– И не стыдно тебе – при мне, на мне же наживаешься?
Шувалов промолчал. Он лишь замотал головой, будто уронил что-то на пол, а Кука, порывшись в карманах, эффектно бросил на стол две фиолетовые купюры. Забрав одну из них, Шувалов потребовал у Зуева пятерку. Сообразив в чем дело, Зуев охотно отдал ему одну из тех, что совсем недавно получил от него же.
Все повеселели как-то разом. Зуев от того, что получил солидную добавку. Шувалов – что заработал и избавился от громоздких картин. Кука чувствовал себя и лихим купцом, и в перспективе владельцем бесценной коллекции картин, но, что самое главное, тонким знатоком живописи. А девочки радовались тому, что скучное отступление закончилось и можно опять выпить и поболтать о чем-нибудь земном. Радовалась и хозяйка дома. Она убедилась, что у всех присутствующих в данный момент есть деньги.
Справедливости ради надо заметить, что Галя никогда не выворачивала карманов у пьяных гостей и не выпрашивала на жизнь, которая дорожала год от году. Ей давали и так. Сказать, что Галя прирабатывала проституцией, значило бы оклеветать хозяйку дома. Спать она, конечно же, спала с желающими, но денег за это не требовала. Галя брала их как единовременную помощь. Кто даст. И давали, и любили ее, несмотря на то, что она была много старше некоторых своих любовников. Это обстоятельство мало кого смущало. Как однажды выразился Кука: «Старых и страшных женщин не бывает. Бывает мало водки». Именно на справедливости этого экзистенциального афоризма и необыкновенном Галином гостеприимстве и держалось благосостояние дома.
Как и полагается, сделку сейчас же обмыли.
Третий час длилось застолье. Все уже порядочно захмелели. Шувалов пересказывал Гале какой-то немыслимый эпизод из своей многострадальной жизни. Одна из девочек по-птичьи вертела головой, а другая героически боролась со сном. Кука с Зуевым спорили о политике, и делали это так, как умеют делать только пьяные или сильно скучающие люди. Собственно, спорили они о том, нужны ли государственные правители, а если нужны, то какие. Кука, положив два кулака на стол, очень твердо внушал Зуеву, что нужны, и лучше, если это будет не президент, а царь-батюшка.
– Нет! Нет-нет-нет! – Нервно вскрикивал Зуев. Затем хватался за пустой стакан, недоумевающе заглядывал в него и ставил на место. – Нет! – кричал он. – К черту всех этих дармоедов. Есть один закон: захотел поесть – поработай. И не важно, чем ты работал: головой, руками или… – Зуев мельком взглянул на Галю и добавил: – Еще чем-нибудь… Важно, что твой товар имеет спрос. И никакие цари и президенты людям не нужны!
Этот незамысловатый и старый как мир спор был прерван настойчивым звонком в дверь. Хозяйка дома с презрительной миной встала и пошла открывать. Сидевшие за столом в ожидании замолчали. Открыла глаза и девочка, боровшаяся со сном, а когда в комнату вошли два молодых человека, все одновременно выдохнули: «Ну-у-у-у».
– Вот, я тебе говорил, – сразу затараторил один из молодых людей. – Я тебе говорил, что здесь давно уже пьют, а ты не верил. – Он бросил красивую широкополую шляпу на кровать, а плащ повесил на руку хозяйке, которая для устойчивости вцепилась рукой в вешалку. – А мы идем мимо винного, – продолжил гость, – народу никого. Ну, думаю, коль никого, надо взять. Ну, взяли, стоим, соображаем, где выпить. Ну, думаю, здесь-то пьют небось. И точно, не ошибся. – Говоря все это, гость пожимал руки старым знакомым. Затем он по-гусарски представился девочкам, назвавшись Леней. После этого Леня приподнял одну из девочек над стулом, сел, а ее усадил к себе на колени.
– Ну, наливай, наливай, – торопил он Куку. – На улице-то, видишь, что делается? И не пьешь – захочется.
Опять задвигали стульями. Галя принесла маленькую скамеечку для друга Лени, а тот, не торопясь, как бы желая произвести на собравшихся приятное впечатление, одну за другой выставил на стол восемь здоровенных бутылок с блеклыми розовыми этикетками.
