— Ну да, твоя тяжба!
— С цирюльником Лафаржем?
— Да.
— Я ее проиграл. -
— То есть как проиграл?
— Я ее проиграл, потому что на меня наложили наказание.
— Кто на тебя наложил наказание?
— Мсье Бассино, мировой судья.
— И к чему он тебя приговорил?
— К штрафу в три франка.
— А что же ты ему такого сделал, этому цирюльнику? — спросил Лаженесс со своей обычной серьезностью.
— Что я ему сделал? — переспросил Моликар, ноги которого качались, подобно маятнику часов. — Я ему расквасил нос. Но без всякого умысла, честное слово! Ты ведь хорошо знаешь, какой нос у этого Лафаржа, не так ли, Бобино?
— Во-первых, уточним, — сказал шутник, — что это не нос, а рукоятка! — Да, уж, он нашел верное выражение, этот сатана Бобино… То есть я хотел сказать, Бобино, у меня просто язык заплетается!
— Ну и что же? — спросил Лаженесс.
— Что? — не понял Моликар, мысли которого уже были далеко от темы разговора.
— Он спрашивает о носе дядюшки Лафаржа!
— Действительно… — сказал Моликар, упорно пытаясь отогнать несуществующую муху, — прошло уже две недели с тех пор, как мы вместе вышли из кабачка!
— Значит, вы были под хмельком?
— Вовсе нет, — возразил Моликар.
— А я тебе повторяю, что вы были под хмельком!
— А я тебе говорю, что нет! Мы были пьяны! — и Моликар рассмеялся, радуясь, что он тоже нашел удачное выражение.
— В добрый час! — сказал Бобино.
— Ведь ты никогда не исправишься? — спросил Лаженесс.
— В чем?
— В том, что ты пьешь! — Исправляться! А зачем?
— Этот человек удивительно умен, — сказал Бобино. — Стакан вина, Моликар.
Моликар покачал головой.
— Как, ты отказываешься? -
— Да.
— Ты отказываешься от вина?!!
— Два, или ни одного!
— Браво!
— А почему именно два? — спросил Лаженесс, который обладал более математическим складом ума, чем Бобино, и считал, что у каждой загадки должно быть четкое объяснение.
— Потому что если я выпью один стакан, — ответил Моликар, — то это будет тринадцатый стакан за этот вечер!
— О, понятно! — сказал Бобино.
— А тринадцатый стакан вина может принести мне несчастье!
— Однако какой ты суеверный! Ну продолжай! Ты получишь свои два стакана!
— Мы вышли из кабачка, — продолжал Моликар, усаживаясь за столик, принимая приглашение Бобино.
— В котором часу это было?
— О, очень рано!
— И что же?
— Было около часу ночи или половины второго, я точно не помню… Я хотел вернуться к себе, как и подобает честному человеку, у которого три жены и один ребенок!
— Три жены!
— Три жены и один ребенок!
— Какой султан!
— Да нет, одна жена и трое детей, какой глупец этот Бобино! Конечно, можно иметь трех жен, но если бы у меня было три жены, то я бы никогда не вернулся домой. Я иногда туда и так не прихожу, так что с меня и одной достаточно. Итак, я решил вернуться домой, но тут мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать цирюльнику Лафаржу, который живет на площади, где фонтан, — а я, как известно, живу в конце улицы Ларги, — так вот, мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать ему: «Сосед, проводим друг друга. Сначала я вас провожу, а потом вы меня проводите, затем опять вы, потом опять я, и всякий раз мы будем останавливаться у матушки Моро, чтобы вместе выпить по стаканчику».
— А! — сказал Лаженесс. — Это прекрасная идея!
— Да, — заметил Бобино, — в тот день, ты, видимо, выпил тринадцать стаканов, как сегодня, и ты боялся, что это принесет тебе несчастье!
— Нет, в тот день я их, к сожалению, не считал, это мне пришло в голову позже. Итак, мы пошли, как добрые соседи, как настоящие друзья, и дошли до двери мадемуазель Шапюи, главной почтальонши, ты ее знаешь…
— Да.
— Там лежал громадный камень, но было так темно! У тебя ведь хорошее зрение, не так ли, Лаженесс? И у тебя тоже, Бобино?
Но в ту ночь было так темно, что хоть глаз выколи! В ту ночь ты бы принял кошку за полицейского!
