– "Боже мой, еще одна книга", такая была первая мысль Хэрриет, а Чарльз продолжал: – Это уничтожит все академические теории. Все они и гроша ломаного не стоят.
– В самом деле? Это хорошо. – Хэрриет всегда задевало невнимание со стороны академических критиков; по правде, во всех университетских преподавателях она видела личных врагов. – Пусть скушают конфетку, сказала она.
– Вы хотите сказать – проглотят горькую пилюлю?
Она махнула пустым стаканом в сторону Чарльза.
– Что они знают о Хэрриет Скроуп, которую знает только Хэрриет Скроуп? Я говорю – конфетку. А теперь расскажи мне всё с самого начала.
И Чарльз вновь поведал историю Томаса Чаттертона и его подделок. Придя в возбуждение, Хэрриет просунула ладони между ляжек и стиснула – да с такой силой, что, когда Чарльз добрался до конца своего повествования, ее руки казались совершенно бескровными и сморщенными.
– …я буду купаться в роскоши, – говорил Чарльз.
– А где это – Роскошь?
– …ну, то есть, если я это опубликую.
Она встала, вскричав:
– Конечно, мы это опубликуем! Теперь-то они уж не смогут нас игнорировать! – Чарльз не совсем понял, что она хотела сказать словом «нас», а она, как будто немного подумав, добавила: – Чарльз, а почему бы тебе не оставить все эти бумаги у меня? Я со всякими старинными штучками в ладах. – Чарльз приготовился было отвергнуть ее щедрое предложение, но одно только выражение тревоги, на миг мелькнувшее у него на лице, уже предупредило Хэрриет о том, что она хватила лишку. – Как глупо с моей стороны, – добавила она. – О таких мелочах мы поговорим попозже. Ободрительно улыбнувшись ему, она переменила тему: – Не кажется ли тебе, дорогой, – продолжала она, – что нам пора засесть за мою книгу? Это нас развеселит.
Чарльз уже позабыл, что пришел помогать Хэрриет с ее мемуарами, но тут же изобразил радостную готовность.
– Это было бы прекрасно, – сказал он. Он все еще раздумывал – что же Хэрриет имела в виду, говоря о «нас».
Она направилась в свой кабинет, находившийся по другую сторону от коридора, и немного погодя крикнула оттуда:
– Может быть, Матушка, – это второй Чаттертон! Может быть, на самом деле мне не одна тысяча лет!
Вернулась она так же неожиданно, как и ушла, неся перед собой груду машинописных страниц. С видом явного отвращения она плюхнула их на колени Чарльзу.
– Эта безмозглая сука их отпечатала, но… – тут Хэрриет принялась подражать дрожащему голосу своей бывшей помощницы, – ей представля-алось, что, собственно, она не знает, что можно сделать со всем этим. Так сказать.
Пока она все это говорила, взгляд ее оставался прикован к сумке с Чаттертоновыми манускриптами.
Чарльз начал пролистывать страницы, которые вручила ему Хэрриет. На одних были напечатаны целые параграфы или предложения, а на других – только отдельные имена и даты.
– Вам нужно сохранить всё как оно есть, – сказал он. – Тогда получится поэма.
– Но я не хочу писать никаких поэм. Я хочу написать книгу.
Чарльз склонил голову набок и улыбнулся.
– А в чем, собственно, разница?
Она сурово уставилась на него.
– Тебе следует это знать. – Она тут же раскаялась в своем тоне и добавила сладким голосом: – Тебе следует знать, что я имею в виду. Тебе-то ведь удалось и то и другое, верно?
– Как там говорил Монтень: "Не только я делаю книгу, но и книга делает меня"?
– Какая чудесная мысль, Чарльз. – Она помолчала, не зная, что еще сказать. – Думаю, ты прав.
– Это не я, а Монтень.
– Да какая разница? – Она снова бросила взгляд на Чаттертоновы рукописи и, стоя над Чарльзом, попыталась тайком подтащить их к себе ногой. Но сумка только упала набок, и Хэрриет поспешно сказала громким голосом: Ну, продолжай же. Спроси меня что-нибудь о заметках, которые я надиктовала этой глупой сучке. Ах, посмотри-ка, твоя сумка упала.