Разговор за столом сразу оживился. Леня очень забавно и непринужденно нес какую-то околесицу. При этом он все время хватал девочек за колени и обеих звал Нюшками.
Кука к тому времени уже начал терять свою чопорность. Она слетала с него, как луковая шелуха. Вначале изменилось выражение лица, затем поза, в разговоре появились непривычные для него обертоны и интонации. Кука простел на глазах, внутренне эксгибиционировал, но оценить это было некому. Вместе с ним преображались и все остальные. Щуплый Шувалов сделался могучим как баобаб. Глядя на него, можно было подумать, что он пьет не вино, а живую воду и готовится выйти на помост к штанге. Девочки вконец поглупели, хозяйка дома выглядела царственно надменной, а Зуев, истерически выпрыгнув из-за стола, вдруг обмяк и промямлил:
– Кто понял, что скорбь проистекает от привязанности, удаляется в пустыню, подобно носорогу. – После этого, держась за печку, он добрался до кровати и рухнул на нее обутый и одетый, как солдат на передовой.
Зуев не сразу уснул. Лежа с закрытыми глазами, он прислушивался к разговору, но ровным счетом ничего не понимал. Далекие голоса сливались и наподобие шума прибоя убаюкивали Зуева. А редкие вскрики и громко сказанные отдельные слова ничего не говорили Зуеву. Смысл их был таинствен и неузнаваем, как арабское письмо.
Через некоторое время в доме появился еще один гость. Зуев открыл глаза и попытался разглядеть вошедшего, но вместо человека увидел темное расплывчатое пятно.
Затем поднялся гвалт, и непрошеного гостя вытолкали за дверь. Кто-то крикнул: «Бросьте ему его рыбу» – и после этого действительно раздался скрип открываемой форточки и дружный хохот.
Очнулся Зуев от того, что кто-то повалился рядом с ним. Вслед за этим он услышал шепот:
– Сашка, хватит дрыхнуть. Поехали в Симферополь.
– Почему в Симферополь? – ошалело прошептал Зуев.
– Там тепло. Ну, хочешь, на Кавказ? Вставай, поехали.
– А сколько времени? – с трудом сев на кровати, спросил Зуев и застонал. Глазам его предстала фигурная композиция с картины Кукрыниксов «В бункере». За столом в неудобных позах, кто как, почивали гости.
– Время то самое, – настойчиво бубнил Шувалов. – Идем. – Он поднялся и потащил Зуева за руку.
– Надо жене позвонить, – вспомнил Зуев, – она же ничего не знает.
– Узнает, – ответил Шувалов, – из газет.
По случаю глубокой ночи на улице не было ни души. Казалось, что люди навсегда оставили этот город, и лишь редкие «Волги» с зелеными огоньками хищно проносились мимо. Одна из них притормозила, и Шувалов рыкнул в открывшуюся узкую щель:
– На вокзал.
В машине Зуев уснул. Затем, не помня как, сонный очутился в купе на второй полке. Напротив на такой же полке лежал Шувалов в пальто и ботинках. Он положил под голову какой-то мерцающий предмет и, видимо, уже спал.
Зуев закрыл глаза, а открыл их, когда уже совсем рассвело. Охая, он свесил с верхней полки ноги, наступил грязным ботинком на белоснежную постель соседа снизу и извинился. Сосед посмотрел на него ясными трезвыми глазами и безразлично произнес:
– Вы бы еще насрали мне на голову.
– Ну, я же сказал: извините, – морщась от головной боли, ответил Зуев. Он толкнул в бок спящего Шувалова и неожиданно визгливо крикнул: – Подъем!
Шувалов заворчал, словно дворовый пес, начал подтягивать колени к подбородку, а затем, не открывая глаз, поинтересовался:
– Где я?
– А ты что, не слышишь? Тук-тук, тук-тук? – ответил Зуев.
– Едем, что ли? – спросил Шувалов. Он открыл глаза, кряхтя сел и таким же грязным, как у Зуева, ботинком заехал соседке снизу в ухо. Женщина, видимо, была женой пассажира с трезвыми ясными глазами, потому что тот вдруг вскочил со своего места, выпрыгнул из купе и заорал:
– Ну, что это такое?! Что это такое?! Какие-то два рыла все утро терроризируют нас своими грязными ботинками! Проводник!
– Да ладно вам, – примирительно сказал Зуев. – Нечаянно же.
