Позже, когда к ней с кузиной присоединились несколько офицеров, чтобы выпить чая, Форбс сел рядом с Вероной и начал с энтузиазмом рассказывать о своей службе, о ситуации в Палестине, нарисовал перед ней прекрасную картину Египта, поведал о делах на Среднем Востоке и о красотах пустыни.
Верона впервые в жизни столкнулась с «армией». До сих пор она слышала о ней только в школьные годы и в мрачной атмосфере войны. Но в этот солнечный день в Алдершоте с его волнительными оркестрами, марширующими мужчинами, демонстрацией физических упражнений, флагами, танками, изобилием жизни и хорошего настроения все выглядело по-другому. Так много симпатичных людей отдавали дань хрупкой красоте Вероны (и самым внимательным из них был майор Джеффертон), что у нее слегка закружилась голова.
Верона была во власти новых впечатлений, невиданных прежде в толпе художников. Сам Форбс появился, как облегчение, возможно, от продолжительного самокопания, философии, интеллектуальных конфликтов, сопровождавших дружбу со Стефаном.
В тот вечер, обедая и танцуя с Форбсом, Верона увидела перед собой новый мир. Единственный мир, который что-то значит и… при определенном положении… может быть куплен. Форбс был в городе проездом и имел лишние деньги. Он купил Вероне орхидею, чтобы приколоть к платью, заказал шампанское, роскошный обед, причем делал все с видом лорда, с легкими нотками сознательного превосходства, которые она стала ассоциировать с ним, когда узнала его получше, Верона видела, какое удовольствие доставляет ему роль радушного хозяина, возможность произвести на окружающих хорошее впечатление. Очевидно, Форбс был популярен среди офицеров, обладал мужественным характером и хорошими манерами. Последние десять лет своей жизни он провел в лагере, в палатке, в солдатской столовой, стремился добросовестно делать свое дело и делал его. Одним из качеств, восхитивших Верону, было его простодушие, быстрота мышления. Форбса было очень легко понять. Он шутил, дожидался, когда люди рассмеются, и смеялся сам. Если в его душе и были темные закоулки, Верона не заметила их. Она и не хотела видеть в ней никаких сложностей, а просто наслаждалась легким, дружелюбным, несложным фасадом, открытым взору окружающих.
Форбс оказался превосходным танцором, а Верона любила танцевать. (Это единственное, что Стефан никогда не стал бы делать. Он ненавидел танцы и в редкие моменты, когда имел деньги и хотел развлечь Верону, вел ее на хороший спектакль, фильм или концерт).
Большую часть вечера в Дорчестере Верона протанцевала с симпатичным майором, наслаждаясь каждой секундой. Ей понравилось, когда он сказал:
– Вы так божественно танцуете, Верона… ужасно легко. И, если можно так сказать, ужасно здорово. Почему я не встречал вас раньше?
Девушка рассмеялась, вспыхнула от его искренней похвалы и пробормотала что-то о своей постоянной занятости живописью. Узнав, что Верона художница, Форбс явно смутился и воскликнул:
– Боже мой! Зачем?
Верона ответила, что хотела бы сделать живопись своей профессией.
Форбс рассмеялся, прижал ее чуть ближе к себе и, наклонившись к ней, начал убеждать, что она слишком молода и прекрасна для женщины, думающей о карьере.
Верона с любопытством спросила Форбса, что же, по его мнению, она должна делать? Офицер бросил на нее еще один восхищенный взгляд и прошептал:
– Только с удовольствием жить. Когда я думаю о том, что вы потратили несколько лет на художественную школу со всякими рисунками и карандашами, меня бросает в дрожь. Вы потеряли время абсолютно зря. Вы просто должны танцевать, быть веселой, прекрасной… и бросить всякую учебу.
После доктрины Стефана подобное звучало, как настоящая ересь. Верона вздохнула и неуверенно попыталась объяснить Форбсу суть искусства, убедить его, что учение не может быть пустой тратой времени и что она действительно неплохо рисует.
Тогда он сжал ее руку, благосклонно улыбнулся и сказал, что она очень мила, и ему хотелось бы увешать все стены солдатской столовой ее картинами, что теперь она обязана немедленно прислать ему одну с автографом.
Форбс не мог быть серьезным и не позволил бы Вероне быть такой.
Он был старше Стефана, но выглядел гораздо моложе. Духовно же казался еще более незрелым. Верона смогла заметить, что Форбс никогда не страдал. Жизнь никогда не была для него в тягость.
Верона заставила Форбса рассказать о своей жизни, о том, что не касалось армии. Здесь, казалось, мало было о чем рассказывать. Отец Форбса тоже служил в армии, и мальчик провел свое детство в странствиях между школой и различными местами, куда родители получали назначения. Он ездил в Веллингтон и Сэндхерст, а в 1939 году попал на войну. Форбса наградили рядом медалей. Верона видела их на его кителе. Бетти сказала ей, что среди них есть Военный Крест. Форбс получил его после того, как был ранен во время артобстрела, под который попал с Восьмой армией.
