Кроме того, им показалось, что их количество удвоилось и достигло трехсот человек. Разумеется, это тоже было сочтено чудом и никоим образом не увязано с множеством опустошенных чаш с вином.
К чести фокейцев следует сказать, что обывателям Панорма они особо не докучали. Правда, они переходили из дома в дом в поисках богатой добычи, но силой ничего не брали, а только указывали пальцами на то, что им нравилось. Видя их загорелые лица и окровавленные руки, большинство жителей спешили поскорее избавиться от своего добра и отдать его пиратам. Однако стоило кому-нибудь из горожан заартачиться, как фокейцы со смехом шли прочь.
Победа, хорошая и обильная еда, вино и лучезарное будущее привели их в прекрасное расположение духа. Они уже предвкушали, как счастливо станут жить в Эриксе, властителем которого будет храбрый и неуязвимый Дориэй.
Выставив сторожевые посты, Дориэй отправился в дом Совета, который избрал себе для ночлега. Дом этот был деревянный, и только главная лестница была мраморная. К вящему негодованию спартанца, внутри не обнаружилось никаких сокровищ, кроме написанного затейливыми письменами акта об основании Панорма и нескольких связок священного камыша, принадлежавшего прежде богу реки. Взбешенный и раздосадованный, Дориэй призвал к себе отцов города, которые, клянясь и низко кланяясь, заверили его, что Панорм — нищий город, платящий огромную дань Сегесте. У них самих, мол, утверждали старики, нет почти ничего, кроме длинных карфагенских плащей, которые сейчас наброшены на их плечи, а когда интересы Панорма требуют устроить пир для заезжих политиков, то им приходится нести из домов свои собственные чаши и кубки. Выслушав их, Дориэй нахмурился и приказал подарить членам Совета большую серебряную чашу финикийской работы, которая была среди сокровищ Дионисия. Дионисий попытался протестовать, однако Дориэй сказал ему:
— Я давно уже усвоил одну горькую истину. Сердце человека чаще всего находится там же, где хранятся его сокровища. Впрочем, я никогда не был обыкновенным человеком, ибо происхожу от богов, так что ко мне это никак не относится. Мое сердце там, где мой меч. Мне совершенно не нужны твои сокровища, Дионисий, но ты все же должен признать, что они покоились бы сейчас вместе с твоим кораблем на морском дне, если бы я не спас всех вас, заключив союз с богиней моря Фетидой.
Дионисий немедля возмутился:
— Я уже достаточно наслушался и о Фетиде, и о твоих странствиях по морскому дну во время месячного заточения в канатном ящике. И я вовсе не собираюсь мириться с тем, что ты распоряжаешься нашими сокровищами, как своими собственными.
Дориэй не рассердился, а лишь мягко улыбнулся и сказал:
— Завтра утром мы двинемся на Сегесту, и я надеюсь, что переход этот не будет трудным. Разве плохо взбодриться после столь длительного морского путешествия? Ценности мы заберем с собой, потому что на корабле их оставлять нельзя: в порт всегда могут зайти карфагенские суда. Я не сомневаюсь, что мы найдем здесь ослов, мулов и лошадей, чтобы перевезти наши сокровища. Я уже отдал соответствующий приказ, причем особо отметил, что владельцы животных должны будут отправиться с нами и ухаживать за своей скотиной, ибо моряки ее опасаются.
Дионисий пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство, но потом неохотно признал правоту Дориэя. Трирема требовала починки, а для этого ее пришлось вытащить на берег и много недель заниматься только ею. Все это время мы были бы беспомощны против воинов с карфагенских судов, которые могли вот-вот появиться у Панорма. Так что нам и впрямь следовало уйти подальше от побережья, прихватив с собой сокровища (фокейцы будут лучше сражаться, если осознают, что именно они защищают). Дионисий пожевал губами и сказал:
— Пусть будет так, как ты хочешь.
