Лучи солнца освещают темные кипарисы. Сверкает белизной кожа моей подруги. Я рад, что рядом со мной такой дивный живой человек.
— Закрой снова глаза!
Я повиновался. Гул в ушах походил уже на рев бури. Это мимо меня вихрем неслось время. Голос же повелел:
— Турмс, осмотрись вокруг! Где ты сейчас?
Я огляделся по сторонам и ответил, потрясенный:
— Я вижу прекрасную долину среди покрытых снегом гор, вершины которых достигают самого неба. Я лежу на лугу среди благоухающих трав. Но я один. Вокруг меня — ни жилья, ни дороги, ни человека.
И тут до меня донесся отчаянно далекий шепот:
— Вернись, Турмс, вернись… Проснись, наконец! Где ты?
Я еще раз открыл глаза. Была ночь. Я стоял посреди незнакомых мне покоев и, затаив дыхание, смотрел на Кидиппу, спящую на своем ложе. Рот ее был полуоткрыт — во сне она вздыхала. Вдруг она вздрогнула, проснулась и при виде меня испуганно потянула на себя одеяло, прикрывая свою наготу, но, узнав меня, улыбнулась и простерла ко мне руки. Я подбежал к ней и крепко прижал ее к груди. Она порывалась закричать, но затихла в моих объятиях и, не сопротивляясь, позволила мне делать с собой все, что я хотел. Однако ее девичьи губы остались холодны, и сердце ее не забилось в такт с моим. И когда я отпустил ее, а она стыдливо закрыла лицо руками, я понял, что она мне чужая, и у меня не было больше желания дотронуться до нее. Наоборот, ее ледяная неприступность даже отталкивала меня.
Разочарованно вскрикнув, я отстранился от Кидиппы — и сразу будто провалился куда-то, а когда снова открыл глаза, то увидел, что лежу на ложе в храме Афродиты в Эриксе. Рядом со мной на краю ложа сидела сошедшая с возвышения богини незнакомка; она что-то говорила мне, пытаясь согнуть и опустить мои руки.
— Что с тобой, Турмс? — спросила она, склоняясь к моему лицу.
Жесткая от шитья торжественная одежда жрицы лежала на полу вместе с покрывалом и венцом. Она сняла также ожерелье и браслеты. На ней была только тонкая туника, а волосы были зачесаны наверх. Из-за высоких тонких бровей глаза ее казались раскосыми. Я видел ее впервые, но при этом у меня было такое чувство, будто я ее знаю. Мои руки расслабились и опали, и я почувствовал изнеможение во всех членах, словно после тяжелой работы. Она провела кончиками пальцев по моим бровям, потом коснулась моих глаз, губ и как бы невзначай стала рисовать круги на моей груди. Я посмотрел на нее в упор. Она побледнела, и вдруг я заметил, что она плачет.
— Ты что? — спросил я с беспокойством.
— Ничего, — огрызнулась она и резко убрала руки с моей груди.
— Почему же ты плачешь?
Она гордо вскинула голову, отчего несколько слезинок упало мне на грудь, и сказала:
— Я вовсе не плачу…
Потом она вдруг отвесила мне звонкую пощечину и зло осведомилась:
— Кто такая Кидиппа, чье имя ты повторял с таким упоением?
— Кидиппа? — переспросил я. — Эта та, из-за которой я сюда ехал. Внучка тирана Гимеры. Однако я больше не чувствую к ней влечения. Богиня освободила меня от нее, как я и хотел.
— Это хорошо, — раздраженно сказала она. — Очень хорошо. Так почему же ты не уходишь, раз получил все, что хотел?
Она подняла руку, словно собиралась еще раз меня ударить, но я перехватил ее тонкое и нежное запястье.
— За что ты бьешь меня? — спросил я. — Я не сделал тебе ничего плохого.
— Ничего плохого? — передразнила она меня. — Ни один мужчина не сделал мне столько плохого, сколько ты. Ступай отсюда! Ступай и никогда больше не возвращайся в Эрикс!
— Не могу же я уйти, когда ты сидишь рядом, — возразил я. — Кроме всего прочего, ты держишь меня за плащ.
Полой моего плаща она закутала свои озябшие колени.
