Только я собралась удалиться с гордо поднятой головой и спасти от греха свою бессмертную душу, как в руках у толстяка появилась объемный кошель, набитый золотыми. Слова застряли в горле, а уши сами по себе стали внимать инструкциям.
Все было достаточно просто: в определенный момент Юрчик внесет меня в шатер, и я предсмертным голосом произнесу: «Маэстро! Излечите меня от недуга страшного!» Тот накапает мне в стакан настойки, я ее выпью, а потом прозрею или встану на ноги, или и то, и другое сразу. Роль была простая, как раз по моим скудным актерским способностям.
Мне выдали «реквизит»: старую грязную душегрейку, воняющую за версту собачатиной, и рваный платок. Морщась от запаха и омерзения, я натянула душегрейку на свой тулуп, а платок на свою шаль. После этого меня «загримировали» – перевязали глаза серым бинтом, оставив маленькую щелку, на ногу приладили дощечку-шину, а в руки всучили огромный не по росту костыль. После чего мы сразу получили мешочек с деньгами и спрятались за шатром, ожидая своего выхода.
Рядом заголосил зазывала: «Подходите, подходите! Маэстро Владимир представляет свой волшебный эликсир, это панацея от всех болезней! Не пропустите, только сегодня! Вся Словения знает про нас! Узнайте и Вы!» Заинтересованный народ начал собираться в шатре. До этого я никогда не принимала участия в такой афере, хотя и выросла практически на улице, поэтому тряслась, как замерзшая дворняга, и даже изредка поскуливала.
–Не боись! – подбодрил меня Юрчик. – В первой всегда страшно!
Он достал из внутреннего кармана своей душегрейки ополовиненную четвертушку браги и протянул мне:
–На-ка, глотни, сразу успокоишься!
Я с сомнением посмотрела на мутную плескающуюся в бутылке жидкость, а потом с закрытыми глазами, стараясь не вдыхать спиртового запаха, сделала уверенный глоток. Горло обожгло огнем, я закашлялась, на глазах навернулись слезы. И как папаша эту гадость мог пить ведрами? Юрчик кивнул и тоже приложился к бутылке. Как ни странно, через некоторое время спиртное подействовало, я согрелась, успокоилась, и мне захотелось улыбаться. В это время мы услышали:
–Кого излечить?!
Судя по тишине, царящей в шатре, желающих попробовать диковинный эликсир не нашлось.
–Пора! – произнес Юрчик, перекрестясь. – Помоги нам господи!
Я встала на ноги, во всем теле была непередаваемая легкость. Опираясь одной рукой на костыль, другой на плечо юродивого, я вошла в шатер.
–О, Маэстро! – вдруг завопил Юрчик, как резаный. – Вылечите мою сестру! Ничего не видит! – в этот момент он толкнул меня в бок, требуя подыгрывать.
–Да, ничего не вижу! – заорала я в тон ему с надрывом в голосе.
–Говорить не может! – продолжал тот. А что я тогда сейчас делаю? – удивилась про себя я. Пока народ не заподозрил надувательства, я заорала:
–Говорю сейчас, а к ночи голос пропадает!
–И ходить не может! – выкрикнул юродивый, выбил из моих рук костыль, и не заметно толкнул на пол. Я плюхнулась на колени. – Вот видите, без костыля не стоит.
«Ну, Юрчик, – со злостью подумала я, – дай только выбраться отсюда, я тебе отомщу за разбитые коленки!»
–Ползи! – зашипел юродивый.
–Куда? – отозвалась я. Повязка совсем закрыла глаза, и я ничего не видела вокруг.
–К нему!
–Больно здоровый румянец у нее! – услышала я недоверчивый женский шепот.
Я скрипнула зубами и поползла. Как передо мной выросла ось, держащая шатер, я не поняла, только со всего размаху приложилась об нее головой, раздался странный трубный звук. Меня откинуло на спину, а из перебинтованных глаз посыпались искры, все звуки сразу отдалились, а потом нахлынули с тройной громкостью, и в голове установился равномерный шум. Кто-то рядом со мной ахнул.
