— Да вы только посмотрите, — фаран схватил Вильгельма за руку, — какая красота, какой цвет, какой блеск. Вот эти голубые, вот посмотрите, посмотрите, — он замахал перед лицом Вильгельма сережками, — прозрачные как горная роса, а цвет, посмотрите, посмотрите — как будто они только что вынырнули из ручья, сбегающего по склону. Или вот этот кулон, посмотрите, посмотрите. Да это же настоящие гранаты! Алые, как губы девственницы, ваша невеста будет в восторге!
— Благодарю, — Вильгельм продолжал смотреть куда-то вдаль, сквозь все серьги и кольца, — но ваше предложение меня не интересует.
Можно, конечно, заинтересоваться: кто же покупает у фаранов их поделки, если точно известно, что они — мошенники? Все дело в искренней вере.
Люди, которые искренне верят в то, что они самые умные и могут купить талер за два гроша, были, есть и будут всегда.
Фаран помолчал, разглядывая спокойное лицо Вильгельма.
— А еще, — затараторил он с теми же интонациями, — я могу предложить вам самый настоящий кирпичный джем, аллигаторов бутерброд и молоко куропаток.
Голова парня медленно повернулась, взгляд светло-голубых глаз, такой непробиваемо спокойный, что фаран даже занервничал, остановился на лице уличного торговца:
— Кирпичный джем? — невозмутимо переспросил Вильгельм.
— Простите, мне показалось, что вы меня не слушаете…
Голова вернулась в прежнее положение, взгляд опять устремился в известную только Вильгельму даль.
— Благодарю, — произнес он, — но ваше предложение меня не интересует.
Фаран мысленно сплюнул, продолжая широко улыбаться. Ты не сможешь продать стекляшки за камушки никому, если твое лицо будет хмурым, как у дневной совы.
«Нет, с этим парнем каши не сваришь…».
Парень-некашевар наклонился, подхватил свою сумку и двинулся к краю платформы. Под стук копыт шестерки лошадей к ожидающим подъезжал омнибус.
Вильгельм посторонился, пропуская внутрь какого-то шустрого молодого дворянчика, и вошел внутрь, доставая припасенную заранее монету для сборщика оплаты за проезд.
4
В окошко, отделявшее пассажира паровика от механика, постучали снаружи. Оливер айн Вимпер раздвинул занавески и отодвинул стеклянную пластину.
— Прошу прощения, господин, — в окошке показалась кожаная фуражка механика, с начищенной серебряной бляхой, — но дальше не проехать — затор. Сломалась ось у фуры и вся улица засыпана кусками угля. Подождем, пока расчистят?
— Улица Новой Голубятни далеко?
— Не сказал бы, господин. Фактически, она прямо за углом. Вам ведь в штаб-картиру Черной сотни?
— Угадал.
— До нее пара десятков шагов.
Оливер поднялся и накинул на плечи пальто:
— Пожалуй, я пройдусь.
Он надел цилиндр, вышел наружу. Да, затор был на самом деле серьезным: на боку лежала огромная деревянная телега, из которой высыпался уголь, большой черной кучей перегородивший улицу. Возможно, небольшая повозка и смогла бы протиснуться, но не неуклюжий паровик. Кучер с отрешенным лицом сидел на колесе и курил.
Механик спрыгнул с лестницы, укрепленной на задней стенке паровика, и подал Оливеру его чемодан.
— Благодарю, — в черную кожаную перчатку механика перекочевала монета, блеснувшая на мгновенье золотом, — Напомните мне, как я выглядел?
Механик поклонился:
— Пожилой мужчина с незапоминающейся внешностью, на вид — крупный землевладелец. В пути не разговаривал, вышел возле Собора.
— Еще раз благодарю, — Оливер зашагал по улице мимо угольной фуры. Один из пары впряженных в упавшую телегу коней — здоровенных гнедых тяжеловесов браунгафской породы — махнул хвостом, на мостовую зашлепали конские яблоки, курящиеся паром на морозе.
По улице Новой Голубятни, вдоль идущего по левую руку высокого каменного забора, окружавшего бывший женский монастырь сестер-магдаленок, а ныне занятого Черной Сотней, шагал высокий — еще более высокий из-за цилиндра на голове — юноша, с небольшим чемоданом в одной руке и черной тростью — в другой. До кованых железных ворот, у которых отирался молоденький монашек с кружкой для пожертвований, оставалось совсем недалеко.
Черная Сотня…
Общеизвестно, что в армию можно попасть двумя путями: либо попасть в рекруты либо попасться на глаза вербовщикам. Теоретически, существовала еще возможность стать добровольцем, но на практике доброволец среди солдат встречался реже чем черный бриллиант. У тех же солдат.
