Большая часть его существа наблюдала за хорошенькими женщинами, резвящимися в воде, а маленькая частичка, звуко– и светонепроницаемая, сочиняла. Харшоу утверждал, что способ его творчества заключается в разделении организма: зрение, осязание и половые железы – сами по себе, а головной мозг – сам по себе. Его бытовые привычки подтверждали эту теорию. На столе стоял магнитофон, но Харшоу пользовался им лишь для заметок. Готовый текст он диктовал стенографистке, следя за ее реакцией. Харшоу как раз приготовился диктовать и позвал:
– Ближняя!
– Это Энн, – ответила Доркас. – Она плескалась ближе всех.
– Нырни и достань ее.
Брюнетка нырнула; через несколько секунд Энн вышла из бассейна, вытерлась, надела платье и села у стола. Она молчала и не шевелилась: абсолютная память позволяла ей обходиться без стенографической машинки. Харшоу достал бутылку из ведерка со льдом, налил бренди в стакан, отхлебнул и сказал:
– Энн, я придумал душещипательную вещицу… Котенок под рождество зашел в церковь погреться. Он голодный, холодный и одинокий. К тому же у него перебита лапа… Начнем: «Снег падал и падал…»
– Какой вы берете псевдоним?
– Молли Уодсуорт – эдакое корявое имечко. А название – «Чужие ясли». Поехали.
Харшоу диктовал и смотрел на Энн. Когда из-под ее опущенных ресниц потекли слезы, Харшоу улыбнулся, закрыл глаза и тоже заплакал. Когда он закончил диктовать, у них обоих были одинаково мокрые щеки и умиленные души.
– Тридцать, – оценил свое творение Харшоу, – отошли его куда-нибудь в издательство, смотреть на него не могу.
– Джабл, вам когда-нибудь бывает стыдно?
– Никогда!
– В один прекрасный день я прослушаю ваш очередной опус, разозлюсь и лягну вас в пузо.
– Уноси ноги… и все остальное, пока не разозлился Я!
– Слушаюсь, босс! – и, подойдя сзади, Энн поцеловала его в лысину.
– Ближняя! – завопил снова Харшоу, и к нему выбежала Мириам.
Ожил громкоговоритель, установленный на крыше дома:
– Босс!
Харшоу произнес короткое слово, Мириам хихикнула.
– Что тебе, Ларри?
– К вам с визитом дама, а с ней тело.
Харшоу подумал.
– Она хорошенькая?
– Гм… да.
– Что ж ты резину тянешь? Впусти ее, – Харшоу откинулся в шезлонге. – Начнем: «Городской пейзаж, затем интерьер. На стуле с высокой прямой спинкой сидит полисмен, без фуражки, воротник расстегнут, на лбу пот. Между полицейским и зрителем, спиной к зрителю стоит человек. Он замахивается, вынося руку за кадр, и бьет полисмена по лицу…» – Харшоу остановился. – Продолжим позже.
К дому подъехал автомобиль. За рулем сидела Джилл, рядом с ней – молодой человек. Автомобиль остановился, и молодой человек поспешно вышел. – Вот она, Джабл.
– Я вижу. Здравствуй, девочка. Ларри, а где же тело?
– На заднем сидении, босс. Под одеялом.
– Это не тело, – запротестовала Джилл. – Это… Бен сказал, что вы…
Я хочу сказать… – она понурила голову и заплакала.
– Не надо плакать, голубушка, – мягко произнес Харшоу, – редкое тело стоит слез. Доркас, Мириам, займитесь ею. Дайте ей чего-нибудь выпить и умойте ее.
Харшоу заглянул на заднее сидение, поднял одеяло. Джилл вырвалась из рук Мириам и резко сказала:
– Да послушайте же меня, наконец! Он не умер! Не должен был умереть! Он… Господи! – она снова заплакала. – Я такая грязная… и устала…
– Похоже, что это все-таки труп, – вслух рассуждал Харшоу. – Температура тела приближается к температуре окружающей среды, типичное трупное окоченение. Когда он умер?
– Он не умер! Вытащите его оттуда! У меня больше нет сил его таскать.
– Конечно. Ларри, помоги мне. Фу, какой ты зеленый! Отойди в сторонку и сунь два пальца в рот – полегчает.
Мужчины вынули Валентайна Майкла Смита из машины и положили его на траву; он так и лежал согнутый. Доркас принесла стетоскоп, включила его и настроила. Харшоу надел наушники, послушал.
