— Вы, лично вы?
— Да вот… Когда же? Недавно видел. Мы же шесть недель с ним вместе, вдвоем путешествовали летом. По северам болтались — в июле-августе. Рисовали.
— «Полярное сияние»? — следователь кивнул головой в сторону выставочных залов.
— Да. И не только. А еще рыбалка, ягоды, грибы, туда-сюда там, молоко парное…
— Водочка? — следователь как-то вкрадчиво блеснул глазами, доверительно наклоняясь — чуть-чуть и вперед.
— А как же без нее? — простодушно ответил Белов, на голубом глазу, словно бы не улавливая многозначительности поставленного вопроса.
— С какого числа вы были вместе? И по какое число?
— Шестнадцатого июля мы уехали, а двадцать четвертого августа вернулись.
— Конкретно: где вы были?
— Да проще сказать, где не были! Кижи — были, Валаам, Архангельск, потом ряд деревень на Коже, Кожа — это река такая. Далее — по области, по деревням, к югу, к Коноше, к Вологде. Где — на попутке, на лесовозах, где — по узкоколейке. Да и пешком приходилось. Тысячи три верст отмахали.
— И вернулись двадцать четвертого августа? А на каком вы поезде приехали, не помните?
— Помню. На пятьдесят девятом поезде. Шарья — Москва.
— Вы возвращались из Шарьи?
— Нет. Я же сказал вам: возвращались с севера — Коноша, далее — Вологда. Потом на местных, так называемых пригородных поездах, «кукушках». А на шарьинский сели уже в Буе. И доехали на нем до Москвы. Последние четыреста километров без пересадок.
— Во сколько ваш поезд пришел в Москву?
— Пришел без опоздания, помню. Рано утром. В пять с чем-то. В пять тридцать, что ли.
— Так. И потом?
— Да что потом? Простились и расстались. На вокзале. — Белов не удержался и съязвил: — На Ярославском, как вы догадались, вокзале.
— За уточнение спасибо. — Власов сохранял спокойствие. — Так-так. Простите, повторю: вы с ним, с Тренихиным, расстались на Ярославском вокзале в пять тридцать?
— Нет, я думаю — в пять сорок пять, — съехидничал Белов. — В пять тридцать поезд только еще прибыл. Понимаете? Пока мы вышли, пропустили толпу, покурили. Пока прошли вдоль поезда, да от девятого вагона. Воды утекло порядком, я думаю.
— О чем вы говорили при расставании — не вспоминаете?
— Ну господи! Как о чем? Как в анекдоте, знаете: две бабы отсидели десять лет в тюрьме, вдвоем, в камере на двоих. Срок отмотали, выпускают. Вышли они из тюрьмы, встали у проходной: «Ну что — еще минутку позвездим — и по домам?»
Однако следователь даже не улыбнулся.
— Раз не хотите отвечать — тогда тем более.
— А что — «тем более»? — заинтересовался Белов. — Я что-то вас не понял.
— Тем более, выходит, что вы — последний, кто видел вашего приятеля живым.
Логика эта показалась Белову абсурдной, дальше ехать некуда: «Не помнишь разговор, так, значит, ты последний, кто его видел». Просто замечательно! До этого и Шерлок Холмс бы не додумался!
— Вы, Сергей Николаевич, последний, кто видел Тренихина, — повторил Власов уже отчетливо с прокурорской интонацией: — Кто видел живым! Вы!
— А что же — кто-то позже видел его уже мертвым? — заметил не без иронии Белов.
— Нет. Его вообще потом никто не видел, я уже сказал. Ни мертвым, ни живым. Он бесследно исчез.
— Послушайте, — Белову надоела тягомотина. — Ну что вы вешаете мне лапшу на уши? Из-за чего сыр-бор? Исчез? Но что хоть это значит? Я сам, да, лично я, я «исчезал» из этой жизни раз, поди, пятнадцать: на месяц, на неделю, на день, на полгода. Обычное дело: бабы, кредиторы, преферанс, запой у друзей на даче.
— Вы ему звонили домой после возвращения? Хотя бы раз?
— Звонил, конечно! Первый раз в тот же день, как приехали — часа через два.
— Ну? Подошел он?
— Нет, не подошел.
