Вот пан Шкрабьюк, полковник УНСО, он подтвердит. Скажите, панэ Павло!
«Вот нацюга проклятый!» – подумал пан Павло. Он попал в неловкое положение. Не хотелось ему этой темы, но язык, черт его откуси, вывел. Пришлось выкручиваться.
– Украинская национальная самооборона – военизированная общественная организация, предназначенная для помощи Вооруженным силам Украины. Это вроде как казачество в России. Или даже скорее что‑то вроде ДОСААФа.
Но Кулик словно его не слышал.
– Наши хлопцы уже бились в Чечне с имперскими войсками!
Пану Павлу приходилось туго.
– Это были добровольцы, они действовали по собственной инициативе и к УНА не имели никакого отношения.
– Панэ Павло, вы тогда ще не были в УНА и не знаете! УНА‑УНСО проводила запись добровольцев. Я сам ходил записываться, но меня по здоровью не взяли.
Лариса, которая и без того все время подкалывала Шкрабьюка за то, что он боец УНСО, посмотрела хитро и приготовилась слушать, как он выкрутится.
– Это была политическая ошибка. – Шкрабьюк использовал стандартный ход всех партий мира. – Сейчас Украина проводит политику сближения с Россией и УНА поддерживает эту политику.
– Панэ Павло, вы боитесь говорить правду перед гостями из Москвы, но я считаю, что они должны ее знать. Руководство УНА состоит в Социал‑националистической партии Украины, этим уже многое сказано. И какое может быть сближение с Россией?! Украина уверенно ориентируется на Запад. Мы – европейская страна, а Россия – типичная азиатская империя с неуемными аппетитами. Вы что, хотите, чтобы нами снова правил Николай или Сталин?
Ну что тут скажешь! Начитался дурак эсэнпэушной прессы и кроет, как на митинге! И возразить нечего. Вдруг еще настучит – тогда пойдет Шкрабьюк по полной программе. И пророссийские настроения ему припомнят, и нарушение нравственности в преддверии высокого визита. Вот и Лариса уже откровенно смеется, а длинный брюнет москвич ей подхихикивает и даже что‑то нашептывает на ушко.
Положение спасла серенькая Света. Погасила свет, включила магнитофон и объявила танцы. При этом она постаралась быть поближе к опасному брюнету, но где уж ей! Черный, кажется, Семен, потащил тискать под музыку Ларису. Шкрабьюк из благодарности пригласил Свету.
Когда у женщины появляется новый, более интересный для нее любовник, она не бросает сразу старого. Она дает ему последний призрачный шанс восстановить status quo. Она откровенно флиртует с претендентом, а по отношению к кандидату на отставку проявляет демонстративную холодность. Кто это проходил, тот чувствует сразу, а проходили все...
Весь вечер Лариса якшалась с заезжим черноглазым брюнетом (из жидов он, что ли?) и, когда пришло время гостям расходиться, долго прощалась с ним в прихожей. Шкрабьюк уже знал, что москвичи живут в подвале у Кулика, и сильно подозревал, что, когда он уедет домой, его сменит этот самый Семен.
Когда наконец все ушли и он остался с Ларисой наедине, он выпил незапланированную рюмку, а делать этого не стоило, потому что и так он был раздражен, а после лишней рюмки сдерживать эмоции было делом почти немыслимым. За этим последовала неприятная сцена с Ларисой. Шкрабьюк ревновал и устраивал натуральную сцену ревности. Лариса считала себя свободным человеком и ревность презирала. Кое‑как успокоившись, пан полковник перешел к тому, зачем, собственно, и таскался на улицу Сверчинского. Но секс с Ларисой, который он всегда считал украшением своей трудной жизни, на этот раз прошел смазанно и сумбурно. Лариса его уже не хотела.
К часу ночи Шкрабьюк совершенно протрезвел и намылился домой: пора. Попытался еще повыяснять отношения со своей пассией, но только окончательно испортил себе настроение – Лариса просто ушла на балкон и закурила, не желая его слушать. Катастрофа чувств. Где‑то слышал Шкрабьюк такую поговорку.
