Это было уже старое семиэтажное здание, в нескольких окнах светились огни.
Они позвонили. Дверь открылась, и они увидели, что в каморке консьержки еще горит свет. За стеклянной дверью были видны кровать, неопределенного возраста женщина с вязаньем в руках и мужчина в войлочных тапочках, распахнутой на волосатой груди рубашке без воротничка, читавший газету. Из радиоприемника лилась музыка.
- Простите, мадам... Месье Голдфингер у себя?
- Дезире, ты не видел, он вернулся? Нет?.. Да ведь он вышел всего полчаса назад...
- Один?
- Один. Я еще подумала, что ему понадобилось что-нибудь купить здесь поблизости. Ну там сигареты...
- А он часто уходит по вечерам?
- Да почти никогда. Если только в кино с женой и со свояченицей...
- А они обе дома?
- Да. Они никуда вечером не выходили... Вы хотите их видеть? Четвертый этаж, направо...
Лифта в доме не было. Ступени устилал потемневший ковер, на каждой лестничной площадке горела электрическая лампочка, освещая по две выкрашенные в коричневый цвет двери - одну справа, другую слева. Дом казался чистым, удобным, хотя и совсем не роскошным. Стены, выкрашенные "под мрамор", явно нуждались в хорошем ремонте, потому что то тут, то там на них уже выступали бежевые, а то и откровенно ржавые пятна.
Опять послышалось радио... Передавали все ту же песню из пресловутого праздничного концерта Парижской станции, которая раздавалась сегодня повсюду.
Они уже дошли до площадки четвертого этажа.
- Позвонить? - спросил Лоньон.
За дверью задребезжал звонок, и они услышали шум, с которым кто-то отодвигал стул, чтобы встать, и молодой голос, бросивший кому-то:
- Я подойду.
Быстрые легкие шаги. Поворот дверной ручки. Наконец замок открылся, и тот же голос проговорил:
- Как ты бы...
Как можно было догадаться, она хотела сказать: "Как ты быстро!"
Девушка, открывшая дверь, замерла на пороге при виде двух незнакомых мужчин и пробормотала:
- Извините, пожалуйста... Я думала, что это...
Молодая, симпатичная, одетая в черное, словно в траур. У нее были светлые глаза и белокурые волосы.
- Мадам Голдфингер?
- Нет, месье... Месье Голдфингер мой зять...
Она все еще чувствовала себя немного растерянной и даже не подумала пригласить гостей войти. В ее взоре сквозило беспокойство.
- Вы позволите? - проговорил Мегрэ, продвигаясь вперед.
Из глубины квартиры донесся еще один голос, не такой молодой и словно бы усталый:
- Что там такое, Ева?
- Не знаю...
Мужчины вошли в крохотную переднюю. Слева, за застекленной дверью угадывалась в полутьме небольшая гостиная. Судя по царившему в ней порядку и пианино, уставленному фотографиями и безделушками, этой комнатой пользовались нечасто.
Во второй комнате горел свет. Именно здесь негромко играло радио.
Но прежде чем комиссар с инспектором дошли до нее, девушка торопливо проговорила:
- Вы позволите, я закрою дверь в эту комнату? Сестра сегодня плохо себя чувствует, она уже легла...
Наверное, открытой оставалась дверь между этой комнатой и столовой, служившей гостиной.
Оттуда доносился шепот. По всей видимости, мадам Голдфингер интересовалась:
- Кто это?
И Ева тихо отвечала:
- Не знаю... Они ничего не сказали...
- Приоткрой дверь чуть-чуть, чтобы я слышала...
Как и в большинстве квартир этого квартала, как и за всеми освещенными окнами, которые наблюдали сегодня комиссар и инспектор, здесь царил покой, тяжеловатый и чуть приторный покой жилищ, в которых никогда ничего не случается, в которых и представить себе невозможно, что что-нибудь может когда-нибудь случиться.
- Извините, пожалуйста... Будьте любезны, проходите...
Обстановка столовой состояла из самой обыкновенной мебели, какая тысячами продается во всех мебельных магазинах, с вечной медной жардиньеркой на серванте, с тарелками, расписанными на исторические темы, расставленными на посудной полке, затянутой кретоном в красную клетку.
- Присаживайтесь... Ах, постойте...
Три стула были завалены обрезками ткани и выкройками из плотной коричневой бумаги, а на столе лежали ножницы, журнал мод и еще один отрез ткани, который как раз кроили, когда раздался звонок.
Девушка повернула переключатель радиоприемника, и вдруг наступила полная тишина.
Лоньон, еще более угрюмый, чем всегда, разглядывал мысы своих мокрых ботинок. Мегрэ поигрывал трубкой, которая успела уже потухнуть.
- Ваш зять давно ушел?
На стене висели вестминстерские часы с боем, и девушка машинально бросила взгляд на циферблат:
- Чуть раньше десяти часов... Может быть, без десяти минут... У него на десять была назначена встреча здесь, неподалеку...
- А вы не знаете, где?
В соседней, погруженной в темноту комнате раздался шорох. Дверь так и оставалась приоткрытой.
- В кафе, наверное, но в каком, я не знаю... Но наверняка где-нибудь рядом, потому что он сказал, что вернется до одиннадцати...
- Деловая встреча?
- Конечно... Какая же еще?
Мегрэ показалось, что щеки девушки слегка покраснели. Впрочем, в течение последних минут, по мере того как она присматривалась к обоим мужчинам, ее начала охватывать все более отчетливая тревога. В ее взгляде стыл немой вопрос. И в то же время казалось, что она боится узнать правду.
- Вы знакомы с моим зятем?
- Как вам сказать... Пожалуй, немного... У него часто бывали встречи по вечерам?
- Нет... Очень редко... Можно сказать, почти никогда...
- Наверное, ему позвонили? - спросил Мегрэ, потому что заметил на круглом столике телефонный аппарат.
- Нет. Он за ужином сказал, что в десять часов ему надо будет выскочить.
Голос звучал беспокойно. Легкий шум из спальни подсказал комиссару, что мадам Голдфингер уже поднялась с постели и сейчас, должно быть, босиком стоит за дверью, чтобы лучше слышать.
- Ваш зять был здоров?
- Да... То есть крепким здоровьем он никогда не отличался... Да еще сам себя всегда настраивал... У него была язва желудка, и врач сказал ему, что он наверняка вылечится, а он убедил себя, что у него рак.
В соседней комнате послышался легкий шум, скорее даже не шум, а откровенный шорох, и Мегрэ поднял голову, уверенный, что сейчас явится мадам Голдфингер.
Он действительно увидел ее стоящей в дверном проеме, закутанную в голубой фланелевый халат.