Зубатый вдруг мысленно отмахнулся — а пошло оно все! Пусть сами разбираются!
Уже в машине, когда выехали за город, Хамзат еще раз окатил ледяной водой и на сей раз достало до пяток.
— Морозова потерялась. Четвертый день ищут — нигде нет, а работать надо. Избирком на ушах стоит.
Он сжал кулаки, ощущая, как нехорошая волна предчувствия беды выплеснулась из солнечного сплетения и застучала в висках. Он вспомнил, что на самом деле несколько последних дней ничего не слышал о Снегурке, и последним отголоском был присланный ею на встречу психиатр Кремнин. И лампадку из кучи медного лома он выбрал для нее…
— Что, и дома нет? Может, на бюллетене? У нее внучка заболела…
— И внучки дома нет. Соседи говорят, не слышали, не видели…
Он больше ничего не спрашивал и весь оставшийся путь ехал, как на иголках. К тому же, телефон в Финляндии по-прежнему не отвечал, а когда он среди ночи позвонил Кате, чтобы выяснить, что с дочерью, трубку взяла бесприданница.
— Але-е! — пропела низким, зовущим голосом. — Але, говорите, вас слушают.
И мгновенно вызвала тихую злобу.
В город въехали уже на рассвете, когда выключили фонари. Прямой путь оказался перекрытым, ночами ремонтировали улицы, клали асфальт прямо в воду, готовились к инаугурации и приезду столичных гостей — ничего не менялось в этом мире. Хамзат повернул на объездную дорогу, и надо же было такому случиться — поехал по Серебряной улице. Зубатый уставился в затылок начальнику охраны, потом и вовсе зажмурился, однако сквозь веки, сквозь тонированное стекло «увидел», как проезжали роковую девятиэтажку: мимо проплыла черная скала, у подножия которой бурлило штормовое море…
Надоело жить, решил, что не вовремя родился — взял и ушел. Не попрощавшись ни с кем, никого не поблагодарив, а было бы в нем христианское начало, этого бы не сделал, поскольку над ним висел бы смертный грех и он бы знал, что вместе с телом погубит душу.
— К Морозовой на квартиру, — распорядился Зубатый.
Хамзат оглянулся и глянул выразительно: мол, я сказал, ее нет на квартире! Зачем ехать?
— Нет, погоди. Давай к храму на Богоявленской.
Кафедральный собор, куда обычно ходила Снегурка, стоял за железной дорогой, рядом с эстакадой, по которым день и ночь в обе стороны гремели поезда и большегрузные автомобили. Место было шумное, а Зубатому все время казалось, что молиться Богу следует в уединении и тишине — кто тебя услышит в эдаком грохоте? Поэтому, когда со скандалом выселяли отдел управления железной дороги, занимавший культовое здание и передавали его епархии (не без тайного участия Снегурки), Зубатый поделился своими соображениями с настоятелем, отцом Михаилом.
— Шум молитве не помеха, — сказал тот. — Молиться можно и в кузнечном цехе, и, прости Господи, в аду. Бог отовсюду нас услышит.
Миша Рязанов когда-то был одним из ведущих актеров драмтеатра, в исторических спектаклях всегда играл митрополитов, патриархов и государей, хорошо пел (в опере, поставленной Катей, пел князя Игоря) и, видимо, так разыгрался, что неожиданно оказался сначала в дьяконах, а вскоре его рукоположили в священники. За два года он сделал блестящую карьеру и теперь уже был настоятелем.
Отец Михаил готовился к утренней службе и, вероятно, по старой привычке, как перед выходом на сцену, сосредоточенно и самоуглубленно расхаживал по двору.
— Ох, брат, далеко она, — вдруг загоревал он, когда Зубатый спросил о Морозовой. — Спаси и помилуй!..
— Далеко — это где?
Старый актерище выдержал многозначительную паузу, словно царя играл и собирался объявить волю свою.
— В Свято-Никольский монастырь поехала, это в Малоярославце. Внучку с собой взяла.
