— Поехали, — участие этого парня, а больше, его скрытое сострадание окатило теплом и согрело замерзающие мозги.
Лешу привела на работу его мама, совершенно незнакомая женщина из книжного магазина. Записалась на прием, два месяца ждала очереди, еще в приемной часа два помаялась, чуть ли не за руку втащила сына в кабинет и сказала:
— Возьмите его себе. И вам будет спокойно, и мне. Из армии вернулся, воевать научился, а работы нет. Это же беда, в бандиты пойдет.
Морской пехотинец отвоевал полтора года в Чечне, после чего еще три служил по контракту в личной охране командующего южным округом. На Хамзата пришлось узду накинуть, и он недели три удила грыз, косился кровяным глазом и все-таки уволил своего земляка — лишних мест не было. Зубатый смотрел на Лешу и не хотел верить в его боевое прошлое: мягкий, застенчивый, слово скажет и смущается. Первое время он ходил в наряд на охрану губернаторского дома, Сашу знал хорошо, и когда все случилось, несколько дней молчал и вдруг выдал:
— Не верю я, сам он прыгнуть не мог.
И еще через день усомнился:
— Правда, у молодняка мозги жидкие. А на жидкости извилин не остается…
* * *
Схлопотав себе славу покровителя искусств, Зубатый вынужден был время от времени заглядывать в мастерские художников, в основном, к юбилярам, поэтому местные традиции знал и по пути заслал Лешу в магазин за водкой и закусками. Этот полусумашедший, упертый и одержимый народ практически жил в мастерских, даже если не запивал горькую, потому был вечно голодный, похмельный, и возвышенный.
К Туговитову он приезжал несколько лет назад смотреть картины, приготовленные в дар городу, и остался разочарованным, что и повлияло потом на решение не строить ему дом. Живописец собрал все старые, шестидесятых и семидесятых годов, работы, модные и актуальные для того времени: в основном промышленные пейзажи: дымящиеся и переплетенные трубы, парящие локомотивы, рабочие с кочергами на плечах, краны и железобетонные конструкции. Промышленности в области хватало, но ядерной, либо с ней сопутствующей, потому существовал строгий режим секретности и писать ее не разрешалось, а писать было необходимо, чтобы не отставать от времени и попадать на значительные выставки, потому основной натурой для художников служили кочегарки и городская ТЭЦ. Туговитов и писал их, с разных сторон и во всех ракурсах.
Когда-то за такие полотна давали ордена и звезды героев, от всего этого веяло юностью, могучей поступью великого государства, но сейчас картины прошлого смотрелись как знаки погибшей цивилизации. Они, наверное, имели цену, но чисто историческую, может быть, искусствоведческую, поэтому Зубатый сразу же решил, что галерею для этого строить не станет. Опытным глазом художника Туговитов заметил настроение губернатора, попытался исправить положение и вместо труб потащил со стеллажей другие картины, но впечатление уже сложилось, и теперь требовалось время, чтобы его исправить.
Сейчас Зубатый ехал к нему без предупреждения, без какой-либо подготовки, как раньше. Их никто не встречал, и они с Лешей оказались перед железной дверью с кодовым замком. По первому этажу на окнах стояли мощные решетки: художников уже несколько раз обворовывали, и некогда открытые всему миру мастерские чудаков и странников превратились в крепость. Постояли, потоптались с пакетами в руках, как бедные родственники, но тут откуда-то вывернулась девица, покосилась на дядей, нажала кнопки, и они воровато проникли за ней в полутемный, заваленный подрамниками и досками, коридор.
Туговитов всполошился и непонятно было: испугался чего-то или взволновался от радости.
— Какие гости! Я знал, что придете… И сегодня достал портрет! Да!.. И оказывается, он готов. Это удивительно, поверьте мне!.. Я ничего не понимаю. Но он дописан, закончен! Хотя я не прикасался к нему с тех пор, как Саша перестал ходить. Это чудо, Анатолий Алексеевич! Сами посмотрите… У него лик стал иконописным. И это не моя рука, не моя работа!..
