Наконец они оказались на улочке, название которой было Виктору уже знакомо. Табличка на доме напротив на иврите и по-французски сообщала, что это улица Моше Рабейну. Ну и дом номер 17 не заставил себя ждать, оказавшись четвертым от подворотни, из которой они на улицу и вышли. Тихий стук в деревянную, крашенную охрой дверь, короткий обмен репликами через забранное частой решеткой крохотное оконце в ней, и дверь открылась, приглашая их войти. Они спустились на несколько ступеней, оказавшись сразу где-то на полметра ниже уровня брусчатой мостовой, и по темному узкому коридору проследовали вслед за Гиди в глубину дома. Открылась дверь, пропустив их в небольшую комнату, где трое типичных ешиботников[62] читали книги, сидя около узкого деревянного стола. Впрочем, Виктор никаких иллюзий по этому поводу не питал, он уже понял, что ешиботники бывают разные, вернее, вспомнил то, что знал по своему земному опыту. Пройдя через комнату – евреи даже головы не подняли от своих мудрых книг, – они прошли в еще одну, последнюю, как оказалось, дверь и очутились в просторном помещении с узкими стрельчатыми окнами, закрытыми снаружи ставнями. В комнате было светло, а воздух был сух и прохладен – Виктор уловил тихое гудение кондиционера. Обставлена комната была простой, но солидной, тяжелой и старой, деревянной мебелью. У круглого стола, покрытого белой с цветными вышивками скатертью, сидел в кресле старик с белоснежной бородой, одетый как верующий еврей, но не в шляпе, а в плоской меховой шапке.
«Адмор,[63] – прикинул Виктор, входя и рассматривая хозяина. – Или это у них как-то по-другому называется?»
Старик бросил быстрый взгляд на Гиди, и тот, поклонившись, сказал:
– Доброе утро, рабби! Наши гости говорят на иврите.
– Доброе утро, господа, – улыбнулся раввин, с видимым интересом рассматривая Виктора и Макса. На Максе его взгляд задержался чуть дольше, чем на Викторе. – Проходите, пожалуйста. Садитесь.
Он сделал приглашающий жест, показывая на стулья с высокими спинками.
– Как прошло ваше путешествие? – спросил он, когда они, коротко поздоровавшись, прошли к предложенным им стульям. – Все ли у вас благополучно?
– Нас пытались захватить французы, – тихо сказал Гиди.
– Вас или тебя?
– Думаю, что им нужен был я, но они видели наших гостей.
– Нехорошо, – покачал головой старик. – Надеюсь, они не смогли вас проследить?
– Ни в коем случае, рабби, – быстро, но уверенно ответил Гиди.
– Тогда присядь, сынок, – сказал раввин, снова оборачиваясь к Виктору и Максу. – Присядь, отдохни, послушай.
Над столом повисла тишина. Виктор и Макс молчали, ожидая продолжения. Гиди, тихо отошедший к стене, сел на стул и замер, несколько секунд молчал и рав.
– Меня зовут Шулем, – сказал он наконец.
– Моше, – ответил вежливостью на вежливость Макс.
– Виктор, – добавил Виктор от себя.
– Интересно, – сказал на это рав Шулем. – Интересно. Один еврей и один гой.[64] Интересно.
– Не хотите ли чего-нибудь выпить с дороги? – поинтересовался он, снова улыбнувшись. – Чай, кофе… Может быть, сок?
– А покрепче ничего нет? – улыбнулся в ответ Виктор, который был не прочь «немного согреться».
– Есть, как не быть. – Смутить старика было не просто. – Ора!
Последнее слово он произнес громким голосом, почти выкрикнул. И через секунду дверь в боковой стене тихо отворилась, и в комнату вошла девушка. Девушка была красивая, и, если бы не традиционное одеяние, Виктор легко мог бы представить ее на улице Парижа или Москвы, обращающую на себя внимание отнюдь не происхождением, а золотом волос и голубизной глаз.
– Ора, девочка моя, – сказал раввин, поворачиваясь к ней, – принеси нам, пожалуйста, коньяк и свари кофе.
Девушка молча поклонилась и снова исчезла за дверью.
– А курить у вас можно? – спросил Макс.
