– Я не считаю ваши мысли ни странными, ни глупыми, – сказал Контролер, – полагаю, они отражают инстинктивное восприятие, которое ещё много раз поможет вам в работе.
– Потом появились эти студенты… ну, я подумал, что они студенты. Были одеты, как студенты, у всех книги. А у одного – чемоданчик – точно такой, как у президента Нджалы. Да, я проверил книги. Вы же знаете, в них легко можно вырезать тайник для оружия.
Он сделал паузу.
– Потом осмотрел чемодан. Там был только конверт с надписью, кажется на арабском. Внутри золотой браслет – большой, тяжёлый, в форме рук, сжатых в рукопожатии. Этот студент – приятный такой молодой парень – улыбнулся и сказал, что это подарок на день рождения его брата. У него была ещё квитанция от какого-то ювелира из Парижа. Потом они стали садиться, а Нджала кажется узнал их, подозвал и они уселись за его стол. Пили чай, шутили, смеялись. Потом ушли. С книгами и чемоданчиком.
Робертс снова помолчал, в голосе его появилась горечь.
– Конечно, будь я умнее, должен был потребовать осмотреть чемодан и на выходе.
– Сержант Робертс, – отчеканил Контролер, – не существовало ни малейшей причины осматривать его снова. И разумность ваших действий не поставит под сомнение никто. Совсем наоборот. Они будут учтены и отмечены. И не только мною, не так ли, суперинтендант Шеппард?
– Совершенно верно, сэр, – откликнулся Шеппард.
– Спасибо, сержант Робертс, – сказал Контролер, – я на самом деле благодарен вам.
Робертс коротко поклонился и вышел.
– Могу добавить лишь, – заговорил Шеппард, – в субботу вечером я заметил на Нджале золотой браслет в форме сжатых в рукопожатии рук. Я обратил внимание, потому что он всё время игрался с ним.
– Итак, – подытожил Контролер, – похоже, наш друг и союзник, ради защиты которого мы прикладываем столько усилий, только что помог «Чёрному сентябрю» убить полдюжины человек на Трафальгарской площади.
– Минутку. Подождите минутку, – вмешался министр, – есть же похожие браслеты.
– И тысячи чемоданчиков, – поддакнул Смит.
– Согласен, это выглядит подозрительно, – продолжал министр, – но это может…это может быть простым совпадением.
– Да, – сказал Контролер, – а я по такому же совпадению мог быть Ширли Темпл.
– Как бы то ни было, доказательств нет. Абсолютно никаких.
– И мы не жалеем об этом, не так ли? – поинтересовался Смит, – иначе мы оказываемся в на редкость дерьмовой ситуации.
– Не стоит даже думать об этом, – сказал министр.
– Знаете, – пробормотал Смит, – а я начинаю думать, что идея ликвидировать Нджалу была совсем недурна.
– Смит, – Контролер впервые за много лет обратился к нему по фамилии, – это уже слишком. Особенно в присутствии министра короны.
Министр посмотрел на них со скрытым, как он надеялся, недовольством. Сукины дети вежливо издевались над ним.
Элис и Эбботт сидели на диване и смотрели телевизор. Потом Элис щёлкнула выключателем.
– Почему герои всегда попадают в негодяев, а те в них – никогда?
– Потому что герои стреляют лучше, любовь моя. Ну и кроме того, что станет с сериалом, если кто-нибудь вдруг завалит главного героя?
– Но ведь по настоящему всё по другому.
– По настоящему жизнь – скучная, серая и короткая штука. Кому интересно смотреть, как будет «по настоящему» – после целого дня в офисе, на заводе или где-то там ещё? Людям нужны мифы. И почему бы и нет?
– А мне нужен кофе. А тебе?
– Не откажусь.
– Давай посидим на кухне. Я люблю кофе на кухне.
Они сидели за крохотным столом в крохотной кухонке и пили кофе.
Элис кивнула в сторону канарейки:
– Помнишь Соломона?
– Встречались.
– Всегда пел, как сумасшедший. Всё время. А теперь молчит.
– Охрип, может?
– Я думала это связано с тобой. Он перестал петь как раз, когда ты уехал в Африку. Мне казалось, что когда ты вернёшься, он может снова запоёт.