Все в этом офицере казалось удивительно правильным. Однако педантом он не являлся.
Форбс обладал чувством юмора. В его облике сквозила легкая надменность, что даже шло ему. В тот вечер, когда официант побеспокоил Форбса, он обдал его холодным высокомерием, что смутило Верону. Было заметно, что офицер привык общаться с мужчинами, требовать от них дисциплины… и добиваться ее.
Отец Форбса умер всего два года назад на службе в Индии. Его овдовевшая мать и сестра Филиппа жили вместе. Сестра тоже осталась вдовой. Ее мужа убили в последний год войны. У них был дом в Кемберли.
Филиппа имела сына, четырехлетнего Николаев. Превосходный ребенок, как называл его Форбс. А сестра Филиппа, по его словам, была милой девушкой, чуть старше Вероны.
– Вы должны позволить мне пригласить вас в Кемберли и познакомить с моей семьей, – добавил он. – Думаю, они понравятся вам, а вы понравитесь им. Мы не художники, но, кажется, моя бабка в молодости рисовала. Одна или две жутких мазни в позолоченных рамах висят в нашей гостиной и являются сокровищем моей нежной мамы.
Форбс рассмеялся. Казалось, он смеялся над многими вещами. И Верона не могла удержаться, чтобы не посмеяться вместе с ним. Она могла представить себе «мазню», эти зверства, намалеванные пылкими художниками-любителями, часто украшающие стены домов в стиле эпох Эдуарда и Виктории. Верона и Стефан хихикали над подобными вещами, выставленными во второсортных магазинах на Кингс-Роуд.
В общем, Форбс не воспринимал искусство своей бабки всерьез. Но Верона всерьез была озабочена: а что если Форбс будет так же смеяться над прелестными портретами Стефана или над любым другим настоящим произведением?
Форбс мало что мог рассказать о себе. Его дом в Кемберли стоял на окраине, но он не обращал на это внимания. Форбс был слишком занят, чтобы переезжать с места на место. Он, казалось, с нежностью относился к матери и сестре, но говорил о них, как о любом другом человеке или предмете… Косвенно. Они являлись естественной частью его существования. Верона находила странными и новыми слова Форбса, поскольку привыкла к экспрессии, к силе чувств, принятых среди ее окружения. Стефан, например, очень беспокоился о своей матери и едва не сошел с ума, когда она умерла от рака вскоре после его встречи с Вороной. И антипатию к некоторым людям и вещам он испытывал такую же страстную.
Еще до конца первого вечера с Форбсом Верона начала чувствовать, что было бы интересно выяснить, способен ли он на какие-нибудь глубокие эмоции?
Когда они расстались. Форбс назначил дату новой встречи и напомнил о картине с автографом.
Верона потом много думала о нем, а ее кузина позвонила на следующий день и сказала ей, что она нанесла майору Джеффертону «страшный удар». Все считали его убежденным холостяком, а он сказал всем после ухода Вероны, что она «послала его в нокдаун».
Такое выражение показалось Вероне очень забавным, и она не могла удержаться от смеха. Весь следующий день прошел под приятным впечатлением встречи с Форбсом.
Но оказавшись снова в Академии Художеств среди своих друзей, прослушав со Стефаном замечательную лекцию о работах Леонардо Да Винчи, посидев в мастерской, разглядывая Блокнот Леонардо, являвшийся главным сокровищем Стефана, Верона испытала новую метаморфозу. Она почти смутилась из-за удовольствия от общения с Форбсом Джеффсргоном и от их пустой болтовни в течение вечера. Ее настоящей жизнью была вот эта – жизнь в искусстве. Стефан являлся настоящей личностью. Ворона волновалась, слушая его голос, громко звучавший на утренней лекции, объяснявший ей детали, когда они просматривали Блокнот.
Форбс пробуждал в ней лишь жизнь сердца, а Стефан, в основном, воздействовал на ее интеллект. Ей казалось, что она больше не хочет видеть Форбса.
Но Верона снова увидела его. Он решил развить успех первой встречи и стал вполне сознательно преследовать ее.
Верона рассказала Стефану, как Форбс звонил ей и присылал телеграммы, пока она снова не ответила ему и позволила себе пойти куда-нибудь с ним, причем не один раз, а несколько, в компании и наедине. И как, в конце концов, Форбс убедил ее выбрать и подарить ему одну из картин… Скромный пейзаж, нарисованный ею, пока Стефан осматривал Ченстонбери-Ринг в Сассексе. Они провели весь летний день с близнецами, Ноэль и Эвелин, у матери которых был коттедж в Палборо.
Голос все еще брившегося Стефана прервал ее рассказ.