Игрушка не произвела на Миро никакого впечатления. В форме игрушки он узнал слона. Но все-таки этот маленький деревянный объект чем-то привлёк его внимание. Миро вообразил себе слона, пересекающего пустыню, и что он на нём едет, и его преследуют плохие люди. И как-то, однажды утром он проснулся – слона уже не было. Они с Эниэлом долго и напрасно его искали. Когда Миро лёг спать в заброшенном сарае, то он поставил слона у своего лица на грязный земляной пол, а ночью кто-то его украл, как объяснил Миро Эниэл. Возможно, это был кто-то из тех, кто какое-то время жил с ними в этом сарае.
Миро воспринял пропажу без особых сожалений. Воровство было образом их жизни. Однако тусклое очертание формы отпечаталось у него в голове, как и осознание того, что кусок дерева может иметь форму животного. И ещё он для себя установил, что не надо стремиться что-нибудь иметь, пробовать заставить что-нибудь тебе принадлежать и искать удовольствия в чём-либо вообще. Рано или поздно у тебя это отберут так же, как и ты это сделаешь у кого-нибудь другого.
Мальчик снова потянул Миро за штанину, когда тот закончил заклеивать окна липкой лентой. Миро отмахнулся от него и пошёл в заднюю часть автобуса. Он шёл мягко, стараясь не потревожить детей. Он не хотел, чтобы, приходя в себя, они обращали на него внимание. Ему не нужно было ими заниматься. Пусть это будет обязанностью девчонки-водителя. Он хотел лишь следовать указаниям Арткина и аккуратно и вовремя их исполнять, в соответствии с планом их операции, ход которой волновал его. Он чувствовал, что будет нелегко. Чувство тревоги мучило его всё сильнее и сильнее. И он не был уверен, почему. Может, потому что Арткин многое держал от него в секрете? Арткин, который так любил разглагольствовать о предстоящих планах, удалился и вообще не появлялся в поле зрения. Он говорил о захвате автобуса, убийстве водителя, о накачке детей наркотиками, о том, как запереть изнутри автобус и даже заклеить окна липкой лентой, но ничего о том, что будет потом. Миро не осмеливался подвергать сомнению действия Арткина, и это было бы совершенно глупо. Арткин просто сказал: «Въехав на мост, мы ждем. Нам нужно будет вооружиться терпением, и оно будет вознаграждено».
В этот момент Арткин был в фургоне вместе со Строллом и Антибэ. «Может, он выкладывает свой план им, игнорируя меня?» - спросил себя Миро, и тут же он постыдился своей ревности. Он ревновал и прежде, просто, потому что он всегда был самым младшим и неопытным. Сегодня убийство водителя, как предполагалось, должно было доказать всем его мужественность, после чего он будет полностью принят в братство солдат свободы. Теперь он с негодованием смотрел на девушку. Он также обижался на мертвого ребенка, лежащего на заднем сидении в ожидании решения Арткина о том, что с ним делать дальше.
Миро на дух не переносил ожидание. У него появлялось много времени, чтобы о чём-нибудь подумать, обдумать, взвесить, спросить себя о том, что ему нужно оставить Арткину. Теперь перед ним стоял вопрос о девушке. Он думал о ней, сощурив глаза и видя её в передней части автобуса. Он пробовал заговорить с ней, следуя распоряжениям Арткина, но она была не слишком разговорчивой. Миро было интересно, о чём она думала. Подозревала ли она, что умрет прежде, чем этот инцидент будет завершен?
Она понимала, что Арткин лжёт, даже притом, что он лжёт умело?
Внезапная мысль поразила Миро: «Мне он лжёт тоже? Я также под влиянием этого его мастерства?»
Он закачал головой, словно так он мог бы избавиться от столь ужасной мысли.
Он заглянул в один из разрезов на окнах. Снаружи всё было тихо. Автобус был достаточно высоко, чтобы увидеть парапет по краям моста. Парапет мог защитить их, когда нужно будет переходить из автобуса в фургон. Здание через пропасть было всё также пустынно и бездыханно. Он искал глазами, где в деревьях от пуль снайпера могут полететь щепки, но он видел лишь заросли густой летней растительности. Наверху закричала птица; он не распознал этот звук. На его родине в долине реки, старики говорили, что горлинки и чайки кружатся в воздухе над апельсиновыми деревьями. В Америке он не видал ни горлинок, ни апельсиновых деревьев, хотя Арткин говорил, что они растут в южных районах, таких как Флорида, где Миро ещё не бывал.
