Я в самом деле испытываю восторг, хоть ничего и не вижу, да и не должен видеть. Я знаю, шаман не лжет. Когда дух вернется в тело, он станет мудрее и покойнее.
Я перестаю ощущать бег времени. Костер отбрасывает на лицо шамана причудливые тени, но я их почти не замечаю. Я отпускаю свой дух на волю; он нуждается в отдыхе. Холода я совсем не чувствую. Я вообще ничего не чувствую. Я свободен и останусь свободным, пока байкальский орел парит над заснеженными горами. Жаль, что дух не сможет поведать мне о том, что видел в полете, но мне и не следует знать всего, что случается.
Снова налетает ветер. Шаман низко кланяется земле и небу. Костер в земляной чаше внезапно ярко вспыхивает. Луна поднялась высоко, и на ее фоне я вижу силуэты птиц. Шаман на глазах превращается в усталого старика и прячет бубен в большую вышитую торбу.
Яо достает из кармана пригоршню монет и протягивает шаману. Я следую его примеру. Китаец говорит:
– Мы просили милостыню для байкальского орла. Это все, что нам удалось собрать.
Шаман кланяется, с благодарностью принимает подношение, и мы не спеша направляемся к лодке. Стало совсем темно, и нам помогает дух священного острова; остается лишь надеяться, что он выведет нас, куда следует.
Хиляль на берегу нет; старухи говорят, что она вернулась в гостиницу. Внезапно я понимаю, что шаман ни разу о ней не упомянул.
СТРАХ ПЕРЕД СТРАХОМ
О богреватель включен на полную мощность. Прежде чем зажечь свет, я стаскиваю куртку, шапку, шарф и иду к окну, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха. С холма, на котором стоит гостиница, видно, как в поселке один за другим гаснут огни. Я задерживаюсь у окна, пытаясь вообразить чудеса, которые открылись моему духу. Вдруг за спиной раздается голос:
– Не оборачивайся.
Это Хиляль. От ее тона мне становится не по себе.
– Я вооружена.
Быть не может. Если только те старухи...
– Отойди на несколько шагов.
Я подчиняюсь.
– Чуть дальше. Вот так. Теперь правее. Отлично, там и стой.
Я действую, не раздумывая, подчиняясь инстинкту самосохранения. В голове моей за считанные секунды прокручиваются все возможные варианты: броситься на пол, попытаться завести разговор или просто ждать, что будет. Если Хиляль действительно собирается меня убить, это произойдет очень быстро, но если она в самое ближайшее время не выстрелит, ей придется заговорить, и у меня появится шанс.
Раздается оглушительный грохот, и на меня сыплются осколки стекла. Над моей головой взорвалась лампочка.
– В правой руке у меня смычок, а в левой скрипка. Не оборачивайся.
Я испускаю шумный вздох облегчения. Старый трюк, никакой магии: оперные певцы способны создавать голосом особую вибрацию, от которой лопается стекло.
Смычок вновь касается струн, вызывая тот же пронзительный звук.
– Я знаю, что случилось. Я все видела. Старухи мне показали и без всякого огненного кольца.
Она все видела.
На мои усыпанные осколками плечи будто опускается каменная глыба. Яо об этом не догадывается, но наше путешествие – всего лишь отрезок моего пути к своему царству. Теперь мне ничего не нужно рассказывать. Она и так знает.
– Ты бросил меня в беде. Я умерла из-за тебя и вернулась, чтобы отомстить.
– Те не станешь мстить. Ты меня простила.
– Ты вырвал у меня прощение. Я не знала, что делаю.
Снова взмах смычка и снова этот неприятный звук.
– Если хочешь, можешь взять свои слова обратно.
– Не хочу. Ты прощен. Если понадобится, чтобы я простила тебя еще сто раз подряд, я готова. Но то, что я увидела, не укладывается у меня в голове. Ты должен все мне объяснить. Я была голой. Ты смотрел на меня, а я говорила всем, что люблю тебя, и поэтому меня приговорили к смерти. Я умерла изза любви.