— Никогда! — сказал Лаженесс.
— Никогда? Ты говоришь никогда?
— Да нет, он ничего не говорит!
— — Если он ничего не говорит, то это другое дело, и значит я ошибаюсь!
— Да-да, ты ошибаешься, продолжай!
— Итак, около двери мадемуазель Шапюи, которая работает почтальоншей, я нашел камень. Но — увы! — я его не заметил. Да и как я мог его заметить? Мой сосед Лафарж не видел собственного носа, который был гораздо ближе к нему, чем камень ко мне. Я споткнулся и, протянув руку в поисках опоры, наткнулся на первое, что попалось мне под руку. Конечно, это оказался нос соседа Лафаржа! Ну, вы же знаете, что, когда тонешь в воде, стараешься всплыть на поверхность, но когда в вине, то это уже хуже. Ну, в общем, в результате произошло то же самое, как если бы ты доставал твой охотничий нож из ножен, Бобино; сосед Лафарж выдернул свой нос у меня из рук, а кожа осталась. Вы прекрасно понимаете, что это не моя вина, я бы с удовольствием вернул ему его проклятую кожу. А в результате судья приговорил меня к трем франкам штрафа за нанесение тяжких телесных повреждений и к оплате последующего лечения!
— И сосед Лафарж опустился до того, что взял твои три франка?
— Да, но мы их только что разыграли в кегли. Я их снова выиграл, и мы их пропили. Мой четырнадцатый стакан, Бобино!
— Послушайте, дядюшка Бобино, — спросил Матье, прерывая их разговор, — разве вы не знаете, что вас искал инспектор?
— Нет, — ответил Бобино.
— Я хотел предупредить вас о том, что он вас искал, чтобы вы не искали его!
— А, ну тогда… — сказал Лаженесс, роясь в кармане.
— Что ты делаешь? — спросил Бобино.
— Я заплачу за нас обоих. Ты мне это вернешь как-нибудь потом, совершенно не нужно, чтобы господин инспектор видел нас в трактире, а то он может подумать, будто мы сюда часто ходим. С меня тридцать четыре су, не так ли, матушка Теллье?
— Да, господа, — подтвердила хозяйка.
— Получите, пожалуйста. До свидания!
— Трусы! — сказал Моликар, снова усаживаясь за столик, который оставил, когда принял приглашение Бобино и Лаженесса, и рассматривая только что откупоренную бутылку на свет. — Трусы! Оставить поле боя, когда еще есть враги! — И, чокнувшись двумя наполненными до краев стаканами, он добавил:
— За твое здоровье, Моликар!
Между тем лесничие, которые спешно пытались исчезнуть, вдруг остановились, с удивлением посмотрев на человека, появившегося в дверях трактира, — бледного, с изменившимся лицом, с развязанным галстуком; по лбу у него струился пот.
Это был Бернар.
Глава V. Змея
У Бернара был такой взволнованный вид, что, казалось, оба товарища не сразу его узнали. Наконец, Лаженесс решился:
— Гляди-ка, это Бернар, — сказал он, — здравствуй, Бернар! -
— Здравствуй, — раздраженно ответил молодой человек, явно недовольный этой встречей.
— — Ты… здесь? — в свою очередь осмелился спросить Бобино.
— А почему бы и нет? Разве запрещено участвовать в празднике, если хочешь развлекаться?
— Да нет, я вовсе этого не говорю, разрази меня гром! — возразил Бобино. — Но меня удивляет, что я вижу тебя в одиночестве! — В одиночестве?
— Да.
— Ас кем я должен прийти?
— Мне кажется, что у тебя есть молодая и красивая невеста…
— Не будем больше об этом говорить, — нахмурив брови, сказал Бернар и, ударив о стол прикладом своего ружья, крикнул: — Вина!
— Тсс! — остановил его Лаженесс.
— Почему?
— Здесь господин инспектор!
— Ну и что из этого?
— Я тебя предупреждаю: будь осторожен! Здесь господин инспектор, вот и все.
— Ну и мне какое дело до того, здесь он или нет? -
— А-а, ну тогда другое дело!
— Должно быть, он с кем-то поссорился дома, — сказал Бобино Лаженессу, беря его под руку.
Лаженесс утвердительно кивнул и, повернувшись к Бернару, сказал:
— Я это сказал вовсе не для того, чтобы командовать тобой или обидеть тебя, Бернар. Но ведь ты знаешь, что господин инспектор не любит заставать нас в трактире!