— Что случилось? — он не хотел выдавать отношений и потому спрашивал без особых эмоций. — На работе ищут…
— Не могу я сказать, что случилось. Сам понимаешь, тайна исповеди.
Отец Михаил по благословлению владыки взялся отпевать Сашу — не каждый священник на такое соглашался. По слухам, смог убедить архиепископа, каким-то неожиданным образом растолковав предсмертную записку, но по другим слухам, оба желали угодить губернатору, потому и отпели самоубийцу.
— Когда же вернется?
— Боюсь, нескоро. А может, никогда.
— Да что же такое стряслось? — не сдержался Зубатый.
— Не стряслось — свершилось. А что, сам спроси. Может, тебе скажет.
Вернувшись за церковные ворота, он сел в машину и хмуро буркнул — домой. Хамзат вырулил на эстакаду и почему-то свернул не налево, как обычно, а поехал прямо. Зубатый сидел в некотором шоке от заявления Михаила, мысленно оправдывал Снегурку и маршрут движения отмечал мимоходом.
Вот выехали на центральный проспект, уже заполненный машинами, вот свернули на улицу Железнодорожников, выскочили на окружное шоссе и скоро оказались перед КПП Химкомбината. Десяток лет назад ему дали название — Светлый, но оно так и не прижилось, переподчинили области, но сам комбинат все равно смотрел на Москву и местной власти практически не подчинялся.
Зубатый будто проснулся и увидел, куда его привезли.
И только сейчас его охватило пронзительное, как в детстве, чувство потери. Все кончилось — и опять Химкомбинат! Вместе с бременем власти упала та жизнь, вернее, образ жизни, к которому он незаметно смог привыкнуть. Он не любил губернаторский дом, четыре года, прожитые в особняке, принесли только разочарование, поражение и горе. Но этот архитектурный памятник, с музейной казенной мебелью, с правительственной связью, забором, охраной и прислугой был своеобразным показателем уровня его личностного положения.
К машине выскочил офицер, откозырял и дал команду открыть ворота. Зубатый сидел в удивленном отупении: надо же так, ощущение потери возникло не после провала на выборах (тогда был шок от гибели сына), а сейчас, когда он съехал со служебной квартиры. Жилье, крыша над головой, стены, окружающие тебя — вот что поднимает и опускает человека. Из трущобы во дворец — это здорово, а наоборот? Не потому ли имеющие власть любого уровня, от царей и президентов до председателя сельсовета начинают с переустройства или перемены столицы, административного здания, собственного дома? Ведь и он, Зубатый, начал с того, что построил новый «белый дом», а потом отреставрировал губернаторский особняк…
Он наблюдал за собой будто со стороны и ухмылялся: червь чувства потери грыз, но уже не ранил. Хамзат отомкнул дверь квартиры на третьем этаже и отдал ключи.
— Сейчас собак привезу. Они у меня…
— Зайди, чаю попьем, — предложил Зубатый, хотя испытывал желание побыть одному.
— Поеду спать, — начальник охраны жил здесь же, на Химкомбинате. — Куда пойдете, Примака дам, пусть служит.
— Ладно, надо привыкать ходить без охраны, — отмахнулся он. — Собак привезешь и спи, Хамзат Рамазанович.
— Трудно привыкать! — Хамзат поднял палец и стал спускаться по лестнице. — Медленно надо привыкать, не один месяц.
Будто мысли прочитал…
В квартире все отмыли, оттерли, отчистили, расставили вещи по своим старым местам — только те, что вывезли из кабинета и комнаты Саши. И все равно все было не так, все раздражало, и он начал переставлять вещи. И тут наткнулся на не разобранный чемодан с бумагами, видимо, из стола домашнего кабинета. Зубатый хотел уж закрыть его и сунуть под диван, но неожиданно обнаружил фоторобот блаженной старухи. Всмотрелся в компьютерный портрет — вроде бы, не такая и зловещая, и морщинки вокруг глаз добрые, и губы сложены горестно — расправил и прикрепил к обоям в зале. Пусть висит, как икона…
Потом он еще потаскал вещи из угла в угол и успокоился: квартира без женской руки не могла иметь жилого вида и напоминала гостиничные номера. Даже кухня, хоть и приведенная в порядок женщиной-уборщицей, все равно выглядела холостяцкой.