— Цель вашего звонка какова была — или опять не помните?
— Нет, это помню: мы в баню решили по приезде сходить.
— Вас не смутило, что он не снял трубку?
— Нет. А что тут такого? Мог задрыхнуть, например: мы ночью в поезде часа два только спали. Он мог с соседом в баню завалиться, меня не дожидаясь. Мы ведь «железно» с ним не договаривались, а так…
— Как — «так»?
— В сослагательном наклонении: хорошо бы да если бы…
— А последний раз, не помните — когда вы звонили ему? Самый последний раз? Вы звонили? Да или нет?
— Позавчера звонил. Чтоб пригласить сюда, на вернисаж.
— И никого? Опять не подошел, верно?
— Вы просто ясновидящий, господин следователь!
— Убедились теперь?
— Ничего не вижу убедительного и удивительного. Дело обычное. Сорвался куда-нибудь, закрутился, в Репино махнул, в Комарове, в Коктебель… И работает там. А может, любовь крутит. Или пьет равномерно. А скорее всего — и то, и другое, и третье. В каком-нибудь доме творчества — пьет с композитором Вертибутылкиным, спит с поэтессой Хрюкиной, философствует — с бомжом Аникудыкиным. Дело житейское, как говорил Карлсон на крыше. Ничего загадочного. В четверг объявится. Это же Тренихин!
— В четверг объявится, вы сказали? — насторожился следователь.
— Да это к слову! Может быть, во вторник к ужину — седьмого октября. Не знаю. И не удивлюсь. А то, что вас так это зацепило — вот это, пожалуй, очень странно! Самое странное в этой истории — это вы! Прокуратура? Почему? Старший следователь? Да по особо важным? Просто чудеса!
— Что ж в этом удивительного? Человек исчез. И я так думаю — убит.
— Убит?! Ну, это вы не рассказывайте! Уголовное дело об убийстве возбуждается, только когда имеется в наличии труп.
— Ах, вот вам даже это известно! Как занятно! Это верно, вы точно сказали! Однако откуда вы так информированы-то в этой области, а?
— Да почему же только в этой? Я еще и таблицу умножения знаю. На глобусе могу все океаны показать. Читать умею. И более того — читаю регулярно. Прессу. Телевизор смотрю вечерами. Что, подозрительное поведение — верно?
— Подозрительно то, что, узнав о возбуждении уголовного дела, вы встрепенулись, заметно напряглись и удивились. Разве не было?
— Было. Я удивился вот чему. Общеизвестно, что вы терпеть не можете подобных дел — дел об исчезновении.
— Да? Вы так уверены?
— Конечно, уверен. Да это ж как на ладони! «Исчезновения» чаще всего не раскрываются совсем — подчеркиваю — не похищение, когда чего-то требуют, а чистое — «ушел и не вернулся» — как только что сами вы сказали. Второй вариант «исчезновения» — это когда все оказалось шуткой, нелепостью: искомый не исчез, а загулял или захотел почему бы то ни было скрыться — от дел, от кредиторов, от греха. И третий вариант — редкий — когда сначала исчезновение, а потом всплывает труп. Всплывает поздно: уже не найдешь и концов. Вот. И любой вариант для следствия это только головная боль с геморроем. Никаких успехов, славы, радости. Верно я говорю?
— Верно! Такие дела — глухие висяки. Вы прекрасно осведомлены о подобных случаях, причем, замечу вам, четко и ясно понимаете, насколько незавидна роль следствия в таких делах. Увы, все это так.
— Ну, разумеется! А вот тогда вы мне и объясните — с чего вы вдруг вспапашились? Тренихин — бобыль: ни жены, ни детей, ни родственников. И вдруг — прокуратура. Дело завели. С чего бы это, сразу — да с места в карьер? Что-то вы недоговариваете. Кто возбудил-то уголовное дело? По моим представлениям, дело-то возбудить было абсолютно некому!
— Ага! — удовлетворенно хмыкнул Власов. — Как вы засуетились! Понимаю. Даже волнения скрыть не сумели.
— Конечно! Скажу вам честно: я всерьез обеспокоен. Мне Борька — не чужой. А раз вас привлекли, то, следовательно, произошло, возможно, нечто действительно серьезное.