– Можно мне повернуться?
– Пока нет. Сначала объясни, что произошло. Мне известно лишь, что в прошлой жизни я из-за тебя погибла. Это могло быть здесь или где угодно еще, но я пожертвовала собой ради любви, чтобы спасти тебя.
Мои глаза начинают привыкать к темноте, но жара в комнате стоит невыносимая.
– Что именно сделали те женщины?
– Мы сели на берегу озера; они разожгли костер, стали бить в бубен, впали в транс и дали мне какое-то питье. Когда выпила, у меня перед глазами начали всплывать какие-то неясные картинки. Это было недолго. Все, что помню, я тебе рассказала. Я думала, это что-то вроде кошмара, но они меня убедили, что мы с тобой правда встречались в прошлой жизни. Ты тоже так говорил.
– Нет, не в прошлой, в нынешней. Сейчас мы с тобой в гостинице, в безымянной сибирской деревушке и одновременно в темнице неподалеку от Кордовы. Я нахожусь сейчас со своей женой в Бразилии, но и со многими другими женщинами, которых знал, а в каких-то жизнях я и сам женщина. Сыграй что-нибудь.
Я снимаю свитер. Хиляль выбирает сонату, написанную не для скрипки. Когда я был маленьким, мать играла ее на фортепиано.
– Когда-то весь мир был женщиной, и все вокруг было наполнено ее прекрасной энергией. Люди верили в чудеса и жили сегодняшним днем, а времени не существовало. У древних греков было два слова для обозначения времени; одно из них кайрос , то есть время богов, вечность. Потом мир изменился. Людям пришлось бороться за выживание, выращивать хлеб и беречь урожай, чтобы не умереть от голода. Тогда они познали время в нашем понимании. Греки называли его хронос , а римляне отождествляли с Сатурном, богом, пожравшим собственных детей. Мы сделались рабами памяти. Ты играй, а я постараюсь все объяснить.
Хиляль играет. Мои глаза наполняются слезами, но я продолжаю говорить.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Когда мы стали работать вместе, Монике было всего двадцать; она была моей почитательницей, убежденной в том, что книги бразильского писателя, переведенные на другие языки, могут снискать успех во всем мире. Ради этого Моника бросила факультет химического машиностроения в университете Рио-де-Жанейро, вместе со своим парнем перебралась в Испанию и принялась стучаться в двери европейских издателей и рассылать им письма, уговаривая обратить внимание на мои сочинения.
Когда эти усилия не принесли никаких результатов, я приехал в маленький городок в Каталонии, где жила Моника, пригласил ее в кафе и предложил оставить это безнадежное дело и заняться своей собственной жизнью и своим будущим. Она решительно отказалась и заявила, что не вернется в Бразилию, потерпев поражение. Я попытался убедить ее, что это не поражение, ведь она не только не пропала (раздавая рекламные буклеты и работая официанткой), но обрела бесценный опыт выживания в чужой стране. Но Моника стояла на своем. Я ушел в твердом убеждении, что она губит свою жизнь, огорченный, что мне не удалось ее переспорить из-за ее невероятного упрямства. Впрочем, через полгода положение совершенно переменилось, а еще через полгода она зарабатывала столько, что смогла купить квартиру.
Моника верила в невозможное и потому выигрывала сражения, которые любой другой – включая меня – неизбежно бы проиграл. В этом и состоит доблесть воина: понимать, что воля и храбрость – не одно и то же. Храбрость привлекает к себе страх и лесть, а сила воли предполагает терпение и обязательность. Воистину сильные мужчины и женщины часто бывают одиноки, ибо от них веет холодом. Многим кажется, будто Моника хладнокровна, но это глубокое заблуждение. В ее душе горит огонь, столь же яркий, как и много лет назад, когда мы сидели в том каталонском кафе. И несмотря на то, что уже столь многого добилась, она по-прежнему полна энтузиазма.