У художника тряслись руки, неестественно медленно двигались всегда живые глаза и всклокоченная, замаранная краской борода стояла торчком. Он кидался к полотнам, повернутым к стене, бездумно хватал их и тут же отставлял.
Зубатый ощутил, как перехватило дыхание.
— Не надо, не показывайте. В следующий раз…
— Нет, я сейчас!.. Только найду!.. Где? Вот сюда ставил. — Туговитов перебирал картины. — Такого у меня не было!.. Я не совсем еще выжил из ума и помнил, что не закончил! Лицо не прописано, руки! Это самое главное — лицо и руки. Еще сеанса два — три… Я пишу обычно за пять! То есть, была сделана половина работы… А он дописался сам. И я обнаружил только сегодня! Нет, я слышал, проявляются краски, процесс полимеризации… Но это все современные химические краски! Или акрил, темпера!.. Я писал маслом, старым натуральным маслом — вот! — Он забыл о картине, выхватил из ящика и постучал засохшими свинцовыми тюбиками. — Им за двадцать лет, глядите. Все, глина! Но я снова растираю, развожу конопляным маслом и пишу… Сейчас краски дорогие и плохие, а у меня старые запасы. Раньше-то копейки стоило. — И вдруг зашептал. — Я вам скажу, Анатолий Алексеевич. Саша святой! Лишь с иконами происходят такие чудеса. Он святой!
Зубатый заподозрил, что художник таким образом пытается вернуться к теме личной галереи, завоевать доверие. Поскольку что-то подобное уже было, когда он после отказа строить дом написал портрет Маши, потом жены и его самого уговаривал попозировать.
— Портрет Саши мы оставим пока, — воспользовался паузой Зубатый. — Я пришел по другому поводу.
— По какому? — испугался Туговитов.
— Вы говорили о девушке… Которая приходила с Сашей.
У хозяина будто гора с плеч свалилась.
— Лизочка! Мы сейчас позвоним!
Пока он бегал к телефону, Леша накрыл стол, по-хозяйски убрав с него обрезки багета, мусор и инструменты. Зубатого подмывало самому найти портрет, взгляд притягивали шпалеры холстов у стены, однако суеверный страх Туговитова оказался заразительным, душа протестовала, а кисти рук холодели, и он сидел на скамейке, незаметно массируя и разогревая их.
Туговитов вошел сияющий, но на пороге вдруг снова сник и обеспокоился.
— Лизочка сейчас приедет. Она такая нежная!.. И сама водит машину, недавно купила…
Сел на табуретку, умолк, ковыряя краску из бороды, и глаза остекленели. Обычно компанейский, гостеприимный, он замкнулся, не предлагал выпить, закусить, и накрытый стол напоминал натуру, приготовленную для натюрморта. В мастерской было холодно, изо рта от дыхания шел парок, от долгого сиденья начинала зябнуть спина. Зубатый накинул на плечи пальто и встал, растирая немеющие руки, но художник расценил это по-своему, спохватился, всплеснул руками.
— Старый черт! Такие гости!.. Анатолий Алексеевич, не согреться ли нам? По рюмочке?..
— Пожалуй, да, — отвлеченно сказал Зубатый.
Туговитов стал откупоривать бутылку, и в это время кто-то тихо вошел, пустив по мастерской легкий сквозняк.
— Вот и наша Лизочка! — воскликнул он и снова увял. — Проходи, а шубку не снимай, у меня холодно…
Зубатый оглянулся. Слушая Туговитова, он непроизвольно нарисовал образ юного, нежного создания, эдакой Джульетты, но у двери оказалась взрослая женщина лет за двадцать пять, высокая, большеглазая, но смотрящая вприщур, будто в прицел. И голос оказался низким, сильным, словно у оперной певицы.
— Здравствуйте, — с хорошей дикцией проговорила она.
— Познакомься, Лизочка, — засуетился Туговитов. — Это Сашин папа, Анатолий Алексеевич… Лиза, у меня в мастерской случилось чудо!..
Если эта женщина была девушкой Саши, то представить его рядом с ней было невозможно. Не потому ли скрывал сердечные дела и даже с матерью не делился?