Завтра утром мы двинемся на Сегесту, забрав сокровища с собой. Где они — там мое сердце, ты это верно подметил. Но вот как быть с триремой, которую я люблю, как собственное дитя? Неужто придется бросить ее тут, в Панорме, одну и без всякой защиты?
Дориэй не полез в карман за словом:
— Я думаю, детей своих ты бросал едва ли не в каждом порту, где побывал. Давай-ка лучше сожжем нашу трирему, а заодно и все остальные суда в порту, чтобы не поддаться искушению вернуться обратно.
Услышав такое, Дионисий изменился в лице и чуть не кинулся на спартанца с кулаками. Я поспешил вмешаться:
— А не лучше ли будет вытащить трирему на берег и приказать Совету Панорма проследить за ее починкой? Серебряная голова Горгоны наверняка убережет ее от любых напастей. Если же в порт войдут военные финикийские корабли, то старейшины объявят, что трирема принадлежит новому царю Сегесты. Карфагенские морские военачальники не станут по собственному почину вмешиваться во внутренние дела Панорма и Эрикса, а сначала отправятся в Карфаген — посоветоваться. Таким образом мы выиграем время и сохраним наш корабль.
Дориэй почесал затылок и сказал:
— Пусть Дионисий занимается всем тем, что касается моря. Если он согласится с твоим предложением, Турмс, то я не буду больше настаивать. Может, ты и прав: глупо жечь дорогие суда, которые потом все равно придется строить заново. Да и мне непременно понадобятся корабли для охраны морских путей.
И Дориэй приказал членам городского Совета присмотреть за нашей триремой и объявил, что вскоре вернется в Панорм как новый царь Сегесты, чтобы воздать каждому по заслугам. Было уже темно, полная луна светила на небе, а фокейцы, громко распевая песни, бродили по улицам города, то и дело пересчитывая друг друга.
2
На другой день Дориэй построил фокейцев для пешего марша, который, как он уверял, должен был помочь им восстановить силы после долгого плавания по волнам. Несмотря на то, что мы лишь недавно появились в Панорме, слава о красавце воине разнеслась по городу. Перед тем как выступить в поход, Дориэй приносил жертву богам на центральной площади, и толпы жителей Панорма молча и с благоговением смотрели на него. Он на голову выше всех людей, он неуязвим и равен богам, иногда перешептывались они.
Когда жертва была принесена, Дориэй скомандовал:
— В путь!
Не оборачиваясь, он вышел из города в полном военном облачении, несмотря на жару. Мы, остальные «триста», как он нас называл, двинулись вслед за ним, а замыкал нашу колонну Дионисий с крепкой веревкой в руке, чтобы подгонять отстающих. Все наши сокровища мы погрузили на мулов и ослов, которых понадобилось не слишком-то много, ибо большая часть добычи осталась на двух бесследно сгинувших пятидесятивесельниках.
Выйдя на равнину, мы обернулись и с удивлением увидели, что с нами идут многие мужчины из Панорма. Когда же вечером мы достигли холмов, то к нам присоединились еще и сотни пастухов и крестьян, которые даже умудрились кое-как вооружиться. Вскоре мы разбили лагерь, и на крутых склонах холмов засияли небольшие костры. Похоже было, что большинство жителей Панорма и его окрестностей поднялось против Сегесты.
Но уже на третий день мучительного похода не привыкшие к долгим пешим прогулкам фокейцы начали жаловаться на усталость и показывать друг другу пузыри на ногах. Тогда Дориэй обратился к ним со следующими словами:
— Я сам веду вас и наслаждаюсь этим маршем, хотя я в полном вооружении, а вы несете только ваше оружие. Посмотрите на меня: я даже не вспотел!
Но они ответили ему:
— Хорошо тебе так говорить — ведь ты совсем не похож на нас.
И возле первого же источника фокейцы бросились на землю и принялись обливаться водой и громко причитать.