Неужели ж отставные военные, что-нибудь а lа demisolde [5] или в этом роде? Впрочем, я как-то не очень ими заботился. Через десять минут, только что мы подъехали к следующей станции, они все четверо один за другим тотчас же выскочили из вагона, дверца захлопнулась, и мы полетели. На этой дороге почти не ждут на станциях: минуты две, много три — и уже летят далее. Везут прекрасно, то есть чрезвычайно быстро.
Только что мы остались одни, швейцарец мигом захлопнул свой гид, отложил его в сторону и с довольным видом посмотрел на меня, с видимым желанием продолжать разговор.
— Эти господа недолго посидели, — начал я, с любопытством смотря на него.
—Да ведь они только на одну станцию и садились.
—Вы их знаете?
—Их?.. но ведь это полицейские…
—Как? какие полицейские? — спросил я с удивлением.
— То-то… я ведь тотчас же заметил давеча, что вы не догадываетесь.
— И… неужель шпионы? (я все еще не хотел верить).
— Ну да; для нас и садились.
— Вы наверно это знаете?
— О, это без сомнения! Я уж несколько раз здесь проезжал. Нас указали им еще в таможне, когда читали наши паспорты, сообщили им наши имена и проч. Ну вот они и сели, чтобы нас проводить.
— Да зачем же, однако ж, провожать, коль они нас уж видели? Ведь вы говорите, им нас еще на той станции указали?
— Ну да, и сообщили им наши имена. Но этого мало. Теперь же они нас изучили в подробности: лицо, костюм, саквояж, одним словом, все, чем вы смотрите. Запонки ваши приметили. Вот вы сигарочницу вынимали, ну и сигарочницу заметили, знаете, всякие мелочи, особенности, то есть как можно больше особенностей. Вы в Париже могли бы потеряться, имя переменить (то есть если вы подозрительный). Ну, так эти мелочи могут способствовать розыску. Все это с той же станции сейчас же и телеграфируется в Париж. Там и сохраняется на всякий случай, где следует. К тому же содержатели отелей должны сообщать все подробности об иностранцах, тоже до мелочи.
— Но зачем же их столько было, ведь их было четверо, — продолжал я спрашивать, все еще немного озадаченный.
— О, их здесь очень много. Вероятно, на этот раз мало иностранцев, а если б больше было, они бы разбились по вагонам.
— Да помилуйте, они на нас совсем и не смотрели. Они в окошки смотрели.
— О, не беспокойтесь, все рассмотрели… Для нас и садились.
«Ну-ну, — подумал я, — вот те и „рассудка француз не имеет“, — и (признаюсь со стыдом) как-то недоверчиво накосился на швейцарца: „Да уж и ты, брат, не того ли, а только так прикидываешься“, — мелькнуло у меня в голове, но только на миг, уверяю вас. Нелепо, но что ж будешь делать; невольно подумается…
Швейцарец не обманул меня. В отеле, в котором я остановился, немедленно описали все малейшие приметы мои и сообщили их, куда следует. По точности и мелочности, с которой рассматривают вас при описании примет, можно заключить, что и вся дальнейшая ваша жизнь в отеле, так сказать, все ваши шаги скрупулезно наблюдаются и сосчитываются. Впрочем, на первый раз в отеле меня лично не много беспокоили и описали меня втихомолку, кроме, разумеется, тех вопросов, какие задаются вам по книге, и в нее же вы вписываете показания ваши: кто, как, откуда, с какими помыслами? и проч. Но во втором отеле, в котором я остановился, не найдя места в прежнем Нотеl Соquilliere после восьмидневной моей отлучки в Лондон, со мной обошлись гораздо откровеннее. Этот второй Ноtеl des Empereurs смотрел вообще как-то патриархальнее во всех отношениях. Хозяин и хозяйка действительно были очень хорошие люди и чрезвычайно деликатны, уже пожилые супруги, необыкновенно внимательные к своим постояльцам. В тот же день, как я у них стал, хозяйка вечером, поймав меня в сенях, пригласила в комнату, где была контора. Тут же находился и муж, но хозяйка, очевидно, заправляла всем по хозяйству.
