.. Я же говорил вам утром...
- Благодарю вас. Вы свободны.
Эмиль бросил на мадам Жослен взгляд, словно просил прощения за содеянное.
- Я вам больше не нужен?
- Думаю, что нет.
Они остались в кабинете вдвоем, и Мегрэ указал ей на кресло, стоявшее напротив его письменного стола.
- Вы знаете, где сейчас ваш брат? - спросил он тихо.
Она посмотрела прямо на него темными, блестящими глазами, как и прежде, у себя дома, но на сей раз в ней не чувствовалось такого нервного напряжения.
Казалось, она даже испытывала некоторое облегчение.
Особенно это стало заметно, когда она решилась сесть в кресло. Словно она наконец отказалась от роли, которую играла против своего желания.
- Что вам сказал мой зять? - спросила она, отвечая вопросом на вопрос.
- Почти ничего... Он только подтвердил, что у вас есть брат, впрочем, я это и без него уже знал...
- От кого?
- От очень почтенной дамы лет девяноста, которая до сих пор живет на улице Даро, в том доме, где вы раньше жили с отцом и братом...
- Это должно было случиться, - еле слышно произнесла она.
Он повторил свой вопрос:
- Вы знаете, где он сейчас?
Она покачала головой:
- Нет. И клянусь вам, что говорю правду. До прошлой недели я вообще была уверена, что он где-то далеко от Парижа.
- Он никогда не писал вам?
- С тех пор как перестал у нас бывать, ни разу.
- Вы сразу же поняли, что это он убил вашего мужа?
- Я и сейчас в этом не уверена... Не могу поверить...
Я знаю, все улики против него...
- Почему вы молчали, принудили к этому дочь и стремились во что бы то ни стало спасти его?
- Прежде всего потому, что это мой брат, потому, что он несчастный человек... Ну а потом, я в какой-то мере чувствую себя виноватой...
Она достала из сумки носовой платок, но не для того, чтоб вытереть глаза, - они по-прежнему были сухими и горели, словно от внутренней лихорадки.
Продолжая говорить и слушая вопросы комиссара, она машинально скручивала его в комок своими тонкими пальцами.
- Теперь я готова все вам рассказать...
- Как зовут вашего брата?
- Филипп... Филипп де Лансье... Он на восемь лет младше меня...
- Если не ошибаюсь, он подростком провел какое-то время в санатории в горах?
- Нет, не подростком... Ему было всего пять лет, когда у него обнаружили туберкулез. Врачи отправили его в Верхнюю Савойю, он жил там до двенадцати лет.
- Мать уже умерла?
- Она умерла через несколько дней после его рождения... Это многое объясняет... Вероятно, то, что я сейчас вам расскажу, завтра появится во всех газетах?
- Обещаю вам, что нет. Что объясняет смерть вашей матери?
- Отношение отца к Филиппу и вообще его отношение к жизни все оставшееся время... После смерти матери отец стал другим человеком, и я уверена в том, что пусть невольно, но он всегда считал Филиппа виновником ее смерти... К тому же он стал пить... Он вскоре подал в отставку, хотя у него не было никаких сбережений, и мы были очень стеснены в средствах.
.. К тому же он стал пить... Он вскоре подал в отставку, хотя у него не было никаких сбережений, и мы были очень стеснены в средствах...
- Пока ваш брат находился в горах, вы вместе с отцом жили на улице Даро?
- С нами до последних дней жила старая служанка, она уже умерла...
- А когда вернулся Филипп?
- Отец поместил его в закрытое религиозное учебное заведение в Монмаранси, и он приезжал к нам только на каникулы... В четырнадцать лет он сбежал оттуда, и через два дня его задержали в Гавре, куда он добрался автостопом. Он говорил всем, что торопится в Гавр, потому что его мать при смерти... У него вошло в привычку рассказывать всякие небылицы...
Он придумывал какие-то несусветные истории, ему верили, и в конце концов он сам начинал в них верить...
Поскольку его не согласились принять обратно в Монмаранси, отец отдал его в другой коллеж, неподалеку от Версаля. Филипп учился там, когда я познакомилась с Рене Жосленом. Мне было двадцать два года...
Теперь носовой платок походил на веревку, и она дергала его за концы, а у Мегрэ погасла трубка, но он этого даже не заметил.
- Тогда-то я и совершила ошибку, за которую не перестаю себя корить. Я думала только о себе...
- Вы колебались, выходить ли вам замуж?
Она смотрела на него, не зная, что сказать.
- Я впервые произношу вслух то, о чем до сих пор только думала... Жизнь с отцом становилась все тягостнее, он уже был болен, хотя мы этого еще не знали... Я, правда, понимала, что долго он не проживет и что очень скоро я стану необходима Филиппу. Видите ли, я не должна была выходить замуж... Я говорила об этом Рене.
- Вы работали?
- Отец запрещал мне работать, поскольку считал, что девушке не место в конторе... Однако я намеревалась пойти работать, когда буду жить с братом... Но Рене настаивал... Ему было тридцать пять лет... Он был уже сложившимся человеком, и я в него верила...
Он сказал мне, что, если, что случится, он будет заботиться о Филиппе, будет относиться к нему, как к сыну, и я в конце концов согласилась. Мне не следовало этого делать... Это было уступкой... Но мне так хотелось вырваться из тягостной домашней обстановки, освободиться от ответственности... У меня было предчувствие...
- Вы любили мужа?
Она посмотрела Мегрэ прямо в глаза и ответила с вызовом в голосе:
- Да, господин комиссар... Я любила его до последнего дня... Это был человек... - У нее впервые задрожал голос, и она отвернулась. - И все равно, всю свою жизнь я считала, что должна была принести это в жертву... Когда через два месяца после свадьбы врач сообщил мне, что у отца неоперабельный рак, я сочла, что это возмездие.
- Вы сказали об этом мужу?
- Нет. Я впервые говорю с вами обо всем этом, и только потому, что если это действительно сделал мой брат, то мой рассказ - единственный способ как-то оправдать его... Если будет нужно, я повторю это на суде. Вопреки тому, что вы думаете, мне безразлично, что скажут люди...
Она оживилась, а ее руки были в беспрестанном движении. Она снова открыла сумочку и достала небольшую металлическую коробочку.
- У вас нет стакана воды? Мне лучше принять лекарство, которое прописал доктор Ларю.
Мегрэ открыл стенной шкаф, в котором хранились графин с водой, стакан и даже бутылка коньяку, который иной раз бывал весьма кстати.
- Благодарю вас.