Предусмотрительный Хамзат заложил в холодильник продукты — лучше жены знал, что шеф любит.
Зубатый есть не хотел, включил чайник, достал коньяк, выпил рюмку и пошел было в ванную, как сразу по всей квартире зазвонили параллельные телефоны — как-то сиротливо и гулко. Он не хотел отвечать, полагая, что звонить никто сюда не должен, никто не знает о его приезде, вероятнее всего, кто-то ошибся номером. Однако аппараты гудели, пищали и зуммерили настойчиво, требовательно и он вдруг подумал, что звонит жена, возможно, есть вести о Маше! В трубке очутился голос Маруся.
— Анатолий Алексеевич, мы стоим у твоего подъезда.
— Кто это — мы? — возмутился Зубатый. — И с какой стати?
— Я, Шумов и Костылев.
— Слушайте, ребята, а пошли бы вы! Я только приехал, чаю не попил…
— Попьем вместе!
— В другой раз.
— Но мы у твоего подъезда, Алексеич! И есть важный разговор.
— Ладно, на десять минут.
Как они узнали, когда Зубатый приехал и где находится? Неужто Хамзат выдал?…
Лифт в доме был, но втроем они бы не вошли по объему и весу, а поодиночке долго, да и видно, хотели войти все разом, поэтому поднимались пешком и к третьему этажу выдохлись, побурели и хватали ртами воздух. Прежде, чем выложить суть дела, еще минут пять сидели в зале и отпыхивались, вытирая лбы, а Зубатый на правах хозяина разливал чай. А тут еще Хамзат привез собак и на несколько минут отвлеклись на них.
— Алексеич, ситуация сложилась идиотская, — наконец-то начал Марусь. — Инаугурация не состоялась, публика в гневе, разъехалась без банкета. Ты бы слышал, как на меня орал генерал!..
— Какой генерал?
— Полномочный представитель президента! А мои полномочия формально закончились вчера. Бюджет на следующий год не принят, полный раздрай. Правительство разваливается, каждый начальник департамента — удельный князь. Главы администраций городов и районов тоже в курсе дел и был намек: подчиняться не будут. Область без власти и управления. Что станем делать?
И запыхтел так, словно еще раз пробежал по лестнице.
— Крюкова в городе вообще нет, уехал в Москву, повез мать в клинику, — добавил Шумов. — От встреч отказывается, на звонки не отвечает.
— А народ безмолвствует, — хмуро заключил Костылев.
— Ну, а я-то чем помогу? — спросил Зубатый. — Я сложил полномочия.
— Ты же знаешь, есть такое явление, как инерция властности, — выдал заготовленную фразу Марусь. — Сложил, но тебе будут подчиняться. Потому, что привыкли подчиняться. Надо вернуться на какой-то срок, Алексеич. Пока ситуация не расхлебается. Просто присутствовать в администрации! Понимаешь?
— С ума сошел? С какими глазами я туда вернусь? Нет, ребята, это отпадает. Идите и управляйте, с меня хватит.
— Но и у меня кончились полномочия!
— Инаугурацию отложили, значит, они автоматически продляются.
— Где это написано? — взъелся Марусь. — Ты в распоряжении что написал? Завтра прокурор опротестует любую мою бумагу!
Зубатого аж подбросило.
— Что ты мне подготовил, то я и подписал! Или ты забыл, какая была ситуация в тот момент?
— Да не забыл я, — он отвернулся.
— Все вопросы к полномочному представителю, — отрезал Зубатый и встал. — И вообще, делайте, что хотите.
— Ты как будто обиделся, что ли? — тяжело помолчав, спросил Марусь.