– Так, мне чего-то непонятно! – перебила я. – Почему это ты попал в пустую комнату? Это, между прочим, наша спальня. И с какой это стати из нее мебель вынесли?
Натаныч посмотрел на меня поверх очков:
– Ты вообще понимаешь, сколько лет там твоему драгоценному вождю? Больше семидесяти! И ты думаешь, что ему дело есть до вашей общей спальни? Да и потом… я не знаю, была ты там или нет… Лучше послушай, что произошло дальше!
– Ну и? – расстроенно сказала я, пытаясь прикинуть возможность существования каких-нибудь альтернативных временных реальностей.
– И вот я пришел в кабинет. Сталин встретил меня в форме…
– Он все время в форме ходит. Это не новость! Ты по существу говори.
– А ты молчи! – огрызнулся Натаныч. – Он пожал мне руку и сказал, что благодаря моим разработкам ему чудом удалось избежать войны и добиться фантастически высоких экономических показателей.
– Так он и сказал? Ты ври, да не завирайся.
Натаныч махнул на меня рукой:
– Ну, я тебе суть передаю. Я же не могу дословно тебе пересказать весь разговор. Так вот. После этого он добавил, что непременно вручил бы мне Сталинскую премию за развитие советской науки, но, поскольку эта премия мне по барабану… То есть, пардон… Поскольку эта премия в моем времени не имеет никакой ценности, ее неделю назад вручили моему отцу, который тоже сделал очень много для СССР. После этого он отдал мне свое завещание и попрощался. Я улетел сюда.
– А ты ему что сказал перед тем, как ушел? – спросила я, чувствуя, что за всей этой бравадой лежит плохо скрытый патриотизм.
Он шмыгнул носом и развел руками:
– Честно говоря, я был впечатлен. Это первая государственная премия, которую мне хотели дать. До этого никто, даже Косыгин, мне такого не говорил. Поэтому я растерялся и вместо прощания сказал: «Служу Советскому Союзу!»
Мы помолчали, сидя рядом друг с другом на диване. Натаныч, как видно, переваривал отцовскую премию, а я переживала неизвестность, которая меня ждала в параллельном будущем. Через некоторое время несостоявшийся лауреат сказал:
– Пора. Труба зовет. Сталин приказал, чтобы я слетал к нему на пять минут, отдал этот пакет, а потом сразу переместился на сутки позже и пробыл у него полчаса. Поэтому если хочешь, можешь еще подождать.
Он исчез, а я в задумчивости легла на диван. Неужели меня там нет? Значит, что-то произойдет и наша связь прервется. Может, машина времени сломается? Или Сталин меня бросит? А вдруг я нечто такое натворю, чего он мне простить не сможет? Хотя нет… Это ерунда какая-то! В политику я не лезу, а изменить ему я не смогу. Значит, дело в программе. Надо сказать Натанычу, чтобы он обязательно сделал мне копию. Я напрасно позволила ему монополизировать эту машину. Он должен понимать, что со мной будет, если я не смогу летать в прошлое…
С традиционно громким хлопком в комнате нарисовался мой друг:
– Так, жди еще немного, и я приду! – Он постукал клавишами и снова исчез.
Время тянулось, как кисель. Я продолжала думать. Интересно, как Сталину удалось избежать войны? Может, он приказал организовать покушение на Гитлера? Но тогда фашистскую Германию мог возглавить кто-то другой. А может, так и произошло? И теперь там мир поделен на две части? Это совсем не то, о чем я мечтала… К добру это не приведет…
Я закрыла глаза и уснула. Видимо, мысли о войне не перестали доканывать мой мозг, и мне приснился жуткий сон. Я сидела на койке в какой-то зарешеченной камере и четко осознавала, что это гестапо. В дверь вошел человек в черной форме и сказал: «Остаток жизни вы проведете вдали от родины в изгнании. Никто и никогда не позволит вам вернуться в ваш родной 1937 год»…
– Очнись! – Натаныч тряс меня за плечо. – Я вернулся.
Я вскрикнула и схватила его за руку:
– Слушай! Ты должен срочно записать мне копию программ! Если ты еще не доделал итерационную, то ладно… Потом ее мне перекатаешь. Но у меня должна быть машина времени! Ты понимаешь?!
