Это, конечно, очень грубое и весьма неточное объяснение многочисленных вексельных схем, которыми жила в начале девяностых российская экономика. Важно только понимать, что живые деньги оказывались в дружественных Газпрому банках, вроде банка «Империал», главой совета директоров которого был Рем Вяхирев – по совместительству глава Газпрома. И важно понимать, что сам Газпром получал благодаря вексельным схемам значительные налоговые послабления и никогда (если верить официальной отчетности) не имел денег ни чтобы платить налоги, ни даже чтобы платить зарплаты своим рабочим.
Премьер Черномырдин, надо полагать, закрывал глаза на вексельные схемы. Но если вексельные схемы были выгодны руководству Газпрома, с которым Черномырдина связывали дружеские отношения, то премьеру Черномырдину вексельные схемы были невыгодны. Ему приходилось думать, как выкроить из пустого бюджета зарплаты врачам, учителям и военным. И это у Черномырдина болела голова, когда в ноябре 93-го в стотысячном городе Надыме бастовало восемьдесят тысяч работавших на Газпром строителей, да еще посылали эмиссаров в Воркуту, чтобы объединить забастовку строителей и забастовку угольщиков и превратить ее, в конце концов, во всеобщую стачку.
Постепенно правительство и Газпром пришли к негласному договору, что налоги компания платит не в том размере, который установлен законом, а в том размере, который необходим правительству на самые неотложные нужды. «Хотели как лучше, а получилось как всегда», – такова была одна из растиражированных прессой крылатых фраз премьера Черномырдина. И фраза эта при всей ее комичности действительно отражала суть событий – реформы шли не так, как были задуманы, а как получалось.
И все же реформы шли. Несмотря на «политическое самоубийство» Гайдара, позиции либералов все еще были очень сильны, и идея приватизации все еще пользовалась большой популярностью в народе. Сейчас Черномырдин рассказывает, что пока он был главой Газпрома, ему приходилось встречаться с отцом приватизации Анатолием Чубайсом и всеми правдами и неправдами пытаться Газпром от приватизации уберечь.
– Когда я стал премьером, – говорит Черномырдин, – я эти разговоры пресек.
Однако приватизация Газпрома шла. Непосредственно занимавшийся приватизацией Газпрома заместитель Чубайса Петр Мостовой дважды получал выговоры и однажды чуть было не вылетел с работы, но всякий раз, когда Черномырдин всерьез атаковал Мостового, Чубайс ехал в Кремль, разговаривал с Ельциным, спасал Мостового, и приватизация газового концерна продолжалась. По большому счету, Черномырдину удалось добиться только того, что Газпром приватизировался на особых условиях, без реструктуризации, то есть, оставаясь монополистом, и так, что ни один из владельцев газпромовских акций не мог свободно продавать их без согласия правления.
С одной стороны, Газпром получал право выкупить у государства 10 % акций за приватизационные чеки по номинальной цене (примерно в десять раз ниже предполагаемой рыночной), с другой стороны, только эти акции Газпром и мог размещать на международном рынке, тогда как остальными акциями компании предполагалось торговать только в России и по цене значительно ниже рыночной.
С одной стороны, менеджеры Газпрома получали от приватизации приличный куш, с другой стороны, Газпрому предписано было разместить 28,5 % своих акций в тех регионах, где компания работает, и продавать свои акции только физическим лицам.
С одной стороны, 35 % акций Газпрома оставались в руках государства. С другой стороны, 19 января 1994 года Черномырдин дал поручение правительству в трехдневный срок подготовить к подписанию проект трастового договора, согласно которому акции, принадлежавшие государству, передавались руководству Газпрома в трастовое управление, а в награду за осуществление доверительного управления руководство Газпрома получало право выкупить у государства эти акции по номинальной стоимости.
Интересы государства и интересы Газпрома рознились, но, видимо, премьер-министр Виктор Черномырдин и председатель правления Газпрома Рем Вяхирев всерьез надеялись, что когда-нибудь в далекой исторической перспективе интересы государства и газовой корпорации сойдутся. Надо было только удержаться у власти, надо было хоть через пень-колоду, но довести реформы до конца.
Впервые интересы Газпрома и премьера совпали в апреле 1995-го, когда Черномырдин создал и возглавил политическое движение «Наш дом – Россия». Глава Газпрома Рем Вяхирев даже и не скрывал, что поддерживает новую черномырдинскую партию. Журналисты, не стесняясь, называли эту партию «Наш дом – Газпром», и мало кто сомневался, что эта партия победит на выборах в конце года. Губернаторы и директора крупных предприятий открыто сочувствовали новой черномырдинской партии. Деятели культуры и звезды шоу-бизнеса, как это им свойственно, поспешили вступить в партию власти. Города были завешаны предвыборными плакатами, на которых Черномырдин складывал руки домиком, словно защищая Россию от невзгод.