– Курить вредно, – наставительно сказал старик и подвинул на середину стола терракотовую пепельницу, полную окурков. – Но можно, если очень хочется, и не в цом.[65]
Макс расстегнул комбинезон на груди и достал из внутреннего кармана свою трубочку-носогрейку. При этом старый раввин неожиданно удивленно посмотрел на Макса и теперь напряженно его рассматривал. Виктор тоже достал трубку, а старик, оторвав наконец напряженный взгляд от Макса, подвинул к себе пачку каких-то сигарет, лежавшую на столе, достал одну и, прикурив от электронной зажигалки, выпустил дым первой затяжки. Макс и Виктор между тем неторопливо снаряжали свои трубки.
– Как твоя фамилия, Моше? – спросил рав.
Макс помолчал секунду, раздумывая, а затем ответил вопросом на вопрос:
– А твоя, добрый человек?
– Меня зовут Шулем Дефриз, – не удивившись, ответил старик.
– Кем ты приходишься раву Мозесу, реб Шулем? – Макс, наконец, справился с трубкой и закурил.
– Какого Мозеса ты имеешь в виду? – Старик был непоколебимо спокоен, но Виктор ощущал, как нарастает в комнате напряжение.
– Я имею в виду Моше Прагера, – ответил Макс. – Гаона[66] из Праги.
– Он мой прадед. – В словах старика было ощутимо благоговение. Едва ли не трепет. И гордость. Гордость тоже.
– А я ему прихожусь внучатым племянником, – тихо сказал Макс. Голос его звучал ровно, и никаких эмоций в нем не слышалось.
– Вот как! – Старик упер в Макса потрясенный взгляд. – Вчера запела Гора. Она запела впервые на моей памяти, и никто из тех, кому доверено было хранить Реликвию, тоже никогда не слышал песню Горы. Один лишь Моше Прагер, благословенна будет память его, сподобился быть свидетелем Чуда. И вот теперь я. И я послал к вратам Давида посланца. – Старик взмахнул рукой в сторону Гиди. – Потому что так было определено тогда, когда отцы наших отцов еще не увидели света дня. А сегодня ко мне приходит мой собственный дядя, и на груди его щит Давидов, и значит, исполнилось пророчество, которому скоро тысяча шестьсот лет. Воистину нам довелось жить в чудесные времена, во времена исполнения пророчеств.
Старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Чувствовалось, что его обуревают сильнейшие чувства. О сигарете, зажатой в пальцах правой руки, он, по-видимому, забыл.
Виктор посмотрел на старого раввина, на Гиди, совершенно очевидно переживавшего огромное потрясение, и перевел взгляд на Макса.
«Ты что-нибудь понимаешь?» – спросил он его взглядом.
«Пока нет», – ответил Макс.
– Реб Шулем, – голос Макса был спокоен, как всегда. – Следует ли понимать вас так, что и у вас есть Магендовид?[67]
Почему-то Виктор сразу понял, что спрашивает Макс отнюдь не о простой шестиконечной звезде, которую евреи носят так же, как православные – крест.
– Да, – старик открыл глаза и посмотрел прямо на Макса. – Но тогда откуда это у тебя?
Он медленно расстегнул белую рубашку и достал из-под нее небольшой предмет, висевший на золотой цепочке. Сняв цепочку через голову, для чего ему пришлось сначала освободить голову от меховой шапки, старик положил этот предмет на стол. И Виктор увидел перед собой серый плоский камень, который, несомненно, был Камнем, сантиметров восьми в диаметре, имеющий очертания оплывшей шестиконечной звезды. В центре звезды имелось отверстие, и Виктор не сомневался, что оно было естественным, то есть было частью формы Камня, а не проделано кем-либо из людей, захотевших повесить его на шею.
Макс посмотрел на Камень, кивнул и стал расстегивать комбинезон. Через минуту рядом с первым на белую скатерть лег второй, совершенно идентичный Камень, отличавшийся от первого только цепочкой. У Макса цепочка была бриллиантовая.
– Расскажите мне о вашем Камне, реб Шулем, – попросил Макс.
– Хорошо, я расскажу, – кивнул старик. – Но сначала я должен спросить тебя.
– Спрашивайте, – согласился Макс.
– Кто твой друг? – Старик смотрел теперь на Виктора.