– Боюсь, вы ошиблись, – мягко обратился он к Джилл. – Я не смогу ему помочь. Кто это был?
Джилл вздохнула. Ни в ее лице, ни в голосе не было жизни.
– Человек с Марса. Я так старалась…
– Я не сомневаюсь… Человек с Марса?!
– Да. Бен, Бен Кэкстон… сказал, что к вам можно обратиться.
– Бен Кэкстон? Я польщен доверием… Т-с-с! – Харшоу жестом приказал всем молчать. Удивление все сильнее проступало на его лице. – Сердце! Ну и горилла же я! Доркас, живо наверх! Третий ящик в запертой части холодильника. Пароль – «сладкий сон». Принесешь весь ящик и шприц на кубик.
– Иду!
– Доктор, никакой стимуляции!
Харшоу обернулся к Джилл:
– Что?
– Простите, сэр, я всего лишь медсестра, но это особый случай. Я знаю, что нужно делать.
– Г-м… сорок лет назад мне стало ясно, что я не Господь Бог, десять лет спустя – что я не Эскулап. Что же нужно делать?
– Нужно попробовать его разбудить. Иначе, что бы вы ни делали, он будет уходить все глубже и глубже.
– Вперед! Только не топором. А потом попробуем мои методы.
– Хорошо, сэр, – Джилл опустилась на колени и принялась выпрямлять конечности Смита.
Это ей удалось; брови Харшоу поползли вверх. Джилл положила голову Смита к себе на колени и нежно позвала:
– Проснись! Это я, твой брат по воде.
Его грудь медленно поднялась. Смит глубоко вздохнул, открыл глаза, увидел Джилл и улыбнулся детской улыбкой. Потом он посмотрел вокруг, и его улыбка погасла.
– Не волнуйся, – успокоила его Джилл, – это друзья.
– Друзья?
– Да. Все они – твои друзья. Не волнуйся и не уходи больше. Все хорошо.
Смит лежал, глядя на мир широко открытыми глазами, и был доволен, как кот у камина.
Через полчаса и его, и Джилл отправили в постель. Прежде чем подействовала таблетка, которую дал Харшоу, Джилл рассказала ему, в чем дело.
Харшоу осмотрел машину, в которой приехала Джилл. Она была взята напрокат на станции в Ридинге.
– Ларри, ты пустил ток по ограде?
– Нет.
– Пусти. Сотри с этой колымаги все отпечатки пальцев, отгони ее, когда стемнеет, в противоположную от Ридинга сторону, вот, скажем, в Ланкастер, и оставь в кювете. Потом езжай в Филадельфию, оттуда – в Скрэнтон, а оттуда можно и домой.
– Будет сделано, Джабл. Скажите, он действительно Человек с Марса? – К сожалению, да. Поэтому, если тебя поймают в этой вагонетке, то будут допрашивать с большим пристрастием.
– То есть лучше ограбить банк, чем связываться с ним?
– Вот именно.
– Босс, вы не будете возражать, если я останусь ночевать в Филли?
– Как хочешь. Я только не понимаю, что можно ночью делать в Филадельфии? – Харшоу отвернулся. – Ближняя!
***
Джилл проспала до обеда и проснулась в отличном настроении. Она вдохнула запах жареного мяса и подумала, что доктор дал ей не успокаивающее, а снотворное. Пока она спала, кто-то унес ее рваную, грязную одежду и повесил на стул вечернее платье. Платье оказалось Джилл впору, и она решила, что оно, должно быть, принадлежит Мириам. Джилл умылась, накрасилась, причесалась и спустилась в гостиную, ощущая себя совсем иначе, чем вчера.
Доркас, свернувшись в кресле калачиком, вязала кружево; она кивнула Джилл, как члену семьи, и вновь углубилась в работу. Харшоу смешивал что-то в матовом графине.
– Выпьешь? – спросил он.
– Да, спасибо.
Харшоу до краев наполнил большие стаканы и подал один из них Джилл.
– Что это? – спросила она.
– Мое фирменное блюдо: треть водки, треть соляной кислоты, треть раствора для батареек, две щепотки соли и прошлогодняя муха.
– Выпейте виски с содовой, – посоветовала Доркас.
– Занимайся своим делом, – отверг ее совет Харшоу. – Соляная кислота способствует пищеварению, а муха – это белки.