Дед уже ждал, сидя на камне за телегой. Егор издали его и не приметил.- Ты где был? - строго спросил дед.- Сбегал парусник поглядеть. В Норвегию идет...- А я сдал паруса. Купчишко Чекуев прижимист, торговался при расчете. Но уступил-таки, - ворчливо заметил дед, отвязывая каурого. Егор подал деду полтинник.- Возьми, дедушко.- Чего это? Откуда деньга?- Заробил, пока ты на шхуну ездил.Егор рассказал, как он заработал деньги.- Молодец. Экая у тебя хозяйская ухватка! - похвалил дед. - Ну, раз ты полтинник заробил, так мы уж попьем чайку в трактире.В трактире дед заказал чаю, кренделей, пряников. Себе еще - стопку водки.- Тебе нельзя, мал еще, - сказал он Егору.- Да я и не прошу. Куда мне вино! - рассмеялся Егор.После выпитой стопки дед подобрел, угощал Егора пряниками, кренделями, подливал ему из пузатого чайника чай.- Пей, внучек, на здоровье!Егор воспользовался благодушием Зосимы:- Дедушко! Отпустил бы ты меня поплавать. Уж так в море хочется!Дед поперхнулся чаем, поставил блюдечко, заморгал белесыми ресницами.- Чего, чего? В море? А ты подумал, какой из -тебя моряк? Што ты умеешь делать на корабле?- Могу с парусами работать.- Э, милай! Тебя ветром с рея сдунет, как пушинку! Ты - сухопутный житель. Ни разу в море-то не бывал. Может, оно тя не примет. Знаешь, как в шторм нутро выворачивает? Желудок на плечо виснет! Он в море захотел... А мое согласие спросил?- Вот и спрашиваю. Ведь каждый моряк когда-то первый раз на палубу ступает. А я на еле с парнями к Разбойнику2 ходил. Как раз штормило - и ничего. Не мутило даже.- Он к Разбойнику ходил! Ну и что? Нет, в море тебе не бывать. Я того не желаю. Быть тебе в парусной, принимать от меня дело. Меня скоро господь к себе призовет... На кого мастерскую оставлю? Отец твой тоже упрям был, царствие ему небесное, - дед перекрестился. - Тоже говорил ему: сиди в парусной, умножай дело, укрепляй его. Так нет - ушел на Новую Землю. И не воротился... А я уж теперь не долговечен... Вот-вот в домовину...- Ну это вы понапрасну, дедушко, так байте1. Я поплаваю - и ворочусь. Вот те крест ворочусь! Схожу в Норвегию - и домой. Мне бы только повидать иные страны да жизнь поглядеть... Парусная от меня не уйдет.Дед отставил недопитую чашку, опустил большую седую голову с апостольской белой бородой и сцепил в замок руки на столе.- Не уходи из дома, Христом-богом прошу. Будь наследником дела.- Да ворочусь я...- А кто знает? Может, и не воротишься. В море-то опасно, на каждом шагу погибель!- Понапрасну вы, дедушко, меня запугиваете, я ведь уж не маленькой.- Вырос сам-большой, а ума ни на грош. Поедем-ко домой, - сказал решительно дед и, расплатившись с половым, вышел из трактира.Всю дорогу до дома дед молчал, неодобрительно косясь на внука.
2
Вернувшись с пристани, дед, не распрягая лошади, поставил ее на дворе, напоил и задал овса.Мать позвала обедать.Зосима Иринеевич за столом почти всегда был словоохотлив, делился новостями, которые ему довелось услышать, снисходительно похваливал дочь за умение готовить пищу, а иной раз и поругивал ее полушутя за "пересолы" или "недосолы".На этот раз он хмурился и помалкивал, неодобрительно посматривая на внука. От этих косых взглядов Егору было неловко, и он, потупясь, с преувеличенным старанием действовал деревянной ложкой, избегая глядеть деду в глаза.Причиной плохого настроения деда был, конечно, давешний разговор в трактире. "Как знать, - думал Зосима Иринеевич, - что на уме у парня? Подрос, окреп, почувствовал себя настоящим мужиком, душа требует живого, рискового дела...