– Что вы хотите знать, реб Шулем?
– Друг ли он тебе?
– Он мой брат.
– Ты знаешь его давно, – сказал старик.
– Полтора века, – сказал Макс. – Много это или мало, реб Шулем?
– Так долго…
– Да, реб Шулем, так долго. Жизнь, и еще жизнь… Он прикрывал мою спину, а я его. Много это или мало? Он проливал кровь за меня, а я за него, достаточно ли этого, чтобы назвать его другом? Я думаю, правильнее сказать, что Виктор мой брат.
От этих слов у Виктора сжалось сердце.
«Только зареветь не хватало», – упрекнул он себя, но чувствовал, что с этим ничего поделать нельзя. Не показать виду можно, а вот справиться с охватившим его волнением нельзя. И он вспомнил вдруг, как сидели они с Викой на обочине Вайярского тракта, курили и ждали. В пыли на дороге лежала туша мертвого скакуна, а поодаль трупы убитых Виктором морпехов. Где-то под горой горел разбитый штурмовик, а высоко в небе, за гранью небесной сини, во тьме космоса мчался по орбите обреченный «Шаис». В те долгие минуты он окончательно осознал, кем для него является Макс, и чувство это не оставляло его никогда во все последующие годы. Друг? Да. Больше, чем друг. Брат.
«Ах, как же ты верно сказал, Макс! Брат я тебе, а ты мне брат. Да будет так! Аминь!»
– Скажи, Виктор, – неожиданно обратился к нему старик, прервав мысли Виктора. – Не было ли в твоем роду царей?
Вопрос был дурацкий. Просто опереточный вопрос, но вот ведь чудо, Виктор воспринял его на полном серьезе. Как-то так вышло, что вопрос глупым не воспринимался. Было в нем что-то, как и во всем этом разговоре.
– Были, – грустно усмехнулся Виктор. – Как не быть, но и вы, дедушка, об этом откуда-то ведь знаете. Откуда?
– Магендовид, – старик кивнул на Камень. – Чувствует Царскую кровь. И гора чувствует. Она, Виктор, помнит многих Царей… Какого ты рода, Виктор?
– По матушке Гедиминович, – тихо сказал Виктор и запнулся.
– Ну же, князь! – серьезно попросил Макс, и Виктор вдруг осознал, что в голосе Макса, когда тот называл Виктора князем, всегда присутствовала особая интонация.
– Постой, – сказал он озабоченно. – А ты-то откуда знаешь?
– Как откуда? – искренне удивился Макс. – Ты же сам мне рассказывал… Неужели не помнишь? На Курорте, сразу после отставки…
– Не помню, – признался Виктор. – Все как ластиком стерли. Ничего не… Неважно, – сказал он. – По отцу я Рюрикович. Последний Рюрикович по прямой линии.
Слово было сказано, и Виктор неожиданно почувствовал облегчение. Так, значит, так. По сему и быть!
– Рюрикович, – повторил за ним старик. – Воистину или сроки исполнились, или разумение наше не способно вместить Божьего Промысла.
И тут как-то очень вовремя, как в театре прямо, отворилась дверь, и в комнату вошла давешняя девушка. В руках она держала поднос, а на подносе стояли маленькие фарфоровые чашечки, от которых поплыл к Виктору так давно, казалось, забытый, а потому ностальгически сладкий запах свежесваренного кофе, что у него едва дыхание не перехватило от полноты чувств. А еще на подносе стояла пузатая бутылка со знакомой, но тоже как бы позабытой этикеткой и хрустальные бокалы. «Шарообразные», – с восхищением подумал Виктор, отвлекаясь от мыслей о грозной царской крови. «Courvoisier», – с благоговением прочел он и, быстро взглянув на Макса, подмигнул ему.
Глава 16
РОДСТВЕННИКИ
Коньяк они выпили, а вот поговорить не вышло. Реб Шулем от возникших в разговоре неожиданностей разнервничался, и у него тривиально прихватило сердце. Извинившись перед гостями, он оставил их на попечение Гиди, а сам ушел в сопровождении Оры в заднюю часть дома, обещав, однако, вернуться попозже и продолжить беседу. Но позже началась тревога, и стало не до разговоров.