— Кто ты, собственно, такая? — спросил я, проводя рукой по ее белой шее.
Она вздрогнула и закричала:
— Не дотрагивайся до меня! Брр, что за мерзкие у тебя руки!
Но едва я попытался встать, она схватила меня за плечи и повалила обратно на ложе, а потом наклонилась и крепко поцеловала меня в губы. Это было так неожиданно, что я не сразу понял, что произошло. А когда я сообразил, она снова сидела на краю ложа с гордо поднятой головой.
Я взял ее за руку и сказал:
— Давай поговорим как разумные люди. В чем дело? Почему ты плачешь и бьешь меня?
— Тебе незачем было искать помощи в Эриксе, — ответила она кисло. — Ты знаешь о богине больше меня. Я — только телесная оболочка, в которую иногда вселяется богиня. Но над тобой у меня нет никакой власти.
Я обнял ее и прижал к себе, ощущая через тунику ее нежное тело. По коже у меня побежали мурашки, словно от холода. Меня охватило жуткое чувство, будто я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу у порога, за которым лежит пропасть.
— Скажи мне, как тебя зовут, — попросил я, — чтобы, разговаривая с тобой, я называл тебя по имени.
Она завертела головой, так что ее рассыпавшиеся волосы упали на мою обнаженную грудь.
— Узнай ты мое имя, ты сможешь повелевать мной, — сказала она. — Разве ты не понял, что я принадлежу богине? Ни один мужчина не будет моим господином.
— Я все равно от тебя не отстану, — возразил я на это. — Когда человек начинает новую жизнь, он берет себе новое имя. Вот я и нарекаю тебя новым именем: отныне ты Арсиноя, и это имя дает мне власть над тобой.
— Арсиноя? — переспросила она. — Почему Арсиноя? У тебя что, уже была какая-то Арсиноя?
— Да нет, — ответил я, — просто это имя пришло мне в голову. Но откуда-то оно должно было взяться, ведь имена не возникают сами по себе.
— Арсиноя, — повторила она оценивающе. — А если я не хочу, чтобы меня так звали? И по какому праву ты даешь мне новое имя?
— Арсиноя, — сказал я, — когда я сжимаю тебя в своих объятиях, когда укрываю тебя шерстяным плащом, расшитым узорами с голубями богини, я чувствую, что ты самый близкий мне человек, хотя я ничего о тебе не знаю.
На миг я задумался.
— Ты не гречанка, — продолжал я. — Я понял это по твоему выговору. Но ты и не финикийка: у тех кожа цвета красноватой бронзы, а твоя — белая, как морская пена. Может быть, твои предки — выходцы из Трои?
— А хоть бы и так! — дерзко ответила она. — Богиня не смотрит на то, кто какого племени, у кого какое наречие и цвет кожи. Она выбирает тех, кто ей люб; безобразных она превращает в красивых, а красивых в прекрасных. Вот скажи мне, Турмс, видишь ли ты сейчас мое лицо таким, каково оно на самом деле?
Она повернулась ко мне, и, всмотревшись в ее черты, я изумленно воскликнул:
— Никогда еще я не видел такого живого и изменчивого лица, как у тебя, Арсиноя! Каждое движение твоей души отражается в нем, как в зеркале. Теперь я понимаю, почему богиня велит тебе принимать самые разные обличья, так что мужчина, погруженный в сон в ее храме, видит в твоем лице ту, которую он любит или когда-то любил. Но, кажется, сейчас, наяву и вблизи, я вижу твое настоящее лицо.
Отодвинувшись, она внимательно посмотрела мне в глаза.
— Турмс, — сказала она, — поклянись, что ты всего лишь человек.
— Клянусь богиней, что, как всякому человеку, мне знакомы голод и жажда, плотское влечение и скука, — ответил я. — Но кто я — этого я тебе не скажу, потому что и сам не знаю. А теперь ты поклянись, что не исчезнешь и не изменишь больше своего лица.
Она поклялась, а потом добавила:
— Иногда богиня и впрямь вселяется в меня, так что я сама себя не помню. Но чаще я знаю, что обманываю людей, которые считают, что видят богиню в моем образе. Турмс, мне порой кажется, что я не верю в богиню; мне хочется стать свободной и жить, как все.