А вдруг убежит из дому и наймется на какую-нибудь посудину?" Отобедав, дед вышел из-за стола, перекрестился и, вместо того, чтобы прилечь, как обычно, на кровать и вздремнуть, вышел на улицу, отвязал коня и укатил куда-то на телеге, не сказав никому ни слова.Мать Егора, Марья Зосимовна, не могла не заметить тучки, набежавшей на отцовский лоб, но не посмела спросить о причине плохого настроения. Она поставила перед Егором глиняную кружку с молоком и сказала:- Что дед, что внук - одна стать. Надулись севодни оба, как мыши на крупу. Уж не огорчил ли ты деда, Егору шко?- Может, ему нездоровится, от того и потемист, - уклончиво ответил сын.Мать тихонько вздохнула, сняла с себя пестрядинный клетчатый фартук, упрятала рассыпавшиеся русые волосы под легонький ситцевый платочек. Она была еще довольно приглядна, стареть не торопилась. Синеглазая, с ямочками на щеках, она неторопливо и с достоинством ходила по избе, делая привычные хозяйственные дела.- Стареет батюшко, да что поделать? Годы текут, как вешня вода...Егор молчал, молчал да и вымолвил:- Даве у пристани корабли видел. Большие красавцы, многопарусные. Идут в разные края. А один дак прямо в Норвегию... Купеческой трехмачтовик. Попроситься бы в команду, поплавать...- Тебе плавать рано, Егорушко! - сразу насторожилась мать, и в голосе ее можно было уловить досаду. - Ты еще мал да слабенек. И неопытен тоже...- Не так уж и мал. И вовсе не слабенек. Двухпудовые мешки носил!.. обиделся Егор. - В мои-то годы...Мать перебила:- В твои-то годы надобно дома сидеть, паруса шить, деду угождать. О море нечего и думать.- Уж и подумать нельзя?- Нельзя. Отец-от ушел да и не воротился! Ты эти свои задумки из головы выбрось!- Нету задумок, - поспешил Егор успокоить мать.- Ну раз нету, дак и ладно.Мать, конечно, в море его не отпустит. И надеяться нечего. А о деде и говорить не приходится... Егор неторопливо вылез из-за стола:- Я в парусную.- Иди-ко потрудись. Из дому не отлучайся! Дед осерчает.- Ладно.В парусной Егор посидел на табурете, поглядел в окошко, потом стал помогать Акиндину, разворачивающему на столе новую штуку полотна. Яков и Тимофей, пока им работы по шитью не было, пилили во дворе дрова на зиму.- Акиндин, много ли тебе лет было, когда ты в море ушел? - спросил Егор.- Двенадцать.- И где ты плавал попервости?- Сперва в зуйки пошел на Мурман. Два года у котлов коптился, кашеварил, тюки отвивал1...- А в матросы скольки лет берут? - допытывался парень.Акиндин поглядел на него подозрительно, потом рассмеялся и подмигнул:- Море тебя зовет? Дедову волю переступить затеял?- Да нет, что ты...- В матросы берут лет семнадцати, ежели, конечно, парень рослый да крепкий, да не обижен умом и сноровкой.Егор подумал: "Мне уж семнадцатый год. Сила, слава богу, есть, да и сноровка тоже..." - Все-таки заболел ты морем, - уверенно сказал Акиндин. - Скажи по правде, уйти затеял? Егор ответил уклончиво:- Не пущают ни дед, ни мать. Оба против...- У меня тоже родители были против, да я ушел. Нет, я тебе советов давать не берусь, с дедом ссориться мне не с руки. Однако понимаю: в парусной тебе скучно, хочется испытать силенку в другом деле. Замечу только, что море любит смелых и послушных. И тех, кто за себя может постоять и за товарища. Постоишь за товарища - и он тебя выручит, когда трудный час придет. Вот у нас на "Виктории" было...Акиндин опять ударился в воспоминания. Егор слушал мастера, а в голове у него созревал свой план...
* * *Дружба с Катей Старостиной у Егора началась еще в раннем детстве, когда оба учились в четырехклассном училище, а теперь она перешла в более глубокое чувство - любовь.Катя была стройна, тонка, сероглаза. Старательно заплетенная коса с ленточкой сбегала по плечу на грудь, обтянутую ситцевой кофтой. На ногах полусапожки с пуговками-застежками.Отец у нее работал в порту лоцманом, проводил морские корабли Двинским устьем, мать занималась домашним хозяйством, и Катя ей помогала.