из них отрывается от перил, так что она висит на кончиках четырех пальцев.
– Давай, Кристина! – кричит Ал на удивление громко.
Она смотрит на него. Он хлопает в ладони.
– Давай держись. Ты можешь. Держись за перила.
Хватит ли мне сил, чтобы не уронить ее? Стоит ли вообще пытаться, если я знаю, что слишком слаба и не могу ей помочь?
Я знаю, что это за вопросы: оправдания. «Здравый смысл способен оправдать любое зло; вот почему для нас так важно не опираться на него». Это слова отца.
Кристина взмахивает рукой, нащупывая перила. Больше никто ее не подбадривает, только Ал хлопает в свои большие ладони и кричит, не сводя с нее глаз. Жаль, я так не могу; жаль, мне не пошевелиться; я лишь смотрю на нее и недоумеваю, давно ли стала столь отвратительной эгоисткой.
Я гляжу на часы Ала. Прошло четыре минуты. Он чувствительно пихает меня локтем в плечо.
– Давай, Кристина, – говорю я. Мой голос не громче шепота, и я прочищаю горло. – Осталась минута.
На этот раз у меня получается громче.
Вторая рука Кристины находит перила. Ее руки трясутся так сильно, что мне кажется, будто сама земля содрогается подо мной, отчего все перед глазами качается, просто я не замечаю.
– Давай, Кристина, – произносим мы с Алом, и, когда наши голоса сливаются, я начинаю верить, что мне хватит сил ей помочь.
Я помогу ей. Если она опять соскользнет, я помогу.
Очередная волна разбивается о спину Кристины, обе ее руки соскальзывают с перил, и она вопит. Я тоже издаю вопль. Он словно доносится со стороны.
Но Кристина не падает. Она хватается за прутья ограждения. Ее пальцы скользят вниз по металлу, пока голова не исчезает из виду; остаются лишь пальцы.
На часах Ала горит 5.00.
– Пять минут прошло. – Он почти выплевывает эти слова в Эрика.
Эрик смотрит на свои часы. Неторопливо, наклоняя запястье, а у меня тем временем скручивает живот и не хватает воздуха. Я моргаю и вижу сестру Риты на мостовой под железнодорожными рельсами; руки и ноги согнуты под неестественными углами; я вижу, как Рита кричит и плачет; я вижу, как я отворачиваюсь.
– Хорошо, – произносит Эрик. – Можешь подниматься, Кристина.
Ал направляется к перилам.
– Нет, – отрезает Эрик. – Она должна подняться сама.
– Нет, не должна! – рычит Ал. – Она сделала, как вы велели. Она не трусиха. Она сделала, как вы велели.
Эрик не отвечает. Ал перегибается через перила, и ему хватает роста, чтобы дотянуться до запястья Кристины. Она хватает его за предплечье. Ал тянет ее наверх, его лицо красное от досады, и я бросаюсь вперед, чтобы помочь. Как я и подозревала, я слишком маленькая, чтобы от меня был прок, но я подхватываю Кристину под мышку, когда она оказывается достаточно высоко, и мы с Алом перетаскиваем ее через ограждение. Она падает на землю, ее лицо все еще в пятнах крови после драки, спина насквозь мокрая, тело дрожит.
Я опускаюсь рядом на колени. Она поднимает взгляд на меня, затем на Ала, и мы вместе переводим дыхание.
Глава 10
Ночью мне снится, что Кристина снова висит на перилах, на этот раз цепляясь пальцами ног, и кто-то кричит, что только дивергент может ей помочь. Поэтому я бросаюсь вперед, чтобы вытащить ее, но кто-то сталкивает меня с обрыва, и я просыпаюсь, прежде чем разбиться о камни.
Потная и дрожащая, я иду в женскую ванную, чтобы принять душ и переодеться. Когда я возвращаюсь, поперек моего матраса написано «Сухарь» красной краской из баллончика. То же слово написано буквами помельче на каркасе кровати и еще раз – на подушке. Я оглядываюсь по сторонам, мое сердце колотится от злости.
Питер стоит за моей спиной и насвистывает, взбивая свою подушку. Трудно поверить, что я ненавижу такого доброго на вид человека – его брови от природы приподняты, и у него широкая белозубая улыбка.
– Классно смотрится, – замечает он.
– Я тебя случайно чем-то обидела? – спрашиваю я, хватаю простыню за угол и сдергиваю с кровати. – Может, ты не заметил, но мы теперь в одной фракции.
– Понятия не имею, о чем ты, – отмахивается он и смотрит на меня. – К тому же мы с тобой никогда не будем в одной фракции.
Я качаю головой, снимая наволочку с подушки. «Только не злись». Он хочет вывести меня из себя; ему это не удастся. Но всякий раз, когда он ударяет по своей подушке, мне хочется врезать ему в живот.
Входит Ал, и мне даже не приходится просить его о помощи; он просто подходит и помогает мне снять постельное белье. Кровать придется отскребать потом. Ал относит стопку простыней в корзину, и мы вместе идем в тренировочный зал.
– Не обращай на него внимания, – советует Ал. – Он идиот и, если ты не станешь злиться, рано или поздно прекратит.
– Хорошо.