Теперь их действительно искала Служба Безопасности. После бойни на мосту Царей Израилевых («Красивое имя для моста», – мимоходом отметил Виктор) и «утечки» информации из французского посольства о террористах-боевиках из Союза Русских Патриотов, нелегально пробравшихся на территорию ИРИ, полиция и контрразведка буквально перетряхивали весь город. Обыски шли сплошной волной, на улицах патрули, над городом геликоптеры, а на дорогах блокпосты. Обо всем этом Гиди сообщил тихий прыщеватый юноша, бесплотной тенью просочившийся в комнату вслед за девушкой Орой («Света по-нашему, – перевел ее имя Виктор. – Ну Света и есть») принесшей им очередную, третью, порцию кофе. Юноша начал было шептать что-то Гиди на ухо, но тот, оценив характер информации, разрешил говорить вслух.
– Н-да, – сказал Виктор, прослушав краткий отчет о событиях в «городе и мире». – Впечатляет.
– Еще как! – хмыкнул Макс и с интересом посмотрел на Гиди.
– Здесь небезопасно, – со вздохом признался тот и встал из-за стола. – Реб Шулем известный человек, но у него своеобразная репутация. В определенных кругах. Так что надо уходить.
Сказано было обтекаемо. Объяснять, что за репутация такая у старика и почему, равно как и то, что за круги имеются в виду, Гиди не стал. Но Виктор как-то и сам догадался. Интуитивно понял и вопросов задавать не стал. Одно он знал почти достоверно: маловероятно, чтобы старый раввин был связан с русскими патриотами, кем бы они ни были на самом деле. Следовательно, под сурдинку трясут всех: и тех, кто реально мог быть связан с террористами, и всех остальных.
– Уходим, – закрыл тему Гиди.
– Как скажете, – пожал плечами Макс. – Мы здесь всего лишь гости, хозяева – вы. Вам виднее.
Виктор промолчал. Ну что, в самом деле, говорить? Все и так ясно.
Надо отдать должное Гиди и его друзьям-ешиботникам, Действовали они быстро и разумно.
– В таком виде вам идти нельзя, – твердо заявил Гиди и положил на стол две стопки одежды, в которой доминировали черный и белый цвета. Собственно, только они и были представлены. Два цвета. Черное и белое.
Расставаться с комбинезонами, броней и шлемами было обидно, да и жаль: они могли пригодиться, и еще как! – но выбора не было. Оставалась, правда, надежда воссоединиться с ними в будущем, но Виктор не привык тешить себя несбыточными иллюзиями. Начиналась новая дорога, И на этом пути флотские штурмовые комбинезоны были лишней обузой.
– Спрятать-то есть где? – спросил он ради проформы. – Не стоит этим вещичкам по рукам ходить.
– Не волнуйтесь, – ответил Гиди, пробегавший через комнату, где девушка Ора гримировала Виктора и Макса, доводя их до кондиции. – Спрячем!
Он исчез за дверью, и там тотчас возникла деловитая суета.
– Ну вот, – сказала Ора. – Хоть в Меа Шаарим,[68] хоть к Браславскому ребе!
Виктор встал со стула и подошел к зеркалу. Из зеркала на него глянул бородатый тип с завитыми пейсами едва ли не до плеч, в очках с круглыми стеклами в тонкой металлической оправе.
«Леннон, мля, – усмехнулся Виктор, стремительно входя в образ. – Вылитый Леннон. После ломки». Плечи ссутулились, исчезла гвардейская выправка, появилось растерянное и как бы сонное выражение на «обмякшем» лице, и глаза…
«Близорукие мы… Что тут поделаешь?»
– Ой! – испуганно сказала Ора, увидевшая, как происходит метаморфоза «трансформации», а на Виктора из Зазеркалья уже растерянно смотрел сутулый нескладный дос,[69] всю жизнь проведший в колелях[70] или ешивах за учением, которое не оставляет времени на то, чтобы увидеть вокруг себя что-нибудь еще. Живую жизнь, например. Впрочем, видимость могла обмануть, но на сущность Виктора не влияла. Его суть осталась прежней, удобно поместившись в новом, для дела сработанном, образе. Точно так же, как под черным лапсердаком уютно устроились и всякие полезные мелкие штучки, очень специального назначения, и офицерский бластер с тремя последними зарядами.