– Не уверен, что улавливаю твою логику.
Разве что птичка влюбилась в меня без памяти.
– Нет тут логики. Просто у меня было чувство, что если он запоет – это будет хорошим знаком. А теперь, когда ты вернулся – и это хороший знак – я думала и он начнёт петь. Понимаешь?
– Да. Да, конечно, – соврал Эбботт.
Элис посмотрела на птичку.
– Ну спой, Соломон, спой что-нибудь.
Канарейка помахала крыльями, почистила пёрышки и продолжала молчать.
– И не надо шуточек про Песнь Соломона.
– Ты сегодня расстроена.
Элис пригубила кофе, откинула назад волосы.
– Ты ведь не любишь меня, так? Хочу сказать, ты не влюблён в меня. Вот и вся разница.
– Ты мне нравишься. Ты значишь для меня очень много. Но я не думаю о тебе всё время и меня не тянет посвящать тебе сонеты. Но, чёрт побери, что значат слова?
– Для женщины – очень много.
– Слова всегда звучат фальшиво. Послушай, мне нравится быть с тобой, нравится, когда ты рядом, и, – он закончил почти неохотно, – Я не хочу терять тебя.
Она как обычно смотрела вниз. Ей казалось, что сердце не помещается в груди. В первый раз в жизни, она чувствовала себя почти что любимой – и не могла говорить от счастья.
Помолчав, Эбботт сказал:
– Завтра мне понадобится сделать пару звонков, потом я уеду.
Он допил кофе.
– Меня не будет день или два. Потом всё закончится.
– Съезжу к маме, – сказала она.
– Неплохая идея.
Прядь волос упала ей на глаза, она откинула её назад.
– Потом, – сказала Элис, – потом, потом, – она снова распустила свои длинные волосы, – А это «потом» наступит – для тебя, для меня?
Эбботт собирался ответить чем-то вроде: «Надеюсь», «Может быть» или «Если повезёт», но вдруг понял, что она вот-вот расплачется.
– Разумеется наступит, – уверенно сказал он, – но не здесь.
– Ты ведь не про Южную Америку, где все эти военные преступники?
– Нет, – улыбнулся он, – не про Южную Америку. Про другую страну.
– Где мы будем в безопасности?
– …И заживём долго и счастливо.
– Не шути так. Пожалуйста.
Она опять была на грани срыва. Эбботт наклонился к ней, погладил по щеке.
– Поговорим о шутках потом, когда будем гулять под пальмами Шаар-а-Голан.
Он коснулся губ Элис, потом отпустил её и откинулся назад.
– Но к чему теперь говорить о будущем? Нам и сейчас ведь неплохо, не так ли?
– Замечательно, – ей вдруг показалось, что полночь засияла солнечным светом, – чем займёмся сейчас? Пойдём в постель? Или ты слишком устал?
– Я оскорблён и требую примерно наказать виновную.
– Можете начинать хоть сейчас, – и впервые за день она рассмеялась.
Вертолёт доставил Дорис в Лейфилд-Холл вскоре после заката. На ужин подавали дыню из Израиля (в плане гастрономическом Нджала не имел ничего против сионизма), форель в миндале, жаренную утку. Потом бисквиты и сыр, которые очень неплохо пошли под красное вино. И на десерт – клубника со сливками.
Ужин, вино, обстановка и прислуга, столь же незаметная, как и освещение, потрясли простую душу Дорис.
– Ты потрясающий, – повторяла она, – просто потрясающий.
– Давай ещё кофе, немного Арманьяка и – в постель.
Что они и сделали – к обоюдному удовлетворению. Дорис была проституткой не оттого, что ей не хватало денег или не было дома. Она была проституткой по призванию.
Она давала Нджале всё, чего ему хотелось и даже больше. Они занимались любовью во всех мыслимых позициях и изобретённых ими самими вариациях. Что особенно радовало Нджалу – так это явное наслаждение, которое получала Дорис. Многие женщины выдыхались после первого часа. Но не Дорис. Она получала удовольствие от каждого момента. Нджале приходилось поглощать чудовищные количества «Витабикса», чтобы держаться в этом ритме.
– Мне не нравится только одно, – сообщила она.
– Что именно? – встревожился он.