И веду нас только потому, что верю в дар Аиры. Никто не обязан идти за мною.
Бомен услышал в отцовском голосе озадаченность: похоже, тот не так уверен в себе, как хочет казаться.
– Все идут за тобой, потому что уважают.
– Я просто хочу сказать, Бо, что не пытаюсь казаться мудрее или достойнее других. Кто я такой, чтобы указывать?
– Ты наш предводитель, папа.
В ответ Анно странно улыбнулся. Бомен осторожно вошел в его мозг и, к своему удивлению, обнаружил множество мыслей, будто твердящих наперебой: «Да ты смешон! Возвращайся в свою библиотеку, книгочей! На тебя никто не обращает внимания. Лучше говори потише, чтобы тебя не высмеяли. – А под этим шумом звучал более спокойный и уверенный шепот: – Я действительно знаю больше, я мудрее, им будет лучше, если они пойдут за мной».
Что же за муха вылетела изо рта мертвеца? Что она с нами делает? Как находит самые потаенные страсти?
Бомен вспомнил, как сам давным-давно пережил подобное. Когда в Чертогах Морах он взглянул в бесчисленные глаза, внутри его пробудились дикие желания и он изменился. Может, эта муха тоже творение Морах?
Бомен похолодел от ужаса. «Мне уже не десять лет. У меня есть сила, – напомнил он себе. – Морах рождается в нас самих. Морах – это мы. Муха не ядовита, она лишь находит глубоко запрятанные страхи и желания». И все же ему было жутко.
А что, если мы все не такие, какими кажемся? Что, если от укуса крошечной мухи мы станем чужими? Мягкий отец превратится в орущего деспота. А я… Я – в убийцу…
Юноша мотнул головой: лучше об этом не думать. Связаны эти мухи с Морах или нет, защитить остальных может лишь он. На этом и нужно сосредоточиться.
Странное опьянение Анно Хаза не шло у людей из головы. Все оглядывались в поисках мух, то и дело шлепая себя по рукам и лицу, следили, не ведет ли кто-то себя страннее обычного.
Госпожа Холиш пожаловалась:
– От такого быстрого хода у меня ноги гудят.
Креот ответил:
– Мадам, если поспевают коровы, можете и вы.
Не слишком ли жесткая отповедь для добряка Креота? Ведь именно он помогал нести госпожу Холиш, когда жителей Араманта угнали в рабство. Может, это муха?
Юная Пеплар Вармиш расхихикалась – не унять. Выяснилось, что они с подружкой Красой Мимилит всего лишь корчили рожицы братьям Клин.
Восьмилетняя Плава Топлиш в суматохе выбежала вперед и пошла рядом с Мампо. Как и остальные девочки, она обожала этого юношу, потому что он высокий, сильный, молчаливый и верит во все, что ему говорят.
– Мампо, – начала она, – а знаешь, что ты говоришь во сне?
– Нет, – ответил Мампо, – что?
– Ты говоришь: «Пинто фу-фу! Плава ням-ням!»
– Да ну? Интересно, с чего бы это.
– С того, что ты не любишь Пинто. А меня любишь.
Мелец Топлиш разыскал Плаву и принялся отчитывать за то, что она оставила свое место в колонне. Плава ткнула в него пальцем и заверещала:
– Мой папа – ужасное чудовище! Наверное, его укусила муха!
Так и вышло, что путешественники быстро перестали обращать внимание на детские забавы. Через час уже никто не присматривался к тому, как ведут себя остальные. Никого так и не укусили загадочные мухи, и мантхи приободрились. Дорога шла чуть-чуть под горку, поэтому идти было легче обычного. Горы уже видны, значит, долгий путь когда-нибудь закончится.
Гремели по камням колеса, цокали лошадиные копыта, и каждый погрузился в мечты о будущей жизни на родине. Креот, сожалея о своей недавней резкости, решил поделиться с госпожой Холиш своими мечтами.
– … Земли возьму чуток: куда мне больше, старику? Так, лужок-другой для животинки, с одного боку речка, с другого – море. Построю маленький домишко да коровник справлю, с видом на море. Лучше на восток. Чтоб по утрам доить и любоваться восходом. Клянусь бородой моего предка!..
Такой жизни можно позавидовать, а, мадам? Аромат парного молока, лучи рассветного солнца…
– Ну и сидите в своем стылом сарае, уважаемый. А я полежу в кровати.