Он быстро встал, подошел к столу, что-то бесшумно написал на листочке и протянул мне. После этого громко сказал:
– Ты, подруга моя, много хочешь! Я тебе программы, а ты любовь крутить? Я! Только я один во всем мире буду владеть этими разработками. И никакая сила не вытащит из моих мозгов секрет временных программ! Разговор окончен!
Смерив его уничтожающим взглядом, я посмотрела на листок. На нем неровным почерком было написано: «Заткнись. Я уверен, что нас постоянно прослушивают. Если они узнают, что у тебя есть машина времени, тебе конец. Я все тебе запишу, как только доделаю итерационную программу».
– Натаныч! – сказала я, осторожно пряча в карман записку. – Это просто предательство! Я общаюсь с тобой только потому, что без тебя не могу летать в 1937 год. Ладно, рассказывай, что Сталин сказал.
– Итак! – великий подпольщик оседлал стул и намотал на спинку какой-то проводок. – Я отдал Сталину завещание и рассказал о своем визите в пятидесятые. Потом, как ты помнишь, я вернулся сюда и переместился на сутки вперед. Он встретил меня в отличном настроении. Сказал, что удовлетворен результатами проделанной мной работы и хочет, чтобы я перешел ко второй части задания.
– И в чем она заключается? – спросила я, раздумывая над тем, мерещатся ли моему другу шпионы или у него действительно есть основания бояться слежки.
Пока я мучилась этим вопросом, Натаныч продолжил:
– Вторая часть, по его мнению, предполагала контрольный полет в семидесятые, потому что именно этот период, как я понял, вызывал у него какие-то сомнения. Потом он спросил, имел ли я возможность в своей реальности лично общаться с каким-нибудь государственным деятелем. Я ответил, что однажды пересекался с Косыгиным, а потом, когда испытывал программу, летал в 1974 год и общался с ним, так сказать, более предметно в течение часа.
– И что он тебе на это ответил?
Натаныч захихикал и потер руки:
– Вот я тебе скажу, и ты не поверишь! Потому что ты не знаешь, что это был за человек!
– Кто? Косыгин?
– Ну не Сталин же! Про него тебе уж, наверное, больше меня известно! Ясное дело, Косыгин. Так вот. Твой любимый вождь сказал мне, чтобы я отправился в 1974 год и попробовал выяснить, что там делает Косыгин, и если он занимает хоть какой-то важный пост… То я должен с ним поговорить. И теперь главное!.. Ты помнишь, кто в 1939 году стал наркомом текстильной промышленности?
– Косыгин твой драгоценный. Ну и что?
Натаныч с победным видом вскочил со стула и, как водится, стал бегать взад-вперед:
– А вот то! Что либо Сталин где-то об этом прочитал, либо Косыгин стал наркомом на два года раньше. Короче говоря, эта фамилия твоему благоверному была хорошо знакома. Поэтому он сообразил, что вполне может использовать Алексея Николаевича в качестве своего информатора. Он быстренько написал для него записку и отдал мне.
– Ага! И Косыгин, конечно, поверит в этот бред и напишет Сталину рапорт о том, что происходит в стране?
Натаныч расхохотался:
– А почему нет? Ведь мы говорим о совершенно иной реальности. Получается, что вариантов существует море. Например, Сталин вполне может вызвать Косыгина перед смертью и заранее предупредить о моем визите. Ну или еще что-то такое сделать.
– И что в этой записке? – спросила я, понимая, что начинаю путаться во всех этих временных парадоксах и полетах туда-обратно.
Мой друг вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое конверт и помахал им в воздухе:
– Вот этот исторический документ. Только не думай, что я разрешу тебе его читать! Я не такой дурак, чтобы к Косыгину с распечатанным конвертом идти.
Я ушам не могла поверить.
– Ты же форменная свинья, Натаныч! – От бессильной злости я треснула кулаками по подушкам и выбила облака пыли. – Как мои письма и сталинские завещания вскрывать, так это ты первый, а когда дошло до Косыгина, так ты в кусты? Он тебе отец родной, что ты его так обожаешь? Это тебя расквасило из-за того, что он тебе в реальном 1974-м руку пожал? Да кто он вообще такой, чтобы так к нему относиться?