Шувалов тем временем спрыгнул с полки, извинился перед женщиной и даже помог ей стряхнуть с волос и коленей кусочки засохшей глины. Женщина все время говорила: «Да не надо, спасибо. Я сама». А Шувалов знай бубнил свое: «Ну, бывает. Не по злобе же». При этом он старательно тер грязной ладонью колено женщины, на котором и сразу-то не было никакой глины. А муж женщины вызвал проводницу и в сердцах наговорил ей всякой всячины: и про отравленный перегаром воздух, и про ночные вопли и храп, и про ботинки, которые культурные люди снимают, а всякая пьяная сволочь спит прямо в них. В общем, поднялся скандал. Проводница тут же потребовала у Зуева с Шуваловым билеты. Зуев посмотрел на Шувалова, а Шувалов на Зуева, и вскоре выяснилось, что билетов у них нет, а может, и не было вовсе. Это известие вконец разъярило обиженного пассажира.
– Так это они без билетов нас своими ботинками пачкали? – задыхаясь от гнева, закричал он. – Ну, свиньи! Ну, гады! Ну, сволочи! – Возмущение пассажира было таким неистовым, что даже жена его, до сих пор не принимавшая в склоке участия, заговорила:
– Не надо, Степ. Ну, зачем ты так?
– А тебя вообще не спрашивают, дура! – заорал на нее муж. – По-твоему, всякая пьяная сволота без билета может…
В общем, Зуева с Шуваловым попросили сойти с поезда, и чем скорее, тем лучше. Зуев сразу согласился. Он отвел проводницу в сторону и миролюбиво объяснил ей, что билеты должны быть, но, видно, из-за этого дела, – Зуев щелкнул себя пальцем по горлу, – они или потеряли их, или забыли взять. Зуев прижал обе ладони к левой стороне груди и проникновенно произнес:
– Не помню ничего. Честное слово.
Сошли горе-путешественники на какой-то маленькой станции с неинтересным названием Тулепово. Здесь было заметно теплее, чем в Москве, но по дорожной грязи столица сильно устала своему младшему собрату. Шувалов с тоской окинул взглядом небольшой двухэтажный поселок, растянувшийся вдоль железнодорожных путей, и смачно сплюнул.
– Черт тебя принес в это Тулепово, – зло проговорил он.
– Меня? – удивился Зуев.
– А кого же еще? Ладно, пойдем посмотрим, что такое это Тулепово. Не здесь же стоять.
Друзья спустились с платформы и, увязая в жидком черноземе, отправились в поселок.
Если мерить величину населенного пункта затраченной на дорогу физической силой, то Тулепово было где-то размером с Люксембург или Сан-Марино. Были здесь и своя баня, и книжный магазинчик, и две пивные – одна напротив другой. Начинали работать пивные в восемь утра, и к тому времени, как наши герои попали в этот поселок, злачные заведения давно уже работали, а может, и выручили рублей по сто двадцать. Одна за счет того, что пиво там стоило дешево – двадцать копеек. Зато во второй не очень брезгливый посетитель мог посидеть на стуле, а кружку поставить на стол, и это вполне оправдывало то, что пиво здесь стоило вдвое дороже. Правда, клиенты второй забегаловки состояли в основном из посетителей первой. Пиво они покупали по двадцать копеек, а выпить его приходили в «бар», как было написано на дверях этого заведения. Хозяйка бара ругалась, но не очень. Право посидеть получали только те, кто взял хотя бы одну кружку дорогого пива. Кроме того, тулеповцы оставляли после себя пустую винную посуду, за которой внимательно следила грязная старуха в кружевном от пивных подтеков халате. Она, как хороший главнокомандующий, видела сразу все поле боя и очень точно определяла, где требуется ее присутствие. С бесстрастным лицом мягкой шаркающей походкой старуха маневрировала между столиками, запуская руку именно туда, куда нужно, и именно тогда, когда там появлялась пустая посудина. Видно, не первый год она занималась этим пивным биатлоном, и не мешали ей уже ни старческая слепота, ни пьяная разболтанность суставов. Профессионализм сидел в каждой клетке ее прокопченного, проспиртованного тела, и даже потеряй она мозжечок, этот координатор движения всякой более или менее высокоорганизованной твари, то и тогда рука не подвела бы ее.