«Быстро тянут, — подумал министр, — к лету сообщения из столицы в Штальштадт можно будет посылать по телеграфу. Девятнадцатый век на дворе, а живем как в Дикие века… Главное: объяснить крестьянам, что трогать провода нельзя».
Крестьяне, живущие в окрестностях железной дороги, похоже, искренне считали телеграфные столбы чем-то вроде особого рода деревьев, срезать провода с которых — не кража, а сбор урожая. Как с этим не боролись власти, провода продолжали исчезать с завидной регулярностью. Пойманные разводили руками с детской наивностью во взгляде: мол, а чего они висят без дела? А у меня обручей для бочек (варианты: гвоздей для забора, привязи для коровы, ремней на брюки) не хватает.
Министр отпил еще чаю и посмотрел на лежащие перед ним кожаные папки с бумагами.
2
Штальштадт. Стальной город. Для всех — сталелитейные заводы. На самом деле — спрятанный в приграничных горах огромный — уже огромный — комплекс заводов по производству… да всего. Всех технических новинок, которые только можно сделать, используя производственные возможности Шнееланда. Не такие малые, как казалось со стороны, но и не такие уж большие, даже смешные, если сравнивать их с возможностями Трех империй. Даже с любой из них по отдельности.
— Не выдавайте себя, говорит он, — проворчал министр, — Пусть они как можно дольше не понимают, что мы можем, говорит он…
Слишком многие страны пытаются производить все то же, что и Брумос. Дело даже не в стремлении к самостоятельности, не в национальной гордости, мол, и мы можем, просто брумосцы, чувствуя себя монополистами, задирают цены на свои механизмы просто до неприличия. Кто ж откажется получить тройную цену за свой товар? Да еще и брумосское правительство, желая поиметь свою выгоду, устанавливает вывозные пошлины на машины, на станки, на паровозы, на оружие, на все мало-мальски сложное, преследуя этим две цели: пополнение собственной казны и лишение других стран возможности развивать собственное производство. Большая станков и вовсе запрещена к вывозу из Брумоса.
Конечно, никуда не исчезли контрабандисты и продажные чиновники, светлые головы и золотые руки, которые могут повторить брумосские достижения в механике, в других странах тоже строятся заводы и фабрики, где выпускают те же — а то и лучшие — станки, паровые машины, паровозы, пароходы, автоматы, револьверы… Выпускают? Собираются выпускать. Слишком часто такие заводы горят и взрываются, слишком часто всплывают факты вредительства и саботажа на таких заводах, слишком часто ученые и изобретатели гибнут в несчастных случаях, тонут в ваннах, травятся мышьяком или просто исчезают безвестно. О, разумеется, никто не обвиняет Брумос. Не может же быть такого, что брумосцы решили, что проще уничтожать конкурентов до того, как те станут представлять серьезную опасность. Нет, разумеется, брумосцы сначала дождутся, пока конкурент вырастет, окрепнет, и только потом станут вести с ним честную борьбу строго в рамках законов и приличий. Разумеется. Только так.
Вот так они и появляются. Паровозы с эмблемой уилэмских заводов, пистолеты с клеймом «Лама», торговые автоматы с табличкой «Made in Brumos»… Нет, не все они, далеко не все сделаны в Штальштадте, в конце концов многие мастерские, заводы, фабрики, даже отдельные мастеровые ставят брумосские клейма на свои изделия. В конце концов, слишком уж многие полагают, что воздух Брумоса в два раза увеличивает качество — и цену — товара. Сколько людей, которые не купят шнееландский револьвер, потому что он, по их мнению, «хуже сделан». Да почему хуже-то?! Материал? Половина стали, из которой брумосцы мастерят свои товары, выплавлена в Белых землях. Качество? Шнееландские рабочие с лихвой искупают недостаток мастерства истинно белоземельским упорством и аккуратностью. Так почему брумосские товары — лучше?
Министр грустно усмехнулся, вспомнив как один раз, из любопытства, показал знакомому генералу два револьвера, оба сделанные на станках Штальштадта. На одном стояло клеймо «Сделано в Шнееланде», на другом — волшебные слова «Made in Brumos». Так генерал подробно и обстоятельно, используя два револьвера как пример, объяснил айн Шеленбергу, что шнееландское оружие никогда не встанет вровень с брумосским. «Вот здесь, видите, сверление не по центру, почти незаметно, но бросается в глаза… Обработка металла груба, брумосский револьвер, видите? Он сам льнет к руке. А шнееландский, такое чувство, висит, как гиря. Да и общий вид… Помните сказку про короля и нищего, похожих друг на друга? Так вот это — генерал потряс „брумосским“ револьвером — король, а вот это — он брезгливо поднял за скобу шнееландский — нищий. И спутать их невозможно, поверьте мне, как знатоку».
Министр залпом допил чай и, чуть сморщившись, доел пирожное.
Вот и приходится продавать «брумосские» товары по цене Брумоса. Одно радует: разница между себестоимостью и ценой продаже пойдет в карманы не жадным монополистам, а… В другой карман. В карман тех, кто сумеет правильно распорядиться этими деньгами. Ну и министру, разумеется, тоже.
Айн Шеленберг вздохнул и отложил бумаги в сторону. Мысли о грядущей войне, к которой необходимо подготовится, всегда портили ему настроение. По его расчетам — а в расчетах министр земель никогда не ошибался — как раз через два года заводы Штальштадта могли выйти на необходимый для полноценной конкуренции уровень производства. И можно было бы, наконец, выйти из тени подделок и прямо ставить свое клеймо «Сделано в Шнееланде». Проклятая война…
Где можно быстро и без огласки сделать достаточное количество оружия для грядущей войны? Разумеется, в Штальштадте. Где можно осуществить подготовку к тайным операциям, требующим особого оборудования и сугубой секретности? Только в Штальштадте, где же еще?