Снова рыская глазами по небу, Миро услышал звук вертолета и затаил дыхание. Звук возрастал. Он почувствовал, что кровь тяжело запульсировала в его венах, и его сердце замолотило изо всех сил. От рёва двигателей вертолёта теперь задрожали стены автобуса. Это было похоже на то, что вертолёт приземлился на саму крышу автобуса, сотрясая весь его корпус.
Наконец ожиданию пришёл конец.
Всё только началось.
Когда Кет услышала звук вертолета, она сидела в отчаянии, изо всех сил сжав уже бесполезную баранку руля. У неё не было сил повернуться к детям, и она больше не желала встретиться взглядом с Миро. Она знала, что она обречена. Она это поняла в тот момент, когда увидела, что они в масках. Осознание этого вызвало у неё отвращение и чуть ли не рвоту. Они показали ей себя без масок. Она смогла бы их где-нибудь опознать, идентифицировать, указать пальцем на каждого из них в шеренге опознаваемых где-нибудь в полицейском участке так же, как это происходит в теледетективах. Свидетельства пяти- шестилетних детей в суде, вероятно, не имели бы силы. Но Кет знала, что живой они её не отпустят.
Чтобы хоть как-то оставить эти страшные мысли и не паниковать, она пошла в салон к детям, ероша волосы на их головах, нежно трогая их щеки, и разговаривая с теми, кто ещё не уснул. Большинство детей всё ещё сидели в состоянии полудрёма. Они были вялыми, словно мягкие тряпичные игрушки. Время от времени кто-то из них мог начать шевелиться или сидеть, кидая по сторонам непонятливый взгляд. Худенький веснушчатый мальчик с электрически-оранжевыми волосами дёрнул её за рукав, и, зевнув, он её спросил: «А когда мы приедем в лагерь?»
- Скоро, - ответила она. - По возможности скоро.
Он бледно улыбнулся ей и снова, вяло заморгав глазами, погрузился в полудрём.
Беловолосая девочка с голубыми, как море глазами, подходящая в кандидаты для победы на конкурсе «Самый Симпатичный Ребёнок», посмотрела на Кет. Её подбородок задрожал, и щекам потекли слезы.
- Что случилось? - мягко спросила Кет.
- Я забыла свою Класси, - пробормотала девочка.
- Кто такая Класси?
- Моя рафа Класси. - она вытерла слезы маленькой дрожащей рукой.
- Твоя, что? - спросила Кет. Она почувствовала на себе взгляд Миро, стоящего на следующем сидении и заклеивающего пленкой окна.
- Моя рафа, - сказала девочка, шмыгая носом, из которого потекли сопли. - Я хочу мою рафу.
- Она имеет в виду свою жирафу, - сказал мальчик, скомкавшийся на следующем сидении. Казалось, что он крепко спал. Когда он говорил, его глаза всё ещё были закрыты. Он был маленьким, толстым и даже круглым – с круглыми щеками и круглым животом. - Она всегда берет с собой свою жирафу, но сегодня она её забыла.
Девочка перестала плакать и даже обрадовалась:
- Ой, ты знаешь мою Класси, Раймонд? - спросила она.
- Конечно, я её знаю, - ответил он. У него был глубокий голос, словно идущий из глубины его толстого и рыхлого тела. Он открыл один глаз и осмотрелся вокруг, сначала на девочку, а затем на Кет. В этом глазу был блеск и тревога, яркое понимание того, что происходит. Едва ли это был глаз накачанного наркотиками ребенка. И он снова закрыл свой глаз. Кет внимательно изучала его. У неё было чувство, он сидел в полном сознании, слушал и наблюдал.
- Можем ли мы вернуться и забрать мою Класси? - спросила девочка.
- Позже, возможно, - ответила ей Кет. И чтобы отвлечь внимание: - Как тебя зовут?
- Моника, - ответила девочка. Она зевнула, протёрла глаза, и её голова медленно повалилась в сторону.
