Посвящение
29 июня 2002 года, за несколько часов до того, как поставить последнюю точку в рукописи этой книги, я отправился в Лурд набрать чудотворной воды из тамошнего источника. И вот, уже на территории святилища, какой-то человек лет примерно семидесяти спросил меня: "Вам, наверное, говорили, что вы очень похожи на Пауло Коэльо?" Я ответил, что Пауло Коэльо - перед ним. Тогда этот человек обнял меня, представил жене, познакомил с внучкой, стал говорить о том, какую важную роль сыграли в его жизни мои книги, а под конец добавил: "Они заставляют меня мечтать".
Я не впервые слышал эти слова, но всякий раз радовался им. Однако в тот миг сильно растерялся, ибо знал, что "Одиннадцать минут" - книга, толкующая о таком предмете, который может и смутить, и шокировать, и ранить. Я дошел до источника, набрал воды, вернулся, спросил, где живет этот человек (оказалось - на севере Франции, на границе с Бельгией), и записал его имя.
Эта книга посвящается вам, Морис Гравелин. У меня есть обязательства перед вами, перед вашей женой и внучкой - но и перед самим собой: я должен говорить о том, что заботит и занимает меня, а не о том, что от меня хотели бы услышать все. Одни книги заставляют нас мечтать, другие - погружают в действительность, но все они проникнуты самым главным для автора чувством - искренностью.
Ибо я - первая и я же - последняя
Я - почитаемая и презираемая
Я - блудница и святая
Я - жена и дева
Я - мать и дочь
Я - руки матери моей
Я - бесплодна, но бесчисленны дети мои
Я счастлива в браке и не замужем
Я - то, кто производит на свет, и та, кто вовек не даст потомства
Я облегчаю родовые муки
Я - супруг и супруга
И это я родила моего мужа
Я - мать моего отца
Я - сестра моего мужа
Поклоняйтесь мне вечно.
Ибо я - злонравна и великодушна.
Гимн Изиде, обнаруженный в Наг-Хаммади, III или IV век (?) до н. э.
И вот, женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастроеый сосуд с миром;
И, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром.
Видя это, фарисей, пригласивший Его, сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница.
Обратившись к нему, Иисус сказал: Симон! Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель.
Иисус сказал: у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динаров, а другой пятьдесят;
Но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?
Симон отвечал: думаю, тот, которому более простил. Он сказал ему: правильно ты рассудил.
И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла.
Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги.
А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит.
Она повиновалась и не сразу ощутила холод, но уже через несколько минут заметила, что продрогла.
- Пойдем. Поговорим.
- Я не могу идти - здесь сплошные острые камни.
- Именно поэтому и надо идти: я хочу, чтобы ты чувствовала, как они впиваются в твои ступни, чтобы ощутила боль, потому что ты должна ощутить - как я ощутил когда-то - страдание, отделенное от наслаждения. Я должен вырвать его из твоей души.
"Ничего ты не должен, оно мне нравится", чуть не сказала Мария, но, промолчав, медленно зашагала вперед, и уже очень скоро ступни стало жечь от холода и острых камней.
- Одну из моих выставок устроили в Японии, и я попал туда как раз в то время, когда был полностью погружен в то, что ты называешь "страдание, унижение, огромное наслаждение". В ту пору я был уверен, что обратного пути нет, что мне суждено увязать все глубже и что мне не остается ничего другого, как только истязать и подвергаться истязаниям.
В конце концов, все мы рождаемся с сознанием своей вины, страшимся, когда счастье оказывается чем-то вполне возможным, и умираем, желая наказать других, потому что всю жизнь чувствовали себя бессильными, несчастными и не оцененными по достоинству. Расплатиться за свои грехи и иметь возможность покарать грешников - это ли не наивысшее удовольствие? Да, это великолепно. Мария шла рядом с ним, но боль и холод мешали ей вникать в смысл его слов, хоть она и пыталась прислушиваться.
- Сегодня я заметил у тебя на запястьях следы от наручников.
Наручники! Чтобы скрыть их, она надела несколько браслетов - не помогло: наметанный глаз непременно заметит все, что ему нужно.
- И вот что я тебе скажу: если все, что ты испытала недавно, заставляет тебя решиться на этот шаг, не мне тебя останавливать, но знай - ничего из этого не имеет отношения к истинной жизни.
- О чем ты?
- О боли и наслаждении. О садизме и мазохизме. Назови, как хочешь. Так вот, если ты по-прежнему убеждена, что это и есть твой путь, я буду страдать, вспоминать о своем желании, о наших встречах, о том, как мы шли по Дороге Святого Иакова, и о том свете, который исходил от тебя. Я сохраню где-нибудь твою ручку и всякий раз буду вспоминать тебя, разжигая камин. И, разумеется, больше не стану искать встреч с тобой.
Марии стало страшно, она поняла - пора на попятный, надо сказать правду, перестать притворяться, что знает больше, чем он.
- Недавно - а вернее, вчера - я испытала то, чего не испытывала никогда в жизни. И меня путает, что самое себя я смогла бы встретить, дойдя до крайнего предела падения.
Ей было трудно говорить - зубы стучали от холода, болели босые ноги.
- На моей выставке - а проходила она в городе, называющемся Кумано, - появился некий дровосек, - снова заговорил Ральф, будто не слыша сказанного ею. - Мои картины ему не понравились, но, глядя на них, он сумел отгадать то, чем я живу, то, какие чувства испытываю. Назавтра он пришел ко мне в гостиницу и спросил, счастлив ли я. Если да - могу продолжать делать, что мне нравится. Если нет - надо уйти и провести с ним несколько дней.
Он заставил меня - как я сейчас заставляю тебя - пройти босиком по острым камням. Заставил страдать от холода. Он заставил меня понять прелесть боли, если только боль эту причиняет природа, а не люди. Эта тысячелетняя наука называется Шуген-до.
Еще он сказал мне, что жил на свете человек, не боявшийся боли, и это было хорошо, ибо для того, чтобы владеть душой, надо выучиться сначала овладевать своим телом. И еще сказал, что я использую боль не правильно, не так, как надо, и что это плохо.