— Но я хожу туда, куда хочу, и господин инспектор не может вмешиваться в мои дела! — возразил Бернар и, с яростью ударив по столу, повторил: — Вина!
Лесничие поняли, что Бернар заупрямился не на шутку.
— Ну что же, — сказал Бобино, — пусть бесится, если ему хочется. Пойдем, Лаженесс!
— Да, здесь ничего не поделаешь, — согласился Лаженесс. — Прощай, Бернар!
— Прощай! — резко и раздраженно ответил тот.
Лесничие удалились в направлении, противоположном тому, откуда должен был появиться инспектор. Но тот был так занят каким-то важным разговором, что прошел мимо трактира, не заметив ни их, ни Бернара. — Да придут сюда или нет! — закричал Бернар, с такой силой ударив прикладом ружья по столу, словно хотел разбить его на мелкие кусочки.
Матушка Теллье поспешила на его зов, неся две бутылки и недоумевая, кто этот нетерпеливый посетитель, требующий вина с такой яростью.
— Иду, иду! — сказала она. — У нас кончилось вино, и нужно было достать новую бочку!
Узнав молодого человека, она удивленно воскликнула:
— А, это вы, дорогой мсье Бернар! Боже мой, как вы бледны!
— Вы находите, матушка? — спросил юноша. — Поэтому я и хочу выпить — говорят, что вино возвращает краски!
— Но ведь вы больны, мсье Бернар! — настойчиво сказала матушка Теллье.
Бернар пожал плечами.
— Давайте сюда! — сказал он, вырывая бутылки у нее из рук.
И, поднеся одну бутылку к губам, он залпом осушил ее.
— Милосердный Боже! — вскричала добрая женщина, потрясенная столь необычным поведением Бернара. — Вы погубите себя, дитя мое!
— Да… — сказал Бернар, ставя бутылку на стол, — но дайте мне допить все это! Кто знает, увидите ли вы еще меня у себя?
Удивление матушки Теллье было столь велико, что она оставила других посетителей и всецело занялась молодым человеком.
— Но что случилось, дорогой мсье Бернар? — с тревогой спросила она.
— Ничего, но дайте мне, пожалуйста, перо, бумагу и чернила!
— Перо, бумагу и чернила?
— Да, и поскорее!
Матушка Теллье поспешила исполнить его приказание.
— Перо, бумагу и чернила? — повторил Моликар, который уже был совершенно пьян, так как заканчивал третью бутылку
Бобино и Лаженесса. — Простите, господин нотариус! Разве в трактир ходят за перьями, бумагой и чернилами? В трактир ходят, чтобы пить вино! — И, словно подавая пример, закричал: — Эй, матушка Теллье! Вина!
В это время матушка Теллье, предоставив Бабет обслужить Моликара, вернулась к Бернару и положила перед ним на стол все то, что он попросил. Бернар поднял глаза и, заметив, что она вся в черном, спросил:
— Почему вы в трауре?
Бедная женщина смертельно побледнела и воскликнула задыхающимся голосом:
— О, Боже мой! Разве вы не помните об этом ужасном не счастье, которое со мной случилось?
— Я ничего не помню, — сказал Бернар. — Ну, так почему вы в трауре?
— О, вы прекрасно это знаете, дорогой мсье Бернар, ведь вы были на его похоронах! Я ношу траур по моему дорогому сыну Антуану, который умер в прошлом, месяце!
— Ах! Бедная женщина!
— У меня никого больше не было. Это был мой единственный сын, мсье Бернар! И, несмотря на это, Бог отнял его у меня! Когда мать видит своего сына двадцать лет, а затем он уходит, ей остается только плакать. Можно плакать, но это ничего не изменит, — что ушло, то уже не вернешь!
И бедная женщина разразилась рыданиями. В этот момент Моликар затянул свою любимую песенку, что свидетельствовало о том, что он был абсолютно пьян. Он запел:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Эта песня, которая звучала как насмешка над горем матушки Теллье, внезапной болью отдалась в сердце Бернара, который, несмотря на кажущееся равнодушие, воспринял его близко к сердцу.
— Замолчи! — закричал он.
Но Моликар, не обращая никакого внимания на его слова, снова начал:
Если б рос в моем саду…
— Замолчи! — повторил молодой человек с угрозой в голосе.