И все же Черномырдин, привыкший ценить реальную мощь своего газового концерна, явно недооценивал эфемерную мощь телевидения. Он совершил множество ошибок в качестве публичного политика. Вернее, что бы Черномырдин ни делал, тележурналисты искусно представляли это как ошибку.
Шла первая чеченская война. В июне 1995 террористы захватили больницу в городе Буденновске. Черномырдин вел переговоры об освобождении заложников. Вся страна слышала, как премьер кричал в телефон предводителю террористов: «Шамиль Басаев, говорите громче». Когда заложники были освобождены, только ленивый не пенял Виктору Черномырдину за глупость и неуклюжесть этой фразы.
На самом деле Черномырдин оказался единственным в новейшей истории России переговорщиком, которому удалось спасти заложников. Но над ним смеялись. Хотя в его фразе не было ничего смешного. На Кавказе принято обращаться просто по имени и на «ты». Но не мог же премьер обращаться к террористу на «ты» и по имени, как к старому приятелю. В Москве принято обращаться по фамилии и подставляя перед фамилией слово «господин». Но не мог же Черномырдин говорить «господин Басаев», потому что какой же он, к чертовой матери, господин, если захватил в заложники детей и женщин. А слова «говорите громче» значили всего лишь, что премьеру было плохо слышно по телефону. Но над ним смеялись. И этот эпизод был лишь одним из тысячи эпизодов, снижавших рейтинг черномырдинской партии, несмотря на всю мощь Газпрома в партийной кассе.
В сентябре 1995-го на вопрос о партии Черномырдина президент Ельцин махнул небрежно рукой и сказал, что партия эта несерьезная, на выборах наберет максимум 8—10 процентов. Таким образом Ельцин как бы лишил «Наш дом – Россия» президентской поддержки.
В декабре 1995 года партия «Наш дом – Россия» получила на выборах 10 процентов. Это было катастрофическое поражение. Получить большую фракцию в парламенте у Черномырдина не получилось. Он отказался от депутатского мандата и продолжал работать премьер-министром.
Глава 3
Трастовый договор
Вопрос президента
Черномырдин не помнит точно, когда произошел этот разговор, но разговор произошел на охоте. Дело было в ста километрах от Москвы, в заповеднике Завидово, который, кажется, ничуть не изменился с тех пор, как из охотничьих угодий генеральных секретарей превратился в охотничьи угодья президента новой России. Пост дорожной милиции посреди поля, шлагбаум, дальше поста могут проезжать только машины со специальными пропусками. В кишащем дичью лесу – асфальтированные и очищенные от снега дорожки. По полянкам между реками Лама и Шоша разбросаны заимки, удобно оборудованные для того, чтобы высокопоставленные охотники могли поджидать загоняемого егерями зверя.
Был конец зимы 1996 года. Года президентских выборов. Из-за либерализации цен, из-за огромной инфляции, из-за чеченской войны, из-за неуклюже начавшейся приватизации – за Ельцина, согласно опросу социологической службы ВЦИОМ, готовы были проголосовать всего 5,4 % избирателей, тогда как за лидера коммунистов Геннадия Зюганова – 11,3 %. И вот на охоте президент Ельцин спросил премьер-министра Черномырдина:
– Виктор Степанович, вы готовы идти в президенты?
Сейчас, вспоминая эту историю, Черномырдин говорит, что о возможном президентстве ему намекали все почти тогдашние губернаторы и директора крупных предприятий. Обещали поддержку. Но занять президентский пост Черномырдин готов не был: хорошо ориентировался во внутренних российских делах, но слишком неопытен был в международной политике. Еще Черномырдин говорит, что отчетливо видел, как хотелось Ельцину снова стать президентом, несмотря на катастрофически низкий рейтинг.
Черномырдин не рассказывает, что вопрос «хотите ли вы стать президентом?» Ельцин в то время задавал многим. И это был проверочный вопрос. Спикер Совета Федерации Владимир Шумейко ответил, что готов стать президентом, пообещал продолжить и довести до конца начатые Ельциным демократические реформы и через неделю лишился своего поста. К нижегородскому губернатору Борису Немцову Ельцин послал Егора Гайдара спросить, готов ли Немцов баллотироваться в президенты. Немцов ответил: «Нет, я считаю, что президентом должен остаться Ельцин» – и получил повышение.
Черномырдин тоже ответил «нет». Может быть, действительно опасался международной политики. Может быть, нажитое в советское время чувство номенклатурной справедливости подсказывало Черномырдину, что рано еще ему метить на главный пост страны, не по рангу. Может быть, Черномырдин просто Ельцина пожалел. Может быть, понимал, что президентский вопрос – ловушка.