Миро сошёл с сидения и теперь подошёл к ней. Маска выделяла его глаза и губы. В маске они у всех выглядели одинаково. Прежде его губы выглядели чувственно, теперь они были просто большими и толстыми. Его глаза, казалось, стали больше: жестче, темнее и проникновенней.
- Тебе не нравится моя маска? - спросил Миро.
- В ней ты выглядишь отталкивающе, - сказала Кет, наполняя свой голос презрением, надеясь замаскировать своё опасение, свою панику.
Миро отошёл в сторону. Надевая маску, обычно он сталкивался со страхом и ужасом, но не с ненавистью, которую в данный момент он нашёл в глазах этой девушки.
- Мы не будем всё время в масках, - сказал он, немного путаясь в словах. Он был не слишком в себе уверен. Он хотел следовать распоряжениям Арткина, завоевать её доверие, но не знал, как это сделать, что нужно, чтобы ненависть исчезла с её лица. - В масках мы будем лишь вне автобуса. С заклеенными пленкой окнами в этом нет никакой необходимости. И к тому же маски пугают детей.
Кет отвернулась. Ей снова на глаза попался мёртвый ребёнок, лежащий на широком заднем сидении. Его тело было накрыто куском бесцветного полотна, принесённого Арткином из фургона. Ноги ребенка торчали из-под куска материи: крошечные зеленые кроссовки – почти новые, аккуратно завязанные белые шнурки, светло-зеленые носки, собравшиеся в гармошку на щиколотках. Бедный Кевин Макманн. Так звали этого мальчика. Ей позволили отыскать его имя в потёртом списке перевозимых ею детей. Она нашла его среди имён не входящих в членство Клуба Дяди Отто Тиви («Твои Забавы на Втором Канале»). Его карманы многое могли бы рассказать о том, кто такой Кевин Макманн, или кем бы он был, если бы не умер. Развернутая пачка жевательной резинки «Спирмент-Гум». Оранжевый мелок. Катушка тонкой лески, которую он мог бы использовать, чтобы запустить бумажного змея или просто порыбачить.
Она больше не хотела быть в одном замкнутом пространстве с этим несчастным ребёнком, ей нужно было выбежать из этого автобуса, подальше от этого моста, она чувствовала панику, которая снова стала душить её за горло, панику, которую было не остановить так же, как и невозможно остановить собственное кровотечение. Она заставила себя внешне, по крайней мере, остаться спокойной и уйти на своё водительское место. Солнце слепило через узкую не заклеенную полоску на лобовом стекле, попадая в глаза Кет. «Я не буду плакать», - сказала она себе. - «Я не буду плакать».
На самом деле, она не могла вспомнить, когда в последний раз она плакала. Возможно, в детстве, когда она была ещё маленькой Кэйти Форрестер, и мать одевала её в праздничное платье с изящной шнуровкой в жабо, словно звезду детского кинофильма. Это была её первая маска, первая из многих. Она часто себя спрашивала, где заканчивались её маски, и началась реальная Кет Форрестер. Так много масок. Была наиболее очевидная маска, данная ей природой: она была белокурой, со светлой чистой кожей, стройной, без особых проблем с лишним весом, ей удавалось избегать юношеских прыщей. Здоровое тело за одним исключением – у неё был слабый мочевой пузырь. Это была маска номер один: Кет Форрестер, здоровая молодая американская девушка, весёлая и задорная, королева выпускного школьного бала, капитан команды девушек по плаванию, подающая надежды актриса в драмклубе. Но была и другая Кет Форрестер, и третья… и она толком даже не могла их сосчитать. Кет Форрестер, внезапно просыпающаяся в четыре утра без особой причины, которая потом так и не может уснуть. Кет Форрестер, которая не выносит вид крови – однажды она упала в обморок, это было на футбольном матче, когда ей в ноги упал Рон Стэнли, его шлем слетел и покатился по земле, а из головы хлынула кровь. И Кет Форрестер, которая боялась кататься на роликовых коньках, и ещё та, которая мочилась между ног, когда могла сильно переволноваться. Возможно, по этой причине она не позволяла парням дотрагиваться до неё и вместо того, чтобы привлекать их своим остроумием и обаянием: она знала, что никто из них не мог бы устоять перед её милой улыбкой или нежной лестью.