И еще: на похоронах ее не было! Зубатый никого там специально не рассматривал, но все время простоял у гроба и видел всех, кто подходил прощаться — такая бы яркая женщина обязательно бросилась в глаза…
— Очень приятно, — прозвучало сопрано, и черная рука в перчатке оказалась перед Зубатым. — Примите мои соболезнования.
Он не стал ни пожимать этой руки, ни тем более, целовать, поправил пальто на плечах.
— Спасибо…
— Я вас оставлю, — заспешил Туговитов. — На десять минут. Нужно принести цветы! Это последние осенние цветы, буду писать натюрморт…
Леша тоже предупредительно вышел вслед за ним. А девица выждала, когда стихнут их шаги в коридоре, расстегнула шубку, бросила на стол перчатки и закурила, ожидая вопросов: вероятно, художник предупредил, что Сашин папа хочет поговорить конфиденциально. У Зубатого было что спросить, однако с первого мгновения он ощутил проникающую радиацию лжи, исходящую от этой женщины, и сразу определил: правды не скажет никогда.
— А вы такой мужчина, — оценивающе сказала она и улыбнулась, показывая зубки. — И совсем не грозный, а даже очень обаятельный…
Этот развязный тон и привычки уличной проститутки мгновенно взбесили его, было желание уйти отсюда, но это бы выглядело, по крайней мере, смешно.
— Я слушаю вас, — холодно проговорил Зубатый. — Вы что-то хотели сообщить?
Она ничуть не смутилась, разве что подобрала растянутые губки и стала озвучивать другой текст, уже нормальным голосом.
— Да, хотела, и приходила к вам трижды. Но вы отказывались принять меня. В последний раз не далее, чем три дня назад. Я вынуждена была попросить Туговитова, чтобы он нас свел таким образом.
— Зачем?
— Мне показалось, вы собирались спросить о Саше. Я знаю, у него с отцом были трудные отношения, о чем он жалел. Но мне кажется, он уважал вас и всегда стеснялся положения семьи. Это очень сложное состояние души…
— Слушайте! — он не мог подыскать слова, чтоб как-то ее назвать. — Откуда вы знаете Сашу?
— Мы вместе занимаемся в студии. Занимались… Работали в паре на уроках актерского мастерства, и вообще…
— Что вообще?
Она снова выставила свои голливудские зубы, но уже с видом легкого оскала.
— Вам хочется узнать, почему Саша покончил с собой?.. Пожалуйста, я скажу. Вы постоянно давили на него! Давили положением, авторитетом, властью, одним своим существованием. Все вокруг знали, чей он сын, и относились к нему соответственно, а это унижало Сашу. Он нигде и никогда не мог быть самим собой, потому что вы шли за спиной, как асфальтовый каток. А он был ранимым, беззащитным и очень тщеславным. В хорошем смысле… Он не мог состояться, как личность, в тени вашей фигуры!
Зубатый еще не слышал такой версии и не ожидал ее услышать из уст этой девицы: слова и обороты звучали слишком фальшиво. Она пересказывала чужой, выученный и еще сценически не прожитый текст.
— Скажите, у вас есть ребенок? — внезапно спросил он.
Будущая актриса почему-то засмеялась.
— Ну, откуда же у меня ребенок?
— Когда будет — берегите его, — посоветовал Зубатый.
Мозгов у нее было чуть-чуть, как у большинства молодых актрис, поэтому она ничего не поняла.
— Дети — это прекрасно! — она чего-то испугалась и сделала брови домиком. — Но я с детства мечтала стать актрисой, четыре раза поступала и мне не везло. Потому что некому было заступиться, помочь. Я воспитывалась в детском доме… Прочитала объявление и приехала к вам в студию, встретила Сашу, который увидел меня, оценил и помог. Он поговорил с Екатериной Викторовной, с вашей женой, и меня приняли. Я ему так благодарна. Была… И наконец-то меня заметили в нашей драме! Для меня взяли «Бесприданницу» Островского! Буду играть роль Ларисы.