— А почему я должен замолчать? — спросил Моликар.
— Ты разве не слышишь, что говорит эта женщина? Она оплакивает своего погибшего сына!
— А, действительно, — сказал Моликар, — я буду петь тише! — И вполголоса он продолжал:
Если б рос…
— Ни тише, ни громче! — закричал Бернар. — Замолчи или убирайся отсюда!
— О, — сказал Моликар, — в таком случае я ухожу. Я люблю те трактиры, где смеются, а не те, где плачут. Матушка Теллье, — позвал он, ударив ладонью по столу, — получите с меня!
— Иди, — сказал Бернар, — я оплачу твой счет, оставь нас!
— Прекрасно! — ответил Моликар и, шатаясь, встал из-за стола. — О большем я и не мечтаю! — И, натыкаясь на деревья, он пошел в лес, распевая все громче и громче по мере того, как удалялся:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Бернар посмотрел ему вслед и повернулся к хозяйке, которая продолжала плакать.
— Да, вы правы, матушка Теллье: что ушло, того уже не вернешь! Но я бы хотел, чтобы ваш сын был жив, я сам с удовольствием оказался бы на его месте!
— Да хранит вас Бог! — воскликнула добрая женщина. — Что вы такое говорите, мсье Бернар!
— Да, клянусь вам!
— У вас такие замечательные родители! — сказала она. — Если бы вы знали, какое горе для родителей потерять своего единственного ребенка, то вы бы никогда это не сказали!
Бернар попытался что-то написать, но не смог. Рука у него дрожала, и он не мог вывести ни одной буквы.
— Нет, я не могу, не могу! — воскликнул он, бросая перо.
— В самом деле, — сказала хозяйка, — вы дрожите как в лихорадке!
— Послушайте, матушка Теллье: окажите мне одну услугу! — попросил Бернар.
— О, с удовольствием, мсье Бернар! — сказала добрая женщина. — Какую?
— Отсюда не так уж далеко до Нового дома по дороге в Суассон, не так ли?
— Да, это примерно четверть часа быстрой ходьбы.
— Окажите мне любезность, сходите туда и простите, что причиняю вам беспокойство!
— Говорите, что я должна сделать.
— Сходите туда и вызовите Катрин.
— Так она уже вернулась?
— Да, сегодня утром. Скажите ей, что я ей скоро напишу.
— Может быть, вы ей сейчас напишете?
— Лучше завтра, сейчас у меня дрожат руки!
— Вы уезжаете?
— Да, говорят, что мы вступаем в войну с Алжиром.
— Но какое это имеет отношение к вам, ведь вы же вытянули белый билет!
— Вы ведь сходите, куда я вас прошу, матушка Теллье?
— Я иду сейчас же, мсье Бернар, но…
— Но что?
— А ваши родители?
— А потом вы сходите к моим родителям.
— Что я должна им передать?
— Ничего.
— Как? Ничего?
— Нет, только скажите им, что я заходил к вам, что они меня больше никогда не увидят, и что я прощаюсь с ними.
— Прощаетесь с ними?! — вскричала матушка Теллье.
— Скажите им, чтобы они заботились о Катрин, что я буду благодарен им за все, что они для нее сделают. И если меня убьют, как вашего бедного Антуана, то я прошу их сделать ее своей наследницей. — И, потеряв последние силы, молодой человек со стоном опустил голову на руки.
Матушка Теллье с жалостью смотрела на него.
— Хорошо, мсье Бернар, — сказала она. — Уже темнеет, и посетителей не так уж много, так что Бабет вполне с ними справится. Я бегу в Новый дом! — и тихо добавила: — Мне кажется, что нужно помочь бедному мальчику!
Вдалеке слышался пьяный голос Моликара, который пел:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Несколько минут Бернар сидел, погруженный в тяжелые грустные размышления, вдруг он резко вздрогнул и, подняв голову, прошептал:
— Мужайся, Бернар! Еще один стакан и нужно уходить! -
— Ну, а я бы просто так не ушел! — произнес позади Бернара голос, от звука которого его бросило в дрожь.
Бернар обернулся, хотя и так узнал, чей это голос.
— Это ты, Матье? — спросил он.
— Да, это я, ответил бродяга.
— Что ты сказал?
— Разве вы не слышали? Видимо, вы стали туги на ухо!