–Спасите меня! – прохрипела я. Сил подняться не было, я лежала на спине и мечтала оказаться дома в собственной кровати. Народ безмолвствовал, ожидая продолжения представления. Меня охватило подозрение, что я действительно покалечусь, пока доберусь до трона пресловутого Маэстро.
Юрасик сориентировался быстро: подскочил ко мне, и натужно поднял меня на руки. Роста он был небольшого, силенки оставил на дне бутылки, а в двух тулупах я весила немало. Пошатываясь, он пронес меня несколько метров, потом не выдержал, и я мешком рухнула на пол. Почувствовав удар об деревянный настил, я застонала и, наконец, услышала бас толстяка.
–О, несчастная, ты пришла ко мне!
–Приползла! – буркнула я. – Прилетела!
«Гляньте-ка, она с ним говорит, – зашипел знакомый женский голос. – Они, верно, знакомы!»
–Вы спасение мое, Маэстро! – заголосила я, почувствовав, как толстяк дернулся от неожиданности. – Сколько лет я Вас ждала!
Мерзкого голоса я не услышала и удовлетворенно вздохнула. В это время к моим губам был приставлен стакан с воняющей полынью жидкостью. Я затаила дыхание и сделала маленький глоточек. Горло снова обожгло, во рту поселился вкус протухших яиц, а к горлу подступила тошнота. Лучше бы это была дешевая Юраськина брага!
–Снимай повязку! – заголосил кто-то из толпы.
Я сдернула грязные бинты, долго моргала, привыкая к свету, а потом простонала:
–Я вижу! Люди, я вижу!
И снова раздался злобный голос:
–Быстро она чего-то прозрела, вон Манька...
–Я вижу правым глазом! – заголосила я. – О, чудо! Мой правый глаз прозрел!
Я выхватила из рук ошарашенного Маэстро стакан, сделала еще один глоток, обтерла рукавом рот, а потом заорала:
–Мой левый глаз тоже начинает видеть, – я начала осматривать толпу, ища глазами источник мерзкого голоса.
–Не верю! – вдруг заявила патлатая баба.
–Ах, это ты мне мешаешь выздоравливать! – обвинительно ткнула я пальцем в нее. – Брат мой, дай мне мой костыль!
Я повернулась к Маэстро:
–Спасибо, Вам, век помнить буду!
Ко мне подскочил Юрчик, подставил свое плечо и тихо просопел в ухо:
–Уходим! Тут, оказывается, Санька-карманник клиентов обчищал. Пусть толстяк сам с народом разбирается.
Стоило нам выйти на улицу, как в след нам раздался крик:
«Кошелек! Кто-то украл мой кошелек!»
–Бежим! – заорал мне в лицо Юрасик, обдавая перегаром. Перегоняя друг друга, мы побежали. «Вон она контуженная!» – услышала я сзади и припустила еще быстрее. Доска, привязанная к ноге, мешала бежать, но времени снять ее не нашлось; на полпути к Главной площади веревки ослабли, и деревяшка все-таки слетела, звучно ударившись об оледеневшие камни. За нами неслась бушующая, разгневанная толпа, перед глазами встали испуганные лица музыкантов «Баянов». Как я их сейчас понимала! Мы были уже в городских трущобах, когда голоса особенно стойких и обиженных горожан, преследующих нас, смолкли. Еле дыша, я остановилась, Юрчик схватился за бок и повалился на снег.
–Хорошо, Аська, бегаешь! – прохрипел он.
–Еще бы, – отдышавшись, подтвердила я, – жить захочешь – не так побежишь. Гони мои 15 золотых!
–На десять договаривались! – возмутился юродивый.
–Я все работу сделала, еле ноги унесла, а ты свой процент еще с Саньки-карманника получишь!