Производство в лихорадочном темпе свертывается — особенно жалко министру было новенькой фабрики по производству пишущих машинок «Юбервальд» — спешно организуются новые линии по изготовлению ружей и револьверов, пушек и снарядов, бомб и гранат. И еще кое-что.
Штальштадт, и без того имевший двойной слой, после перехода на военное производство стал трехслойным — сталелитейни, под ними — производство механизмов, под ним — подготовка к войне. А под всем этим — четвертый слой.
Проект Первого Маршала. «Рыцарь».
Проект мэра Бранда. «Червь».
И самый-самый тайный проект, об истинном значении которого знают только пять человек в мире. «Полюс».
Министр невольно оглянулся. Овальное окно вагона, за которым мелькают деревья, стены, обитые травянисто-зеленой тканью, мягкий ворс темно-бордового ковра, кожаное кресло, столик, на котором расположились папки с бумагами и еле слышно позвякивает пустая кружка на блюдце.
«А ты что ожидал увидеть? Подкрадывающихся шпионов, с аппаратами для чтения мыслей?»
Бред… Встряхнув головой, министр, чтобы успокоиться, взял одну из газет, лежавших на столе.
3
«Ротеворт». Крикливый листок, специализирующийся на скандальных новостях. Ничего нет лучше, чтобы успокоиться…
«Известный авантюрист Джонни „Кинжал“ Питт вернулся из очередного путешествия! Поиски Монтедоро не увенчались успехом!»
Еще бы… Не там ищете, господа авантюристы, совсем не там…
«Грабитель банка „Бегумиум“ так до сих пор и не найден! Полиция в недоумении!»
Еще бы… Сейф вскрыли, как консервную банку, сорок тысяч талеров пропали без следа. Пятьсот фунтов серебра, между прочим, чтоб у этих грабителей грыжа выросла до колена! Среди похищенного были и деньги, заработанные Штальштадтом…
Спокойно, Карл, спокойно…
«Капитан Северус объявил о подготовке к новой попытке покорения Северного полюса! Предыдущие три оказались безуспешными!»
Знаем. Знаем и о капитане и о его новой попытке. Все знаем. Только об этом даже думать лишний раз не стоит…
«Профессор Реллим исключен из Ученого совета Флебского университета за эфирическую ересь!»
Интересно. Очень интересно. Фамилия была министру незнакома, но это не означало, что профессор — шарлатан и мошенник.
Айн Шеленберг сделал короткую запись в маленьком блокнотике с серебряной обложкой.
«Бесстрашный исследователь лорд Маунт снова пропал без вести в джунглях Трансморании!»
Уже третий раз за год, между прочим…
«Жители Шнееланда собираются в Патриотическую партию!»
Это еще что такое?
«В рабочих кварталах Бранда угнетенные рабочие готовят восстание против поработителей!»
Проклятье! Успокоился, называется!
Министр аккуратно вырвал страницу с раздражающей заметкой и аккуратно разорвал ее на мелкие клочки.
Не дай бог, эта зараза доберется до Штальштадта! Злая музыка на оружейном производстве — это практически верный мятеж. В преддверии войны — лучшего подарка Трем империям и не придумаешь.
Чем занимается Немо? Почему зачинщики до сих пор не казнены? Кто они такие вообще?
4
Чем занимаются рабочие после работы? После изнурительного двенадцатичасового труда среди кусков раскаленного металла, грохочущих станков, свистящих приводных ремней, после труда, выпивающего все силы из человека, делающего двадцатилетнего юношу — сорокалетним, а тридцатилетнего — глубоким стариком?
Спят? Нет.
Усталость бывает такой сильной, что не дает даже заснуть. Нет ничего лучше, для того, чтобы отдохнуть, чем кружка доброго шнееландского шнапса.
В кабаке «Молот», притаившемся в подвале одного из почерневших домов в окрестностях портовых складов, было многолюдно. Но сказать, что здесь было шумно — нельзя. После грохочущего дня никому из работников, потягивающих свою выпивку за деревянными столами, изрезанными ножами, не хотелось шума. Хотелось тишины и покоя, компании старых друзей и неспешного разговора. А то и просто понимающего молчания.
Здесь были кузнецы, широкоплечие ребята, по силе с ними могли сравниться только грузчики, привычные к многопудовым мешкам на плечах, ткачи с вечно синими от краски руками, тихий, всего боящийся шляпник, попеременно давящиеся кашлем столяр и стеклодув, сгорбленные сапожники и подслеповато щурящиеся портные…
Здесь не было только пьяниц.
Рабочие, несмотря на то, что каждый вечер приходили в «Молот» за своей кружкой, никогда не спивались. Не успевали.
Поэтому пьяных выкриков, песен невпопад, глупых задираний в стиле «Ты меня уважаешь?» в кабаке не слышали. Здесь было тихо.
Человек, вошедший глубокой ночью в кабак — такой глубокой, что она уже подумывала, не стать ли ей утром — ничем не отличался от остальных посетителей кабака: грубые сапоги, в меру стоптанные, мешковатые штаны, теплая куртка с глубокими карманами, под которой виднелся шерстяной свитер грубой вязки, потертая кепка. Из образа выбивалась разве что зажатая под мышкой трость, с полированным стальным шариком-набалдашником.
Но трость не могла быть причиной для того, чтобы обратить на вошедшего внимание. Он не хлопнул дверью, он ничего не выкрикнул, но вовсе никак не проявил себя. И, тем не менее, как только он вошел, все замолчали и взглянули на вошедшего.