— Извините, — начала она очень вежливо, — нам надо ваши приметы.
— Но ведь я сообщил… паспорт мой у вас.
— Так, но… votre etat? [6]
Это: «Vоtrе еtаt?» — чрезвычайно сбивчивая вещь и нигде мне не нравилось. Ну что тут написать? Путешественник — слишком отвлеченно. Hоmmе de lеttres? — никакого уважения не будут иметь.
— Напишемте лучше proprietaire, [8] как вы думаете? — спросила меня хозяйка. — Это будет лучше всего.
—О да, это будет лучше всего, — поддакнул супруг.
—Написали. Ну теперь: причина вашего приезда в Париж?
—Как путешественник, проездом.
—Гм, да, pour voir Paris. [9] Позвольте, мсье: ваш рост?
—То есть как это рост?
—Какого вы именно росту?
—Вы видите, среднего.
— Это так, мсье… Но желалось бы знать подробнее… Я думаю, я думаю… — продолжала она в некотором затруднении, советуясь глазами с мужем.
— Я думаю, столько-то, — решил муж, определяя мой рост на глазомер в метрах.
—Да зачем вам это нужно? — спросил я.
— Ох, это необ-хо-димо, — отвечала хозяйка, любезно протянув на слове «необходимо» и все-таки записывая в книгу мой рост. — Теперь, мсье, ваши волосы? Блондин, гм… довольно светлого оттенка… прямые…
Она записала и волосы.
— Позвольте, мсье, — продолжала она, кладя перо, вставая со стула и подходя ко мне с самым любезным видом, — вот сюда, два шага, к окну. Надо разглядеть цвет ваших глаз. Гм, светлые…
И она опять посоветовалась глазами с мужем. Они, видимо, чрезвычайно любили друг друга.
— Более серого оттенка, — заметил муж с особенно деловым, даже озабоченным видом. — Voila, — мигнул он жене, указывая что-то над своею бровью, но я очень хорошо понял, на что он указывал. У меня маленький шрам на лбу, и ему хотелось, чтобы жена заметила и эту особую примету.
— Позвольте ж теперь спросить, — сказал я хозяйке, когда кончился весь экзамен, — неужели с вас требуют такой отчетности?
— О мсье, это необ-хо-димо!..
— Мсье! — поддакнул муж с каким-то особенно внушительным видом.
— Но в Ноtеl Соquilliere меня не спрашивали.
—Не может быть, — живо подхватила хозяйка. — Они за это могли очень ответить. Вероятно, они оглядели вас молча, но только непременно, непременно оглядели. Мы же проще и откровеннее с нашими постояльцами, мы живем с ними как с родными. Вы останетесь довольны нами. Вы увидите…
— О мсье!.. — скрепил муж с торжественностью, и даже умиление изобразилось на лице его.
И это были пречестные, прелюбезные супруги, насколько, по крайней мере, я их узнал потом. Но слово «необхо-димо» произносилось вовсе не в каком нибудь извинительном или уменьшительном тоне, а именно в смысле полнейшей необходимости и чуть ли не совпадающей с собственными личными их убеждениями.
Итак, я в Париже…
Глава V. Ваал
Итак, я в Париже… Но не думайте, однако, что я вам много расскажу собственно о городе Париже. Я думаю, вы столько уже перечитали о нем по-русски, что, наконец, уж и надоело читать. К тому же вы сами в нем были и, наверное, все лучше меня заметили. Да и терпеть я не мог, за границей, осматривать по гиду, по заказу, по обязанности путешественника, а потому и просмотрел в иных местах такие вещи, что даже стыдно сказать. И в Париже просмотрел. Так и не скажу, что именно просмотрел, но зато вот что скажу: я сделал определение Парижу, прибрал к нему эпитет и стою за этот эпитет. Именно: это самый нравственный и самый добродетельный город на всем земном шаре. Что за порядок! Какое благоразумие, какие определенные и прочно установившиеся отношения; как все обеспечено и разлиновано; как все довольны, как все стараются уверить себя, что довольны и совершенно счастливы, и как все, наконец, до того достарались, что и действительно уверили себя, что довольны и совершенно счастливы, и… и… остановились на этом. Далее и дороги нет.