Я как раз собирался рассказать Монике о нашей недавней беседе с Ж., когда в лобби появились две мои болгарские издательницы. Ничего удивительного: множество народу – из тех, кто участвует в ярмарке, – остановились в этом отеле.
Одна из издательниц обращается ко мне с дежурным вопросом:
– Когда же вы к нам приедете?
– На следующей неделе, если вы беретесь организовать поездку. У меня только одно условие: вечеринка после автограф-сессии.
Женщины растеряны.
Китайский бамбук!
Моника смотрит на меня с ужасом:
– Нам надо уточнить расписание...
– Но я совершенно точно готов прилететь в Софию на следующей неделе, – прерываю ее я. И добавляю на португальском: – Я тебе потом все объясню.
Моника видит, что я не шучу, но издательницы все еще колеблются. Они спрашивают, не соглашусь ли я немного повременить с приездом, чтобы они успели подготовить мне достойный прием.
– На следующей неделе, – настаиваю я. – В противном случае придется перенести поездку на неопределенный срок.
Только теперь они наконец понимают, что я совершенно серьезен, и принимаются обсуждать с Моникой детали. В это время к нам подходит мой испанский издатель. Разговор на время прерывается, все знакомятся, и из уст теперь уже испанского издателя вновь звучит все тот же вопрос:
– Когда же вы снова приедете к нам Испанию?
– Сразу после Болгарии.
– А точнее?
– Примерно через две недели. Можно провести автограф-сессию в Сантьяго-де-Компостела и еще одну в Стране Басков, с вечеринкой, на которую можно пригласить и читателей.
Во взглядах болгарских издательниц я вновь вижу недоверие, Моника натянуто улыбается.
«Не бойтесь брать на себя обязательства!» – сказал мне Ж.
Лобби заполняется людьми. Участники всех крупных выставок, будь то книжная ярмарка или выставка станков для тяжелой промышленности, как правило, размещаются в одних и тех же отелях, и самые важные встречи проходят в гостиничных барах, лобби или на ужинах, таких, как сегодня. Я приветствую всех издателей и всем, задавшим вопрос-приглашение: «Когда вы к нам приедете?» – отвечаю согласием. Я стараюсь подольше беседовать с каждым, не давая Монике вмешаться и спросить, что, черт возьми, здесь происходит. Ей остается только вносить в ежедневник все эти визиты, о которых я договариваюсь у нее на глазах.
В какой-то момент я прерываю разговор с арабским издателем, чтобы поинтересоваться, сколько стран мне предстоит в ближайшее время посетить.
– Послушай, ты ставишь меня в дурацкое положение, – раздраженно шепчет по-португальски Моника.
– Так сколько?
– Шесть стран за пять недель. Между прочим, эти ярмарки проводятся для книгоиздателей, а не для писателей. Тебе не обязательно принимать все приглашения, ведь я слежу за...
Тут к нам подходит мой издатель из Португалии, и мы не можем продолжить наш разговор. Мы с издателем обмениваемся ничего не значащими фразами, и я его спрашиваю:
– Вы случайно не собираетесь пригласить меня в Португалию?
Он признается, что краем уха слышал наш с Моникой разговор.
– Я серьезно. Было бы замечательно устроить автограф-сессию в Гимаранше и Фатиме.
– Если только вы в последний момент не передумаете...
– Я не передумаю. Обещаю.
Мы договариваемся о сроках, и Моника записывает в ежедневник: Португалия, еще пять дней. Наконец появляются российские издатели, мужчина и женщина. Моника облегченно вздыхает и тянет меня поскорее в ресторан.
Пока ждем такси, она отводит меня в сторонку.
– Ты спятил?
– Ну да, много лет назад. Ты когда-нибудь слышала о китайском бамбуке? Он целых пять лет представляет собой крошечный росток, тем временем разрастаясь корнями. Но наконец приходит пора, когда вдруг выстреливает вверх и достигает высоты в двадцать пять метров.