Король Леопольд — а, вернее, стоявший за его спиной кардинал Траум, старый черный лис — нашел третий путь пополнения своей армии. Указом короля три года назад была создана Черная Сотня, армейское подразделение, куда набирали смертников. Смертников, в буквальном смысле этого слова: треть из солдат состояла из приговоренных к смертной казни. Оставшиеся две трети дополняли воры, убийцы, разбойники и грабители, вытащенные с каторги. Всем им, в случае добросовестной службы, было обещано помилование, тем же из преступников, кто запишется в Черную Сотню добровольно, обещали простить все преступления, совершенные до этого и не отдавать суду в случае, если некий купец опознает в солдате того самого мерзавца, который пару лет назад ограбил его на лесной дороге.
Если быть совсем уж честным, то в плане укрывательства преступников Черная Сотня немногим отличалась от обычной армии: точно также никто не отдал бы хорошего солдата примерять пеньковый шарф только потому, что кому-то там чего-то показалось, точно также солдата записывали под тем именем, которое ему взбрело в голову назвать, разве что в обычной армии это было неписаным законом, а в черной Сотне стало писаным уставом.
В чем был смысл создания Черной Сотни, никто не мог точно сказать, возможно, в короле Леопольде Седьмом взыграла кровь его двоюродного дедушки, тоже Леопольда, только Шестого, правившего Шнееландом сто лет назад. Тот тоже любил всякие новшества и внедрял их в жизнь тех, кто не мог увернуться, пока дело не закончилось тем, что король собрал своих министров и сказал, что, по его глубокому убеждению, для процветания страны необходимо замостить поверхность Янтарного моря. Полностью. И начал требовать исполнения своей воли. Пару месяцев королю говорили о том, что все идет по плану, показывали чертежи и картинки будущего мощеного моря, рассказывали о ходе мощения… Потом ему захотелось лично посмотреть, как исполняется его приказ. Все напряглись, но короля удачно хватил удар. По слухам, в музее до сих пор можно увидеть, чем именно был нанесен удар.
Так или иначе, но Черная Сотня была создана и, что особенно хорошо для понимающих людей, правило о присвоении нового имени действовало и на офицеров тоже.
Название показалось знакомым. Карл полез за пазуху, чтобы достать кошелек.
Отец всегда говорил: «Запомни, сынок, если у тебя вдруг оказалась пара лишних монет и поблизости случился какой-нибудь монах — не пожалей, закинь ему монетки. Никто не знает, что нас ждет на том свете, вдруг да на эти деньги потом можно будет прикупить пару ведер воды, или подкупить того черта, что будет мешать котел, чтобы не слишком усердствовал».
Монах улыбался, звеня кружкой.
— А что, старую колокольню уже снесли? — раздался любопытствующий голос за спиной.
Карл обернулся. К ним, то есть к Карлу, монаху и купчику, подходил высокий молодой аристократ, из той породы, которую Карл терпеть не мог. Удивительно еще, что он сам несет свой чемодан, обычно за такими сынками сзади волочется толпа слуг, от подносильщика чемоданов до вытирателя носа.
— Ну, ту самую, треугольную? — и голос и выражение лица аристократа были спокойными, но улыбка, казалось, витала в воздухе.
Треугольная колокольня? Каким дураком надо быть, чтобы строить тре…? И тут Карл вспомнил, каким.
Тем дураком, который живет в Шильбурге. Городе, который существует исключительно в анекдотах о глупости его жителей. Тех самых, которые тащили осла на крышу дома, потому что на ней выросла трава. Тех самых, которые сделали самую длинную колбасу на свете, но не смогли ее сварить, потому что она не влезала в горшок, а сложить ее они не догадались. Тех самых, которые собирались кучу земли из ямы сложить в другую яму, которую нужно было выкопать в два раза больше, чтобы в нее влезла и земля из первой ямы и земля из второй.
Он только что чуть не пожертвовал деньги на постройку колокольни в городе дураков.
От немедленной смерти жулика-монаха спасли две вещи: то, что Карл денег все-таки не пожертвовал и то, что их пожертвовал купец, оказавшийся самым большим дураком. Впрочем, судя по лицу купца, до которого начало доходить, от побоев монаха теперь спасет только чудо. Или ангел с белыми крыльями, спустившийся с небес.
6
Монах медленно отступал, пока не прижался спиной к стене.
— А я думал, — не очень-то виноватым голосом произнес он, — что на севере эти истории не слышали.
— А я с юга, — спокойно произнес Вильгельм, неторопливо подходя ближе.
У него был трудный день, тяжелая неделя, отвратительный месяц и ужасный год. В таком состоянии нет ничего лучше, чем набить физиономию кому-нибудь, заслуживающему это.