– В кровати, вот как?
– У меня будет всем кроватям кровать! Мягкая, как пух, уютная, как гнездышко! И буду я лежать в своем гнездышке, как яичко, и мои бедные ножки больше никогда не заболят!
– Просто лежать – и все, мадам? И день-деньской ничего не делать?
– Ну, может, встану, чего-нибудь перехвачу на обед, постою на крылечке, покиваю соседям, доброго дня пожелаю. А потом снова в кровать!
Дубмен Пиллиш, тяжело ступая рядом с повозкой, начал рассказывать Редоку Зему о школе, которую устроит на родине. Редок Зем не поддакивал, но и не возражал, что Дубмен, бывший ректор, истолковал как согласие слушать.
– Уроки у меня будут радостью для детей, а не тяжким грузом. Ученики будут приходить ко мне и говорить, что именно они хотят выучить – например, песню. Ведь песни, которые выучил в детстве, никогда не забываешь, правда?
– Ну, не знаю, – протянул Редок Зем.
– А я им: «О, я вам помогу!» И научу их, например, песне «Наседка и цыплята».
Дубмен пропел неожиданно приятным голосом.
– «Куда вы девались, цыплятки, цыплятки? Ах! Ах! И ах!» Каждый «ах» означал, что из-за спины Пиллиша появился еще один пропавший цыпленок.
– Ну, я не знаю, – повторил Редок Зем.
Мампо шел впереди и о родине не думал. Нужно быть начеку. Да и мечтать ему не о чем. Мампо обернулся и задержал взгляд на Кестрель. Он любил ее, сколько себя помнил, знал каждую черточку подвижного скуластого лица, каждое выражение беспокойных глаз. Только вот Кестрель его не любила. Мампо смирился: кто он такой, чтобы надеяться на любовь Кесс? Правда, без нее тоже никак… Вместо мечтаний о будущем перед Мампо зияла огромная дыра. Жизнь юноши словно замерла: он не страдал и в то же время не мог быть счастлив.
Кестрель не заметила взгляда Мампо. Она беспокоилась о Сирей.
– Тебе нужно больше есть, – увещевала она подругу. – Нам еще долго идти.
– Еды осталось мало, – тихо отвечала Сирей. – Пусть едят дети.
– Тогда ты ослабеешь, и придется посадить тебя в повозку. Лошадям будет трудно.
– Тогда бросьте меня.
– Ты что, Сирей! Мы тебя ни за что не бросим!
– А зря! Я ведь не из племени мантхов. Я никому не нужна. Я даже… ну, ты понимаешь.
– Не красивая?
– Не красивая. Не принцесса. Я ничего не стою.
– Значит, все девушки, которые не красивы и не принцессы, ничего не стоят?
– Я не это имею в виду!
– Тобой все восхищаются, Сирей.
– Не все.
Кестрель не стала делать вид, что не понимает.
– И Бомен тоже.
– Он так сказал?
– Я знаю, что мой брат чувствует. Он ведь к тебе подходил, правда?
– Я шила. Он меня похвалил.
– Ну вот видишь!
– Кесс, перестань! Хоть ты меня не жалей!
На миг Сирей снова стала такой, как раньше. Кестрель ласково взяла ее под руку.
– Злая ты мне больше нравишься.
– Неправда! – Сирей заулыбалась.
– Ладно, признайся: ты не такая хорошая и скромная, какой хочешь казаться.
– Нет, такая! Я самая скромная в мире. – Эти слова вызвали у Сирей улыбку, и Кестрель улыбнулась в ответ. – Я принцесса Скромности. Я невероятно, поразительно, божественно смиренна. И умопомрачительно скромна. – Сирей покатилась со смеху.
Ланки обернулась и одобрительно посмотрела на нее.
– Так-то лучше, ласточка моя! И мне на сердце спокойнее…
– Сама ты злая, Кесс, – упрекнула подругу Сирей, немного придя в себя. – Вот что я из-за тебя наговорила!
– Больше не будешь морить себя голодом?
– Буду есть, что едят другие.
– Вот и хорошо.
– И все-таки, Кестрель, мне правда все равно, жить или умереть. Я говорю так не потому, что красуюсь. Мне стыдно, что я была такой… Вы, мантхи, любите своих близких, заботитесь друг о друге.