* * *
Ночь я провела в кошмарах. Мне снилось, что Николай Второй в алом шелковом халате, сидя на хромом осле, выезжает на площадь и отдает приказ гильотинировать Гитлера. После этого сводный Краснознаменный оркестр играет гимн СССР, и в небо взлетает дирижабль с портретом Столыпина. Проснувшись ни свет ни заря, я потопала на кухню пить кофе.
Тяжелые, как гантели, думы давили на мозг и не позволяли расслабиться. Почему я вообще так сразу ему поверила? Может, Натаныч не изобретал никакой машины и вся эта сказочка была придумана лишь для борьбы со скукой? А вот еще вариант: он действительно смастерил что-то там похожее на временной портал, но использовать его можно только для просмотра прошлого, а никаких серьезных действий нам осуществить не удастся. Но, с другой стороны, я не могла отрицать, что Натаныч – гений, каких свет не видывал. И уж если кому и суждено было в наши дни изобрести машину времени, то, конечно, именно ему – человеку с мозгом робота и внешностью засушенного таракана.
– Надо с кем-то посоветоваться, – пробормотала я себе под нос и, увидев на часах вполне приемлемые для разговора цифры 8.00, стала звонить троюродной сестре-историку, которая днями и ночами писала монографии в каком-то архиве.
Быстро договорившись о встрече, я осой вылетела из дома и уже спустя полчаса сидела на кухне у Галины.
– Я не совсем поняла, о чем ты хочешь со мной побеседовать, – она произносила слова очень аккуратно и в нос, будто бы всю жизнь провела в парижском пансионе. – Ведь я исследую историю первой половины двадцатого века, причем не всех государств, а только СССР и Германии.
– Это подходит! – Мне очень хотелось побыстрее избавиться от нудных вступлений и перейти к делу. – Вот скажи, если бы тебе, как специалисту, дали машину времени, то как бы ты стала исправлять мир?
Галя нервно завязала узелком розовый носовой платочек:
– Ты говоришь о мечте каждого настоящего историка. Велик, ох как велик соблазн поставить эксперимент и узнать, что было бы, если бы… Но это невозможно…
– Возможно или нет – дело десятое. Ты по существу говори! Кто виноват? Что с ним делать?
Я была уверена, что в ответ она снова занудит и будет мурыжить меня часа два, рассказывая о том, что история – наука, существующая вне экспериментов. Однако вопреки моим ожиданиям она вдруг выдала перл:
– Искать надо не слабого и глупого, а сильного и мудрого! – После этого, кажется, впервые в своей благочестивой жизни сестра сверкнула на меня глазами и томно произнесла: – Если бы я могла улететь в прошлое, то отдалась бы на милость Александру Македонскому. Думаю, что со мной он бы сумел превратить землю в Эдем…
Каким образом в ее образованном сознании возник столь парадоксальный образ, я разбираться не стала. А сославшись на срочные дела, постаралась скоренько с ней проститься и вернулась домой. На часах было 10.30 – время, когда Натаныч еще спал сладким сном, отдыхая после традиционных ночных экспериментов. Делать мне было нечего: сын уже ушел в институт, мои переводы ждали согласования у заказчика, приготовленный вчера обед занимал полхолодильника, а что касается пыли, то на нее я предпочла не обращать внимания и погрузилась в трясинообразные думы.
Итак. Искать надо сильного и мудрого. Мудрого и сильного. Сильного и мудрого.
– Поняла! – возопила я в пустоту квартиры и снова ушла в себя.
Здесь, в этом времени, найти ответ на вопрос о том, как создать идеальную страну, невозможно. Невозможно просто потому, что, во-первых, никто из ныне здравствующих политиканов не имеет понятия, как сделать этот мир лучше, а во-вторых, мало кто из власть имущих на самом деле в этом заинтересован. В итоге задача сводится к поиску некогда жившего высокопоставленного патриота, который сможет самостоятельно все продумать, применить на практике и заставить историю развиваться в нужном направлении. И уж конечно, это будет не Николай Второй.
