Другие дополнили этот рассказ, причем то здесь, то там слышались выражения неудовольствия, тихая брань, насмешливые замечания и желчные остроты.
– Зачем он промчался так скоро? – спросила жена одного портного; и ей отвечали: «Потому что эвмениды преследовали братоубийцу, махая за ним плетью из змей». Какой-то продавец пряностей, который был не менее разгневан, но более осторожен, когда его сосед спросил: почему Таравтас ездит на пятнистых лошадях, ответил, что наиболее кровожадные хищные звери имеют полосатую шкуру и что каждый обыкновенно любит подобных себе. Один человек, в котором по его изорванной одежде, растрепанным волосам и грубой речи можно было узнать цинического философа, уверял, что император заставляет править своими конями сенатора потому, что он уже давно превратил римский сенат в конюшню.
Но Мелисса была глуха ко всем этим замечаниям, так как ею все сильнее и сильнее овладевала мысль о великом римском враче. Она внимательно слушала мозаичиста, который пробрался к ней и называл ей имена знатнейших лиц, проезжавших мимо них. Императорский кортеж был необозрим. В нем участвовали не только солдаты, пешие и конные, но также и бесчисленные транспортные повозки, телеги и слоны – которых Каракалла ценил в особенности, потому что этих животных любил Великий Александр, – вьючные лошади, мулы и ослы, которые несли тюки, сундуки, палатки, постельные и кухонные принадлежности. Между ними шли обозные служители, дворцовые слуги, пажи, глашатаи, музыканты и рабы императора и его свиты, группами и в большом числе, и дерзко смотрели вокруг на столпившихся зрителей. Заметив где-нибудь у края улицы красивых и молодых женщин, они подмигивали им и довольно часто самым бесстыдным образом выражали свое одобрение хорошенькой Мелиссе. Курчавые темнокожие североафриканцы с черными кудрями смешивались с более светлолицыми жителями прибрежья Средиземного моря и белокурыми или рыжими сынами Северной Европы. Римские ликторы, скифские, фракийские и кельтские полицейские стражи с грубою решительностью удерживали далеко от кортежа все, что не принадлежало к обозу императора. Только магам, чародеям и публичным женщинам никто не препятствовал смешиваться с этим необозримым множеством людей, лошадей, ослов, слонов, собак, повозок и всадников.
Когда появлялся какой-нибудь из тех огромных до безобразия экипажей, в которых ездили при дальних путешествиях богатые сенаторы, находившие в них большую часть удобств, к каким они привыкли дома, или же когда показывались какие-нибудь особенно богато разукрашенные носилки, Мелисса тотчас же обращалась за разъяснениями к мозаичисту.
В некоторых случаях и Андреас мог удовлетворить ее любознательность, потому что многих из знатнейших лиц императорской свиты ему показывали в Антиохии, где он за несколько месяцев перед тем был по делам.
Между ними не было еще в то время великого Галена, так как страждущий Каракалла только теперь призвал его к себе. Знаменитый врач, несмотря на свою глубокую старость, отправился на императорском корабле в Пелузиум и только там присоединился к свите государя.
Мозаичисту показали колесницу престарелого врача у Канопских ворот, и он уверял, что этот экипаж нельзя смешать ни с каким другим, потому что он принадлежит к числу самых больших и самых красивых. Средние дверцы его украшены серебряным жезлом Эскулапа и чашею Гигеи, на крыше его стоят вырезанные из дерева статуэтки Минервы и бога врачевания.
При этих известиях черты Мелиссы выразили веселое и полное надежды волнение.
Положив руку на вздымающуюся грудь, она рассматривала каждый из появлявшихся экипажей с таким напряженным ожиданием, что не слышала слов Андреаса, говорившего ей, что теперь нужно попробовать пробраться через толпу.
Как раз в то время как вольноотпущенник снова обратился к ней с этими словами, появилась новая чудовищная колесница, принадлежавшая бывшему консулу Юлию Паулину, умная голова которого с острыми, весело сверкающими глазами выглядывала из-за шелковых занавесок колесницы рядом с серьезно-кислой физиономией сенатора и историографа Кассия Диона.
– Консул, – рассказывал мозаичист, и Андреас подтвердил это, – прогневил отца Каракаллы, Севера, едкими насмешками, и когда тот стал угрожать ему смертью, обезоружил императора ответом: «Ты можешь отрубить мне голову, но ни ты, ни я не в состоянии держать ее в порядке».
Стоявшие вблизи люди, слыша этот рассказ, разразились громкими виватами, другие присоединились к ним, хотя не знали, к кому относился этот новый клик торжества.
За колесницей консула следовала толпа клиентов, домашних служителей и рабов – в носилках, верхом на лошадях и мулах или пешком; за ними катился другой экипаж, который долго был скрыт от глаз пылью. Однако же, когда шестерка великолепных коней, которые везли его, приблизилась наконец к тому месту, где стояла Мелисса, и можно было рассмотреть его крышу, горячая волна прихлынула к ее лицу: на обоих углах передней части колесницы она увидала изображения Эскулапа и Минервы, которая, если мозаичист не ошибся, украшала колесницу знаменитого Галена.
Затаив дыхание, она прислушивалась к шуму колес экипажа, выкрашенного синею краской, и увидала теперь серебряный жезл Эскулапа и чашу на широкой средней двери этого дома на колесах. Возле нее в открытом окне показалось приветливое старческое лицо, обрамленное белыми кудрями, и Мелисса вздрогнула в испуге, так как в этот момент донесся издали, от Серапеума, крик: «Стой!», и снова: «Стой!» Кортеж остановился, конюхи держали коней, синие колеса перестали двигаться, колесница остановилась в нескольких шагах перед девушкой, и ее взгляд встретился со взглядом старца.
Тогда в ее уме промелькнула мысль, что сама судьба остановила именно здесь этот экипаж, и когда она услышала восклицание мозаичиста: «Великий римский врач!» – то и кони, и колесницы, и все вокруг нее слилось в ее глазах в одно, и с внезапною решимостью она вырвала свою руку из руки вольноотпущенника и очутилась на улице.
Несколько мгновений спустя она стояла против достойного старца.
Она, конечно, слышала предостерегающий зов Андреаса, видела смотревшую на нее толпу, ей, конечно, пришлось выдержать короткую борьбу с девическою застенчивостью; но она выполнила то, что начала. Мысль, что сами всемогущие боги способствуют ей в ее намерении обратиться к единственному человеку, который может спасти ее возлюбленного, помогла ей победить все препятствия.
Мелисса стояла уже возле колесницы, и едва ее милое, раскрасневшееся от смущения лицо с трогательно-боязливым выражением мольбы посмотрело на седовласого римлянина и взгляд ее больших глаз, увлажненных слезами, встретился с его взглядом, как он кивнул ей и приятным, участливым голосом спросил, что ей нужно.
Тогда Мелисса решилась задать ему вопрос, не он ли знаменитый римский врач, на что польщенный римлянин отвечал с ласковою улыбкой, что так его иногда действительно называют.
Благодарный взгляд, который Мелисса бросила к небу, показывал, как отрадно подействовали на нее эти слова. Алые губы ее зашевелились, и она наскоро, с постоянно возраставшею смелостью, сообщила ему, что ее жених, сын одного почтенного александрийца, римского гражданина, тяжело раненный в голову камнем, лежит больной и что врач, теперь лечащий его, говорит, что больного можно спасти только при помощи его, великого римского врача.