Натаныч спрятал письмо в карман и сложил руки на груди:
– Можешь поливать его сколько душе угодно. Я считаю, что он был честный человек. Он не любил Хрущева, ненавидел Брежнева. Проводил гениальные экономические реформы… И, между прочим, не только не был репрессирован, как ожидали многие недоброжелатели, а был продвинут по службе еще в эпоху сталинского правления, то есть при непосредственном участии твоего муженька.
– И с каких это пор тот факт, что человек не был при Сталине расстрелян, стал для тебя показателем честности? Раньше ты по-другому считал!
– Не придирайся к словам!
Я махнула рукой и встала с кровати:
– Мне все ясно. Ты офигел от любви к своему Алексею Николаевичу. И сейчас полетишь в 1974 год непонятно на сколько часов.
– Ты права! – кивнул Натаныч. – Я отправляюсь в прошлое, а ты можешь идти отдыхать. Позвоню, как только вернусь. И чтобы ты не беспокоилась, я тебе клянусь, что не телепортируюсь в 1937 год, пока не поговорю с тобой.
На этом мы и распрощались. Мне дико хотелось попасть на дачу к Сталину, но это было невозможно…
* * *
Придя домой, я обнаружила, что уже полпервого ночи. Теперь Натаныч по моему примеру решил сбить себе режим и маханул на десять часов в разгар дня 1974 года. От нечего делать я легла спать, а утром мучительно ждала, когда наконец сталинский посланец вернется со своего партийного задания. В одиннадцать раздался телефонный звонок:
– Я к тебе с пионерским приветом! Приходи, буду о гениальности Отца народов рассказывать.
Через минуту я была у него в квартире.
– Ты действительно там Косыгина нашел? – спросила я, садясь на кухонную табуретку.
– А как же! Было непросто к нему прорваться… Но! Ты же еще не знаешь, что я там за человек!
В первый момент я подумала, что у Натаныча с непривычки крыша поехала от всех этих полетов и он возомнил себя кем-то великим. Но потом вспомнила, что ему пришлось пойти в ту реальность, которая лишь зарождалась в 1937 году, а значит, он рос с родителями, легко и просто получил хорошее образование, а потом наверняка у него была блистательная карьера.
– Так чем ты там занимаешься в 1974 году? Ты сам с собой-то там познакомился? – спросила я, внутренне настраиваясь спокойно воспринимать все временные парадоксы, которые он сейчас начнет на меня выливать.
– Да! Естественно! – Он схватил котелок с овсянкой и стал жадно есть. – Ты не обращай внимания, я не ужинал. Потом болтался там десять часов… Короче говоря, я с голоду умираю. Итак! Да, мы встретились. Я и я. И я тот сказал себе этому, что я полный жлоб! Ну конечно, после того как узнал всю нашу с тобой историю оптимизации родины.
– Почему это жлоб? – удивилась я.
– Потому что я не соглашался отправить тебя к Сталину. То есть! Ты можешь себе представить, что я там – ярый сталинист. Хотя это как-то бессмысленно звучит для той реальности. К примеру, как если бы я сказал, что кто-то ярый поклонник Николая Первого. Что же в этом такого удивительного? Ведь разные у людей пристрастия бывают. Ну а с другой стороны, кем мне еще быть, если у меня отец лауреат Сталинской премии и, кстати, частичный лауреат премии Нобелевской… Он с двумя коллегами ее получил в пятидесятые.
– И ему ее дали? В пятидесятые-то? – спросила я, снова забыв, что мыслить надо в новых координатах.
– Еще бы! Но разговор не об отце. Об этом я тебе как-нибудь потом подробно расскажу. Главное, что там я, как ты и говорила, возглавляю шикарную лабораторию с такими приборами! Я когда это увидел… У меня глаза на лоб полезли! Я стал маркировку проверять, смотреть, какая страна их собирает. А там стоит штамп «Сделано в СССР»! Ты понимаешь, на улице 1974 год, а там персональные компы с жидкокристаллическими экранами и программным обеспечением, которое не уступает современному… И это русские изобрели… В общем, на мое счастье, я оказался там заслуженным человеком с большими связями в правительстве, потому что моя работа связана с обороной… И не спрашивай меня, как я попал в эту лабораторию! Хоть это и происходило в параллельном мире, но все равно государственную тайну я тебе не раскрою… Короче! Через два часа после нашего знакомства я сам привел себя к Косыгину, который там, как я и ожидал, занимает пост… Ты меня вообще слушаешь? – Натаныч испуганно посмотрел на меня.