Разумеется, она была вынуждена отказаться, и, хотя Гарри и расстроился, это не разбило его сердце и он все равно уехал в Париж, а Эбони продолжала карьеру модели здесь, в Сиднее. Некоторое время она чувствовала себя очень одинокой и подавленной и начала задумываться о том, правильно ли поступила. А затем случилось непредвиденное. Алан стал ее любовником, и она быстро обнаружила, что весь опыт, приобретенный в постели с Гарри, не подготовил ее к дурманящему возбуждению и болезненному, всеобъемлющему восторгу, охватывающему ее в объятиях Алана.
Потому-то я сейчас здесь и нахожусь, простонала она про себя и с болью посмотрела на спящего рядом с ней мужчину.
Прошлая ночь не оставила никаких сомнений в том, что она не в состоянии сопротивляться чувственной власти, которой обладал над ней Алан. Как бы зла она ни была на него, стоило ему лишь коснуться ее – и она пропала.
И так будет всегда, в отчаянии подумала Эбони. Любит она его или ненавидит, но, когда бы он ни захотел ее, она всегда уступит ему. И именно понимание своего унизительного положения заставило Эбони не менять решения, которое она почти уже приняла, – уехать в Париж вместе с Гарри.
Ежась от холода, она выскользнула из теплой постели, надела на голое, слегка побаливающее тело белый купальный халат и чуть покраснела, виновато вспомнив о том, что именно она, а не Алан, была ненасытна этой ночью. Может быть, потому, что знала – это в последний раз?
Может быть. Даже теперь – соблазн вернуться в постель, разбудить его руками и губами и...
Во рту стало горько. Может быть, надо просто почистить зубы, а может, это – поднимающаяся внутри ненависть к самой себе. Что бы то ни было, она внезапно почувствовала себя грязной, оскверненной, испорченной с головы до пят. Нужно бежать от него, из Сиднея, из Австралии. Это – единственная возможность.
Тихо выскользнув в холл, она взяла телефон и набрала номер из лежавшей рядом записной книжки.
– Отель «Рамада», – ответила телефонистка.
– Соедините меня, пожалуйста, с комнатой Гарри Стивенсона.
– Одну минуту, мадам.
Ожидая разговора с Гарри, она с беспокойством поглядывала на дверь спальни. Хорошо, если бы Алан не проснулся. Инстинкт подсказывал ей, что необходимо держать свои планы в тайне. Пока она не очутится в безопасности в самолете, Алан не должен ничего знать.
Наконец в трубке послышался немного сонный голос Гарри.
– Алло.
– Это Эбони, – быстро сказала она немного охрипшим голосом. – Мне надо увидеться с тобой этим утром. Ты будешь на месте около девяти?
– Конечно, любовь моя. А почему такая спешка? Ты же уже отказала мне. Снова.
– Я передумала… Кажется.
– Только «кажется»?
– Нам нужно поговорить.
– Я весь внимание.
– Не по телефону.
– Почему?
Она помедлила, потом тихо сказала:
– Я не одна.
Гарри неопределенно хмыкнул.
– Ах, вот в чем дело. Так какие трудности? Ты намекнула ему, что в его услугах больше не нуждаются, а он не понял намека?
– Что-то в этом роде.
– Понятно... – Он устало вздохнул. – Ну что ж, избавься от него на некоторое время, любовь моя, и быстренько приезжай сюда. Если дело действительно обстоит так плохо, как кажется, то, по-видимому, тебе нужна жилетка, куда можно было бы поплакаться.
Она почувствовала комок в горле.
– Ты так добр ко мне, Гарри.
– Разумеется, все мои прежние знакомые говорили это. Я добрый малый. Но скажи мне одно. Обычно в кино – да и в жизни тоже – отрицательные герои порывают с женщинами. Впрочем, неважно. Я буду тебя ждать, любовь моя. Пока. – И он повесил трубку.
Эбони осторожно положила свою, но когда повернулась, в дверях спальни с грозным выражением лица стоял Алан.
– Ты не можешь выйти замуж за Стивенсона, – заявил он. – Ты не любишь его.