– Натаныч! Просыпайся! – заорала я в трубку, когда сонный голос послал меня рыть траншеи в Гонолулу. – Я сейчас к тебе поднимусь для серьезного разговора. Оркестр можешь отпустить – в почестях я не нуждаюсь.
Он встретил меня на пороге, сонно качаясь, как камыш на ветру:
– Между прочим, я сплю-таки не просто так… Не за ради эфемерного удовольствия, как ты могла бы предположить. Я сплю, чтобы дать своему организму силы для новых великих свершений. А ты нарушаешь нейронные процессы в моем мозгу, тем самым лишая человечество уникальных разработок…
Я потащила его на кухню, где от свиста одуревал чайник, и толкнула в дерматиновое кресло.
– Садись, завтракай, а я буду рассказывать. Тебе предстоит много думать, поэтому постарайся основательно подкрепиться. Готов?
Он кивнул, подтянул к себе котелок с овсянкой и начал слушать мою пламенную речь.
– Итак, мы оба были не правы, когда думали о том, кто сильнее всех напортачил в прошлом нашего несчастного государства. Это был неверный путь! Искать надо лидера, который сможет не только исправить ошибки дней давно минувших, но и изменить ход истории. Короче, находим политического гения, рассказываем ему все как есть, он решает, как быть, принимает необходимые меры – и мы все живем в счастливой и процветающей стране!
– Может, к Троцкому обратиться? – предположил Натаныч, тщательно жуя кашу.
– Нет, он пустобрех. Я его не люблю, – категорически отрезала я, чем вызвала вскрик негодования у своего собеседника.
– Люблю, не люблю – это понятия, подходящие для первой брачной ночи! – назидательно завопил он. – Ты тут не жениха себе выбираешь, а судьбу, можно сказать, целой империи пытаешься решить! Что это за инфантильный подход? Давай серьезно говорить. Вот слух ходил, что Столыпин предлагал гениальные реформы…
– Ой!
– Что еще?
– Мне сегодня его портрет снился, – прошептала я.
Натаныч в негодовании стукнул котелком об стол:
– Знаешь, что я скажу? И ты таки не обижайся. Мне кажется, что тебе просто-напросто нечем заняться. Вся твоя беда в том, что ты неприлично рано родила, ну просто как пигмей какой-то в хижине на экваторе. И что ты теперь имеешь в своей жизни?
– Ну? – Я с вызовом скрестила на груди руки.
– Вот тебе и ну! Работаешь дома, с переводами не перенапрягаешься, на сына своего Глеба времени много не тратишь, так как он весь в учебе и в своей очаровательной пышнотелой подружке, развлекаешься танцами живота…
– Не танцами живота, а фламенко!
– Это дела не меняет! Так вот. Мужа ты бросила миллион лет назад, а последнего любовника свела в могилу.
– Он сам умер! – грозно поправила я и смахнула с ресницы навернувшуюся скупую слезу.
– Неважно! Суть в том, что ты воспринимаешь все как игру. И несмотря на то что цель поставила перед нами именно ты, относишься к ней в высшей степени несерьезно.
– И что вы предлагаете, ваше наисерьезнейшее величество?
– Думать! Думать-таки головой, а не пятой точкой! Погрузиться в изучение материалов, анализировать, кто и что хотел сделать для процветания России. Троцкого она, видишь ли, не любит! А ты с ним хоть словом перемолвилась? А? Нет! Вот потому и считаешь, что его надо со счетов сбрасывать. А может быть, с человеком стоит поговорить по душам, рассказать, что тут у нас происходит, глядишь, он и присоветует, как быть…
Я точно помню, что именно в этот момент меня и посетила та идея, из-за которой следующие месяцы я провела в адреналиновом бреду.
– Натаныч! – Я крепко сжала его конопатые пальцы. – Нам нужен Сталин! Только он способен разобраться во всем этом сгустке экскрементов!
– Он же жлоб.
Такой ответ поставил меня в тупик:
– Что значит «жлоб»? Что это вообще за слово такое – «жлоб»? Я его, к примеру, не употребляю, так как доподлинно не знаю, что оно означает. Поясни, будь любезен.
