Чем хуже была погода, порывистей ветер, ничтожней видимость, шире грозовой фронт, тем вероятней было получение приказа о вылете.Начальник говорил им, что они совершают разведывательные полеты, что материалы аэрофотосъемки представляют собой интерес для командования.Видимо, все же суть дела была не в разведке, а в тренировке. Особенно ясно было это для Коннора - самолет при каждом полете снабжали бомбами не совсем обычной формы и нестандартного веса. Бомбы эти, конечно, не были фугасными, не были они и зажигательными. Взрываясь в различных расстояниях от земли, они давали компактное облако сигнального темного дыма. При сбрасывании их полагалось учитывать необычайно большое число элементов. Все это потом сверялось с данными аэрофотосъемки. Конечно, Джозеф скоро набил руку в этом пустом занятии. А несколько дней назад их вызвали к начальнику, взяли торжественную подписку, и начальник рассказал им о новом оружии. Потом они присягали, что сохранят в тайне беседу.У многих военных людей есть утешительное, постоянное чувство: наше дело маленькое, телячье - выполнять. Пусть начальство решает и приказывает, ломает себе голову, с нас хватит того, что мы отдаем свою жизнь.После нескольких десятков полетов они спелись между собой, достигли совершенной рабочей слаженности, всегда необходимой и на заводе, и в шахте, и на рыбачьей лодке.Но у них не установилось душевной, человеческой связи, которая так хороша в каждодневном тяжелом однообразном труде, согревает, освещает жизнь.Вечером, ужиная, они, пошучивая друг над другом, разглядывали новую официантку, заменившую в этот вечер Молли, у которой был приступ малярии. Как большинство людей, которым постоянно в работе приходилось иметь дело со смертью, они, даже Блек, считавший себя философом, не задумывались над сутью жизни и сутью смерти. Смерть летчика для них была низведена в профессиональную вредность, высшую профессиональную неудачу, сопутствующую браку в работе и всегда могущую досадно проявиться. Смерть летчика не была роком, мистическим ударом, - она являлась следствием технических и навигационных причин, тактических новинок истребительной авиации и зенитной артиллерии противника, числа оборотов мотора, метеорологических условий.Когда погибал летчик или экипаж, они спрашивали:- Что у них там случилось?Но их не удовлетворял ответ: "Забарахлила правая группа моторов, когда пилот шел на цель", "Отказала пушка при сближении с истребителем противника".Они спрашивали: "А почему перестали работать моторы?", "Что же произошло с пушкой, почему она отказала?" И им было мало услышать, что нарушился контакт, или перестало поступать горючее, или что у пушки при отдаче заела автоматика, подающая снаряд.Когда же они узнавали во всей глубине техническую основу гибели самолета, то уже естественной делалась и гибель людей - она являлась частью технического вопроса.Очень редко причиной смерти становились сами люди: однажды пилот сошел с ума в воздухе, второй оказался пьян, у третьего и четвертого запоздал рефлекс - растерялись. Но и в этих случаях дело сводилось к техническому браку: все же отказывал мотор, а не человек. Это было главное в конечном счете.Правда, иногда летчики, выпив, пускались в излияния. Человек, как ни крути, человек: у него есть мать, отец, сестры, а если он успевает жениться и после этого у самолета барахлит мотор, на свете оказывались еще одна вдова и новые сироты.В этот вечер летчики философствовали, хотя никто не был сильно пьян.- Не забудьте, - скачал Блек, - что военный летчик не только гибнет, но и губит других.Митчерлих добавил, что он может не только погубить человека, но и создать его.
Оглянувшись на новую официантку, с любопытством слушавшую, он сказал ей:- Я готов вас убедить в этом - конечно, когда станет прохладней.Джозеф, чтобы скрыть стыд, стал давиться и кашлять.- Девушка вызывающе сказала:- Да? Я сомневаюсь.Четверо засмеялись, а у Коннора опять сделался кашель.- Тогда поставьте поднос, - весело сказал Митчерлих, - и пренебрежем метеорологическим фактором.- Не знаю про могущество, - сказал командир корабля, - но по части воспитанности, майор, дело плохо.Самолюбивый Митчерлих был страстным поклонником самого себя - он любил свою свежую проседь, свой профиль, свои пальцы на ногах, свой смех, свой кашель с мокротой, свою манеру подносить рюмку к губам, свою независимость, свою резкость.Но все же он сдержался и сказал:- То, что вы говорите, тоже довольно-таки грубо.- Я отвечаю на грубость, сказанную женщине, - сказал командир корабля.Официантки уже не было на террасе, и Митчерлих, искренне удивляясь, произнес:- Вот этой маленькой очкастой мартышке?- Она девушка и родилась в одном году с моей дочерью, - сказал Баренс.Тут взял слово Блек. Он произнес быстрым, но монотонным голосом речь о том, что люди равны при рождении и все равны в смерти и потому в короткий миг жизни, между двумя безднами равенства, надо соблюдать законы, не знающие черных, белых, желтых, богатых и нищих.Диль, не дослушав его речь, проговорил:- Оказывается, учение Блека сводится к тому, что надо подлизываться к командиру корабля и обвинять штурмана.Но тут Блек, потеряв свою меланхоличность, повелительно и звонко крикнул радисту:- Прекратите скотство в отношении меня лично.- Э, ребята, бросьте, - нараспев произнес Коннор. - Виноватого нет. Все это от безделья.Слова эти проговорил самый младший, слюнтяй и сластена, и потому справедливость их показалась комичной, и каждый произнес насмешливую самокритическую фразу.Митчерлих сказал совершенно несвойственным ему тоном:- Человек и при уме и честности может быть одновременно полным ничтожеством. В этом он и достигает равенства со всеми остальными. Поэтому и говорят, что все люди братья.- Кроме того, каждый любит себя больше других, в этом все похожи, проговорил Блек, - это тоже всеобщее равенство. Разница в том, что один хвастается своим себялюбием, как Митчерлих, другой скрывает его, как Баренс, а третий, вроде меня, для своего удовольствия притворяется, что любит ближнего больше, чем самого себя.Диль сказал:- Аминь. Я себя чувствую среди вас дураком. Хочется вытащить блокнот и записывать изречения.Баренс пробормотал:- Только не мои, конечно.А Коннор сказал:- У вас у всех есть занятия, а я от скуки превращаюсь в полного идиота, что для меня не так уж трудно.Хорошего настроения и самокритики хватило всего на несколько минут. Внезапно заговорили о войне.Блек сказал:- Не надо забывать, мы боремся с величайшим злом - фашизмом. В таком деле и помереть не жалко, надо только помнить об этом.- Это верно, - сказал Диль, - но как удержать это в памяти, когда валишься, как петрушка, вниз головой, в горящем самолете. В эти минуты забываешь свое имя.А Митчерлих вдруг спросил у Джозефа, присюсюкивая, точно говорил с малюткой:- Конечно, смерть - бяка, смерть - кака, как вы полагаете? Но уж пусть начальство, - добавил он, - судит о целях войны, с меня достаточно, что я рискую своей шкурой. А то окажется потом, что война была неправедной, и опять моя шкура будет отвечать.- От ответственности никто не открутится, - сказал Баренс.Но тут все стали возражать ему - разве солдат может отвечать?- Я ведь говорю о чисто моральной ответственности, - поправился Баренс.Блек сказал:- Знаешь, техника освобождает нас в этом деле от моральной ответственности.