Она смотрела на него, стоящего абсолютно голым как ни в чем не бывало.
И выглядел он необычайно привлекательным. В его стройном, высоком теле не было ни грамма жира, а редкий темный волосяной покров придавал ему несколько первобытный вид. Дать ему в руки копье, и получится неплохой дикарь, с горечью подумала она.
– Откуда ты знаешь? – спросила Эбони, откинув за спину упавшие на лицо волосы.
– Потому что ты не способна никого любить, – хрипло сказал он.
Она коротко рассмеялась, наполовину недоверчиво, наполовину вызывающе.
– Разумеется, не такого человека, как ты!
Его синие глаза на мгновение сверкнули, потом взглянули на нее с холодным презрением.
– Тогда почему же ты продолжаешь спать со мной?
Она пожала плечами.
– Вероятно, я мазохистка.
– Скорее всего, не мазохистка, а гедонистка. Ты любишь удовольствие, Эбони, а не боль. И не можешь отрицать, что я даю тебе это удовольствие.
– Я и не собираюсь отрицать это.
Когда она, направляясь в ванну, проходила мимо него, он вдруг схватил ее за запястье и сжал его как в тисках.
– Ты не можешь уйти от меня к Стивенсону, – сказал он срывающимся от бешенства голосом.
Она встретилась с ним взглядом, удивленная лишь эмоциональной дрожью в его голосе. Может быть, в нем заговорила любовь, подумала она и немедленно отмела это смехотворное предположение. Нет. Это не любовь. Чувство собственности. Ревность. Мужское самолюбие. Но не любовь. Сердце Алана не принадлежало ей. Если, конечно, у него было сердце. В последнее время она начала сомневаться в этом.
– Я должна поговорить с ним, – призналась она и добавила: – Должна сама сказать ему, что не собираюсь выходить за него.
На этот раз она не сомневалась в том, что в глазах Алана она увидела облегчение. Но это ни о чем не говорило кроме того, что он не собирается отказываться от личного источника легкодоступного секса. Доступного во всех отношениях – эмоционально, финансово и физически. Какой же мужчина захочет отказаться от такого удобства?
Он собрался снова обнять ее, но она вывернулась из его захвата и шагнула назад.
– Нет, – холодно сказала она. – Мне надо принять ванну и одеться. Потом я должна идти.
– А как насчет завтрака?
– Я не собираюсь завтракать. Если хочешь, приготовь себе сам.
Он язвительно усмехнулся.
– Очень любезно с твоей стороны.
– О, нет, я вовсе не любезна с тобой, Алан. Если уж на то пошло, ты приходишь ко мне не для того, чтобы выслушивать любезности, не так ли?
– Да, это уж вряд ли.
– Тогда не обессудь. Ты добился своего. Я не выйду за Гарри. Что тебе еще от меня надо?
– Ровным счетом ничего, – отрубил он.
– Тогда, если позволишь...
Он смотрел, как она направляется в ванную комнату, и в душе его разгоралось темное, злобное чувство. Что ему от нее еще нужно? Ему хотелось, чтобы она ползала у его ног, умоляя приходить почаще, чтобы ее преследовало то же слепое, мучительное желание, которое даже сейчас заставляло его кровь бешено струиться по венам, превращало тело в тугой клубок нестерпимой боли.
Только ощущение, что, овладев Эбони этим утром, он некоторым образом ударит и по себе, заставило его отказаться от такого пути облегчения своих страданий. Ему оставалось только дождаться ее ухода, подставить свое ноющее тело под ледяной душ и ждать, пока не почувствует себя в состоянии встретить наступающий день.
А сейчас он нырнет обратно под одеяло и сможет занять время обдумыванием того, каким образом он мог бы отомстить этому созданию, которое уже годами вяжет из него узлы.
Да, годами.
Если быть точным, то четыре года. Первые три он не считал. В это время она большей частью находилась в пансионате. А когда в пятнадцать лет расцвела ее юная красота, ее стыдливая, почти замкнутая в то время натура защищала ее от мужских притязаний, в том числе и от его собственных.