Натаныч сложил губы трубочкой и присвистнул:
– Жлоб – это… Ну, как тебе объяснить… Жлоб – это жлоб. И этим все сказано.
Я развела руками:
– Ну, тогда вычеркиваем Сталина из списка приглашенных. Раз ты его не любишь… Ой… – Я осеклась и прикусила язык, вспомнив нотацию о первой брачной ночи.
А Натаныч тем временем перешел в измененное состояние сознания. Вытащив из верхнего ящика тумбочки свой паспорт, он ткнул мне в нос второй разворот и заорал:
– Что здесь написано?!
– Выдан пятым отделом милиции третьего РУВД УВД… – с опаской прочитала я.
– К лешему все эти УВД и РУВД! Какой год рождения здесь стоит?!
– 1937-й, допустим.
Он зло швырнул паспорт обратно и с треском задвинул ящик:
– Да, вот именно! Я родился весной 1937 года. А летом 1938-го моих родителей арестовали по 58-й статье. Их собирались отправить в лагерь, но потом передумали и расстреляли неизвестно где и непонятно за что! И после этого я должен любить Сталина?!
Ну и что я могла ему возразить? В очередной раз рассказать о том, что мой прадед вместе со всей своей многочисленной семьей в это время жил припеваючи в пятикомнатной московской квартире и пользовался служебным автомобилем как видный энергетик и участник реализации плана ГОЭЛРО? Ответить мне было нечего, и я стала хлебать остывший чай с неизменно отвратительным чабрецом.
После пятиминутного молчания Натаныч успокоился и, махнув рукой, произнес:
– А на самом-то деле только твой Отец народов и смог бы разобраться в том кордебалете, который творится за окном. Положа руку на сердце, нельзя не признать, что он обладал-таки глобальным мышлением и смог бы понять, в какую именно сточную канаву катится этот мир. Но кто же отважится подойти к нему хоть на метр?
Обрадовавшись, что вопрос о репрессиях временно снят с повестки дня, я одернула футболку и звонко выпалила:
– Я готова рискнуть ради отечества!
– Дура, – лаконично заявил мой интеллигентный оппонент. – Как есть дура. И чтобы ты раз и навсегда уяснила, что лететь к Сталину равносильно самоубийству, я назову тебе всего четыре буквы. Да, да! Всего таки четыре маленькие буковки русского алфавита. Нэ. Кэ. Вэ. Дэ. Все. Этого, я считаю, достаточно.
– НКВД? – тихо прошептала я, зачем-то скосившись на дверь. – Ты так думаешь? А может быть… Хоть, впрочем… Но была же хоть какая-то возможность поговорить с ним тет-а-тет?
Натаныч откинулся на спинку кресла, осмотрел меня с головы до ног и предложил:
– А давай переоденем тебя в пионерку и отправим на первомайскую демонстрацию вручать ему цветы?
– Ты серьезно?
– А что? Росточка ты дюймовочного. Телосложения практически изможденного. Выглядишь молодо. Если заплести тебе косички, повязать красный галстук, то за букетом никто и не заметит, что ты – шпионка из удаленного будущего.
– Ну а дальше-то что? – все еще принимая его издевательства за стратегический план, спросила я.
Более не в силах сдерживаться, Натаныч расхохотался:
– А дальше скажешь ему: «Спасибо вам, товарищ Сталин, за наше счастливое детство! Помогите нам обеспечить не менее счастливую старость!» Отвесь поясной поклон и вручи пачку деловой прессы за последние два дня.
– Ты меня достал! – Я встала из-за стола и стала ходить взад-вперед.
Через некоторое время, когда мы уже сидели в комнате, мне в голову пришла мысль:
– А давай подделаем пропуск в Кремль, и я схожу к нему на прием! Знаешь, у Паши, ну, у друга моего сына, отец работает на киностудии каким-то главным по реквизиту. Он однажды ребятам на маскарад давал костюмы петлюровцев. Вот он-то наверняка сможет мне состряпать нужную бумажку или корочку. Не знаю, как там это выглядело. А? Что ты скажешь?