Тебе стоит получше о ней заботиться. Давай я подберу ее и положу куда-нибудь в надежное место.
– Не беспокойтесь, Хэрриет. Здесь и так вполне надежное место. – Он лучезарно улыбнулся ей, и она, нахмурившись, отвернулась, чтобы отыскать себе стул.
– Ну так продолжай, – сказала она. – Задай мне какой-нибудь вопрос.
Чарльз извлек из машинописных листков одну страницу и неуверенным голосом зачитал:
– "1943 год. Коллаж. Джон Дейвенпорт. Т.С. Элиот. Отель «Расселл».
– В ту пору я напивалась каждый день, а по вторникам – дважды. – Ее привело в восторг это воспоминание, хотя в действительности это была всего лишь фраза из одного ее романа.
– Кто этот Дейвенпорт?
– Уже не помню. Какое-то ничтожество, наверно. – Она снова почувствовала панику – панику, которая возникала всякий раз, как ее расспрашивали о прошлом. – Ну, Элиот был просто душка. Он опубликовал два моих первых романа. – Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Разумеется, он ничего не понимал в беллетристике. Ты записываешь, дорогой? – Чарльз вначале корябал что-то на бумаге – мертвые, безглазые лица, – но теперь принялся записывать за Хэрриет. – Рекомендовала меня Джуна Барнз. По правде сказать, жуткая была женщина. – Хэрриет вздохнула. – Ну, во-первых, она была лесбиянка. И к тому же, американка. – Она поежилась всем телом, словно ее старомодное платье от Шанель внезапно сделалось слишком тесным. Однажды она меня попыталась поцеловать взасос. Вообще-то, я не прочь поцеловаться или пообниматься с кем-нибудь из подружек (ты ведь знаешь Сару Тилт?), но засос – это уж слишком. Терпеть не могу грубости. Прямо тошнит от такого.
Чарльз записал: «засос» и остановился.
– Вы хотите, чтобы я об этом упоминал?
– Ну, надеюсь, она уже умерла. – Хэрриет снова встревожилась: – Она ведь умерла, правда?
– Я проверю.
– Вот здесь-то, Чарльз, ты и пригодишься. Чтобы всё проверить. – Она зевнула и поторопилась прикрыть рот ладонью. – А затем Элиот повел меня в отель «Расселл». Но только на чашку чая, не подумай чего-нибудь. – Она закрыла глаза и принялась легко скользить пальцами по коленям: так она всегда обычно сочиняла свои романы. – Но это не значит, что я не была очень хороша собой в молодости. Конечно, была. Люди пялились на меня на улице. Она внезапно открыла глаза и посмотрела на Чарльза. – Они готовы были не одну милю пройти, чтоб только поглядеть на мои ноги. – Чарльза это поразило, и она рассмеялась. – Не пугайся, дорогой. Матушка просто шутит. Она никогда не была картиной в раме. – Потом она вздохнула. – Но Элиот взял меня под крыло.
Чарльз на миг прекратил писать и взглянул на Хэрриет.
– Неужто пожилой орел?..
– Что?
– Это цитата из Элиота.
– А мне показалось – Шекспир.
– Это был Элиот.
– Ну, ты же знаешь этих писателей. Они украдут всё что… – Ее голос внезапно пресекся, и она взглянула на свои дрожащие руки.
– Всё что угодно, правильно. – Чарльз откинулся на спинку стула и добродушно улыбнулся, глядя в ее сторону. – Это называется зуд влияния.
– Да? – Казалось, ее несколько утешило такое определение. – Верно. Зуд.
– Влияния.
– Ну, разумеется, это относится и к романистам. – Она сделала паузу и облизнула губы: – Несомненно, – продолжала она, – между моими книгами и книгами других писателей имеется сходство.
– Других – это таких, как Хэррисон Бентли? – Чарльзу вдруг припомнилось замечание, которое обронил накануне вечером Филип Слэк, и теперь он задал этот вопрос с победным видом, желая показать свою широкую начитанность.
– Что-что? – В лице Хэрриет не осталось ни кровинки, и Чарльзу стали видны крупинки розовой пудры у нее на щеках. Казалось, ей было трудно говорить: – Да нет, отчего.