Я касаюсь щек. На них еще горит румянец злости. Надо отвлечься.
– Ты разговаривал с Уиллом? – тихо спрашиваю я. – Ну, после… сам знаешь.
– Да. С ним все в порядке. Он не сердится. – Ал вздыхает. – Теперь меня запомнят как парня, который первым вырубил другого.
– Не самый худший способ запомниться. По крайней мере, с тобой остерегутся враждовать.
– Есть способы и получше. – Он подталкивает меня локтем, улыбаясь. – Ты вот первая спрыгнула.
Может, я и первая спрыгнула, но подозреваю, что моя слава среди лихачей на этом и закончится.
Я прочищаю горло.
– Один из вас должен был потерять сознание, сам знаешь. Если не он, значит, ты.
– И все же я не хочу больше этого делать. – Ал качает головой, слишком долго, слишком быстро, и шмыгает носом. – Правда не хочу.
Мы подходим к двери тренировочного зала, и я отвечаю:
– И все же тебе придется.
У него доброе лицо. Возможно, он слишком добрый для лихача.
Я вхожу и смотрю на классную доску. Вчера мне не пришлось сражаться, но сегодня непременно придется. При виде своего имени я замираю с занесенной ногой.
Мой противник – Питер.
– О нет! – восклицает Кристина, которая, шаркая, входит за нами.
Ее лицо в синяках, и такое впечатление, что она изо всех сил старается не прихрамывать. При виде доски она комкает бумажку от маффина, которую держала в кулаке.
– Они что, серьезно? Они правда хотят заставить тебя драться с ним?
Питер почти на фут выше меня и вчера победил Дрю меньше чем за пять минут. Сегодня лицо Дрю скорее черно-синего, чем розового цвета.
– Может, тебе пропустить пару ударов и притвориться, будто потеряла сознание? – предлагает Ал. – Никто не станет тебя винить.
– Ага, – отвечаю я. – Может быть.
Я гляжу на свое имя на доске. Мои щеки пылают. Ал и Кристина просто пытаются помочь, но до чего досадно, что они даже в глубине души не верят, будто у меня есть шанс одержать верх над Питером!
Я стою у стены, вполуха слушая болтовню Ала и Кристины, и наблюдаю за схваткой Молли и Эдварда. Он намного проворнее, так что сегодня Молли не победить.
По мере того как драка продолжается и мое раздражение утихает, я начинаю нервничать. Вчера Четыре советовал играть на слабостях противника, но, не считая полного отсутствия привлекательных черт, у Питера нет недостатков. Он достаточно высокий, чтобы быть сильным, но не настолько крупный, чтобы быть медлительным; у него нюх на чужие уязвимые места; он злобный и не станет меня жалеть. Хотелось бы сказать, что он меня недооценивает, но это ложь. Я действительно такая неумеха, как он считает.
Возможно, Ал прав, и мне следует пропустить пару ударов и притвориться, будто я потеряла сознание.
Но я не вправе даже не попытаться. Я не должна стоять в списке последней.
Когда Молли приподнимается с пола, явно оглушенная ударами Эдварда, мое сердце колотится так сильно, что пульсируют даже кончики пальцев. Я забыла, как стоять. Забыла, как бить. Я иду на середину арены, и у меня сводит живот, когда Питер направляется ко мне. Он выше, чем казалось, и мышцы его рук напряжены. Он улыбается мне. Интересно, если меня на него стошнит, это поможет?
Сомневаюсь.
– Все нормально, Сухарь? – спрашивает он. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот заплачешь. Возможно, я не буду особо усердствовать, если ты разрыдаешься.
За плечом Питера я вижу у двери Четыре со сложенными на груди руками. Он кривит рот, как будто только что проглотил что-то кислое. Рядом с ним стоит Эрик и притопывает ногой быстрее, чем бьется мое сердце.
Только что мы с Питером стояли и смотрели друг на друга, и вот уже Питер поднимает руки к лицу, согнув локти. Его колени тоже согнуты, как будто он готовится прыгнуть.
– Ну же, Сухарь. – Его глаза сверкают. – Хватит и одной слезинки. Давай моли о пощаде.
При мысли о том, чтобы молить Питера о пощаде, у меня горчит во рту, и я автоматически пинаю его в бок. Или пнула бы, не поймай он мою ступню и не дерни на себя, заставив потерять равновесие. Я шлепаюсь спиной об пол, выдергиваю ногу и неуклюже поднимаюсь.
Я должна оставаться на ногах, чтобы он не пнул меня в голову. Это единственное, о чем я могу думать.
– Хватит играть с ней! – рявкает Эрик. – Я не собираюсь торчать здесь весь день.
Лукавая гримаса Питера тает. Он дергает рукой, и боль пронзает мою челюсть и разливается по лицу, отчего темнеет в глазах и звенит в ушах. Я моргаю и кренюсь набок, а комната тем временем куда-то падает и качается. Не помню, как его кулак коснулся меня.
Я слишком ошарашена, чтобы что-то делать, кроме как пятиться от него, насколько позволяет арена. Он бросается ко мне и сильно бьет в живот. Его нога вышибает воздух из легких, и мне больно, так больно, что невозможно дышать, а может, это из-за удара, не знаю, я просто падаю.