– Вините вы меня в разных злодействах да разбоях, а кто что видел? Против меня никаких улик нет! Хотите, видно, невинного человека запутать! Если бы я был уж такой душегуб, так мне бы Ничего не стоило вот эту чернильницу взять, пустить в вашу голову да и бежать отсюда. Семь бед – один ответ!
– Бросить в меня чернильницей ты, пожалуй, и мог бы, да бежать-то тебе не удалось бы. У дверей тебя городовой встретит,– проговорил я, в упор глядя на Якова.– А что свидетелей нет… так ты их увидишь.
Я позвонил. На зов явился городовой.
– Сколько у нас арестованных?
– Шестеро,– ответил городовой.
– Введи их сюда.
Когда все шестеро были введены, я поставил их рядом с Яковом, который с изумлением глядел на все происходящее.
– Введи сюда Ахлестову,– сказал я.
Когда вошла Ахлестова, я обратился к ней:
– Ахлестова, вглядитесь в лица всех этих семерых людей. Не признаете ли вы среди них того человека, который пил с вами водку в сторожке на огороде на Выборгской стороне, в день убийства вашего брата?
Ахлестова внимательно стала всматриваться в лица стоявших перед ней и затем без колебаний подошла к Якову Григорьеву.
– Этот самый человек! Я бы его из тысячи признала…
– Ври больше! – со злобой в голосе, стараясь, однако, скрыть растерянность, сказал Григорьев.
– Введи теперь сидельца из трактира «Старушка»!
Ввели сидельца.
– Вы показывали, что двадцатого числа в вашем заведении пьянствовал Иван Глазунов, убитый в ту же ночь, в обществе неизвестного вам человека. Вглядитесь внимательно в лица стоящих перед вами, не узнаете ли вы в ком-нибудь из них того незнакомца?
– Это они-с будут! – решительным тоном сказал сиделец, подходя к Якову.
Шестерых арестантов увели, и я опять остался с глазу на глаз с Григорьевым.
– Ну что скажешь теперь? – обратился я к Якову.
– Это все пустое! – проговорил он, тряхнув головой.– Все это вы нарочно придумали, чтобы меня с толку сбить, да не на такого напали!
– Как знаешь, Григорьев! Против тебя очень серьезные улики. Есть даже такие свидетели, о которых ты и не подозреваешь…
* * *
На следующее утро я приступил к допросу Марии Патрикеевой. Она чистосердечно рассказала все, что знала.
– А давно ты знакома с Яковом?
– Да больше трех лет.
– И ребенок есть у тебя?
– Да, мальчик. Только не у меня он, отдала я его чухонцу на воспитание в деревню за Вторым Парголовом.
– А как зовут этого чухонца?
– Лехтонен.
– Как-как? – переспросил я удивленно.– Ты верно запомнила имя?
– Да как же не помнить, ведь я там раз пять побывала. С год назад, положим… Все не успевала теперь…
– Хорошо ли там твоему ребенку? Пожалуй, впроголодь держат?
– Что вы, ваше благородие, они его любят. Своих-то детей у них нет, так моего заместо родного любят… Только вот вчера,– продолжала Мария,– я встретила в мелочной лавке чухонку знакомую из той же деревни, так она говорила, что Лехтонена убили, да толком-то не рассказала…
Я решил воспользоваться этим странным и неожиданным совпадением, чтобы через Марию повлиять на Григорьева.
– Ну а я тебе скажу, что его действительно убили, когда он возвращался домой… А убил его отец твоего ребенка и твой любовник Яков Григорьев!
Эффект этих слов превзошел мои ожидания. Марья зашаталась и с криком «Яша убил!» грохнулась на пол. Допрос был окончен.
* * *
Вечером того же дня я вновь вызвал Григорьева. Он вошел бледный, понуря голову, но упорно стоял на том, что ни в чем не виноват. Я велел ввести Марью Патрикееву.
– Вот, уговори ты его сознаться во всем,– сказал я,– Он убил чухонца Лехтонена, второго отца твоего ребенка, любившего твоего ребенка, как своего собственного.
– Яша, неужели это ты убил его? Ведь как он любил нашего Митю, как родного! – захлебываясь от слез, проговорила Марья.