На лестницу он вышел злой и взвинченный. И тут на него свалилась еще одна неприятность. Едва успел он спуститься к выходной двери, как почувствовал, что чьи‑то цепкие руки сдавили ему шею. Первой мыслью было: галлюцинация, ведь на лестнице никого не было! Вторая мысль прийти ему в голову не смогла, потому что полковник Шкрабьюк потерял сознание.
Очнулся он в тюремной камере. Там было много народу, но арестованный он был один. Остальные – палачи. Арестованный не видел их лиц, они были как в тумане, какие‑то мутные и при этом темные. Да и что тут разглядишь, когда тебе в глаза бьет лампа такой мощности, какую, наверное, вырабатывают все электростанции Украины, вместе взятые. Сам полковник был привязан к стулу, да еще кто‑то держал его голову так, чтобы он не мог отвернуться от света. Когда эти страшные люди увидели, что он пришел в себя, начался допрос.
– Отвечай, – спросили его в лоб, без обиняков и угроз, – где лагеря УНСО? Сколько их, координаты, численность войск, как к ним проехать, как найти.
Ведь чувствовал пан Шкрабьюк, что за все эти деньги, которые получает УНА непонятно от кого, которые оседают в карманах начальства, включая его самого, оседают в карманах чеченских инструкторов, в карманах продажных редакторов и борзописцев, – за все эти деньги рано или поздно придется расплачиваться. И для него час расплаты настал.
* * *
Боцман ждал «генерала» площадкой выше. Лестница была старая, деревянная и скрипучая. Но зато перила прочные. Когда Шкрабьюк вышел от Ларисы, Боцман пропустил его ступеньки на две вперед, чтоб у того пропал обзор верхней площадки, и съехал по перилам. Он настиг свою цель там, где и планировал, у самой двери, чтоб меньше потом тащить до подвала. Аккуратно прижать сонные артерии и спустить обмякшее тело на семь ступенек вниз было делом двадцати секунд. Мы привязали свою добычу к стулу, дали свет и побрызгали ему рожу водой. И когда он очнулся, начали допрос.
– Я все скажу, – сказал Шкрабьюк. – Сейчас, все скажу, только дышать мне трудно, сейчас отдышусь и все скажу.
Побледнел и замолчал.
К нему бросился Док. Одной рукой он взял пульс на шее, другой – на запястье. Потом бросил руку, она упала плетью, оттянул веко и внимательно всмотрелся в глаз.
– Поздравляю с первым трупом, – объявил Док и стянул с головы чулок.
– Инфаркт? – поинтересовался Боцман.
– Да, и обширный. Надо что‑то решать, пока не окоченел.
Я вышел из шахматного клуба и постучал к Бороде.
– Борода, – сказал я ему, когда он открыл, – у тебя перчатки есть?
Борода явно испугался, нырнул к себе и вынес пару белых трикотажных рабочих перчаток.
– Что, не колется? – шепотом спросил он.
– Он уже никогда не расколется.
Борода перепугался еще больше, но я его успокоил:
– Он только очнулся, увидел нас и окочурился со страху. Ничего такого мы с ним не делали, только попугать собирались.
Вместе мы вернулись к ребятам и трупу. Борода успокоился, но не совсем. Я вообще заметил, что с выдержкой у него плоховато. Дилетант.
– Может, автокатастрофу инсценировать, – суетился он. – Я место знаю, здесь недалеко.
– Не имеет смысла, если у него и так честный инфаркт, – возразил Док. – С аварией хлопот больше, ее надо еще так инсценировать, чтобы следствие могло объяснить причину. Ты, Андрей, иди к себе, мы сами все сделаем. И не бойся.
Я кивнул Доку, и он вышел на лестницу. За ним двинулся Артист. Артист выбрался на улицу, осмотрелся, вернулся, открыл дверь и заглянул на лестницу. Док просигналил ему сверху – у него все тихо. И тогда Артист кивнул мне – я стоял внизу у входа в «пыточную».