– Что ты, дура, зря болтаешь? Разве Митюха у него был? – проговорил тихо Яков.
– У него, у него!.. Как свят Бог, у него! Скажи мне по душе, заклинаю тебя нашим малюткой, скажи мне, ведь ты не убийца! Не мог ты руку поднять на него, Яша!
– Моя вина! – глухо проговорил Яков, весь дрожа от охватившего его волнения.– А только, видит Бог, не знал я, что мальчонок-то наш у него воспитывался. А то бы не дерзнул я на него руку поднять. Упаси Бог, не такой я разбойник… Видно, Бог покарал. Во всем я теперь признаюсь. Слушайте, видит Бог, всю правду скажу! И он начал свою исповедь.
* * *
Об убийстве Лехтонена и краже у купца Юнгмейстера было достаточно сказано выше, но рассказ об убийстве ученика Глазунова, как наиболее характерный, привожу целиком.
– В шестом, должно быть, часу утра,– начал свою исповедь убийца,– я зашел на постоялый двор, что в Самсоньевском переулке, выпил водки, пошел к Марье и передал ей вещи купца для продажи. На вырученные шестнадцать рублей пятьдесят копеек я пьянствовал по разным трактирам, а ночевал в Петровском парке. На той неделе в одном трактире завел я знакомство с Иваном Глазуновым. Мы вместе пили пиво и водку, и я тут же решил, что убью его и возьму часы и цепочку, да и деньги, если найду.
Когда трактир стали запирать, я вышел с ним и стал его звать пойти вместе к знакомым девицам. Он согласился, и мы пошли. По дороге он все спрашивал меня, скоро ли мы дойдем. Я ему говорю: «Сейчас» – и все иду дальше, чтобы не встретить никого на пути. Как прошли Лавру, я тут и решился. Дал ему подножку, сел на него и ремнем от штанов стал душить. Сначала малый-то боролся, да силенки было мало, он и стал просить: «Не убивай! Дай еще пожить, возьми все…» А потом как кринет: «Пусть тебе за мою душу Бог отплатит, окаянный!» Тут я ремень еще подтянул, и он замолчал. Снял я с него часы и кошелек достал, а там всего-навсего сорок копеек. Посмотрел я на него, и такая, ваше благородие, меня жалость взяла! Лежит он такой жалкий, глаза широко раскрыл и на меня смотрит. «Эх,– думаю,– загубил Божьего младенца за здорово живешь!» И пошел назад, к Невскому, зашел в чайную, потом в трактир, а из трактира к Марье. Отдал ей часы и велел заложить их, а сам пошел опять шататься да пьянствовать. Как перед Богом говорю, ничего не знала Марья о моих злодействах, не погубите ее, ни в чем она не причастна.
Этой просьбой Яков закончил свою исповедь.
* * *
Спустя пять месяцев Якова Григорьева осудили. Его приговорили к двадцатилетней каторге.
Удачный розыск
Вспоминаю это старое дело исключительно потому, что я сделал первоначальный розыск и дознался до истинного преступника исключительно путем логического вывода и соображений и долгое время считал это дело самым блестящим в моей практике.
* * *
13 июня 1859 года на Выборгском шоссе был найден труп с признаками насильственной смерти. А следом за этим, в ночь с 13-го на 14 июня на даче купца Х-ра, подле самой заставы, через открытое окно неизвестно кем была похищена разная одежда: два летних мужских пальто, брюки, полусапожки, шляпа, зонтик и дамское серое пальто.
Граф Шувалов поручил мне расследовать оба эти дела. Я тотчас отправился на место преступлений. Сначала – к убитому. По Выборгской дороге, совсем недалеко от Петербурга, сейчас же у канавки еще лежал труп убитого. Человек лежал на боку, голова его была проломлена, среди сгустков крови виднелся мозг и торчали черепные кости. Он был без сапог, в красном шарфе и серой чуйке поверх жилета со стеклянными пуговицами. По виду это был типичный чухонец.
Я стал производить внимательный осмотр. Шагах в пяти от края дороги на камне я увидел несомненные следы крови. Черная полоса тянулась до того места, где лежал труп. На дне канавки я нашел топор, на обухе которого вместе с кровью приклеился пук волос, а подле камня – дешевую трубку.