Юрчик скривился и достал кошель, который ему вручил толстяк; судя по величине мешочка, в нем звякали не меньше 40 монет.
–Ах ты, скупердяй! – воскликнула я. – Давай половину, а то глаз выбью! Ни один эликсир не вылечит.
Тот, едва не плача, отсчитал 22 золотых и протянул мне:
–Никогда с тобой, Вехрова, больше связываться не буду!
–Еще умалять будешь, чтобы я с тобой поработала! – расхохоталась я.
–Реквизит верни!
Я с готовностью стянула грязную одежду, скомкала и бросила Юрчику.
–Лови свой реквизит, – развернувшись, и уже не боясь, что меня узнают, пошла по направлению к дому. Сердце пело от радости: в кармане позвякивали 22 новеньких блестящих золотых, жизнь налаживается!
Напевая под нос, я повернула на узкую улочку и тут услышала это – плач, детский плач, как во сне, только сейчас он был вполне реальным. У меня мелко затряслись руки. Ребенок! Поддавшись порыву, я кинулась на крик и, завернув в один из переулков, увидела его.
Маленький мальчик, двух-трех лет отроду. Босой, одетый в тонкие порты и льняную рубаху он съежился от холода. Ребенок плакал и размазывал слезы по чумазому личику, эти заплаканные глаза могли разжалобить даже самого закоренелого преступника.
Ощущая внутри незнакомое мне желание защитить его, я протянула руку:
– Малыш!
Трансформация в ребенке произошла незамедлительно: он поднял на меня черные без белков глаза и зарычал, обнажая короткие острые зубы. Я шарахнулась. Это был пропавший данийский мальчик! Я решила дать деру: этот ребенок был опаснее многих известных мне диких животных, но что-то остановило меня, что-то как будто подтолкнуло в спину.
– Эй, малыш, – удивляя сама себя, произнесла я как можно ласковее, – малыш, ну ты что, не бойся, я не причиню тебе вреда. Иди ко мне.
Внезапно мальчик превратился в самого обычного ребенка, с черными, как смоль, волосами и яркими, почти фиолетовыми, глазами, и перестал плакать, а потом вдруг бросился ко мне, радостно смеясь:
– Мама!
Такого я не ожидала! «Мама?!» – это уже слишком! Какая я тебе «мама»? Я чужая тетка Аська!" Сказать, что я удивилась, значило не сказать ничего! Я уже решила ретироваться и спастись бегством, но было поздно: данийский ребенок прижался ко мне всем телом, обнимая мои колени:
– Мама, мам, – повторял он.
Не осознавая, что творю, я схватила его на руки. Я расстегнула тулуп и, обняв его худенькое тельце, прижала к себе, согревая своим теплом, и, что было духу, бросилась в лавку к Марфе.
Когда я ввалилась в лавку с ребенком на руках, Лукинична как-то сразу все поняла и вопросов не задавала. После того, как мы малыша отогрели, накормили, выкупали и уложили спать, собрались на семейный совет.
– Ты его должна была отнести в Совет сразу, – ругалась она, – где ж это видано: звереныша и в дом.
– Не говори так, – оборвала я ее, – днем раньше, днем позже, ну не могла я его тащить туда. Ты же видела, в каком он был состоянии! Ну что, они бы его там холили и лелеяли?
– Больно ты знаешь, – буркнула Марфа, – чай не изверги, сберегли бы дитя. Вот что, – помолчав, сказала она, – не дело это. Как бы тебя, дуреха, в похищении не обвинили. Завтра возьмешь его и отведешь в Совет, оставишь там, и расскажешь, как все было! Поняла?
– Поняла, – я ласково посмотрела на нее, – спасибо.
– Эх, девка, вечно ты себе неприятности на голову находишь. Люблю я тебя, вот душа за тебя и болит.
Марфа погладила меня по голове:
– Ну, иди, посмотри как он там, вижу ведь, что не терпится.
Я тихо открыла дверь в меленькую спаленку на втором этаже. Мальчик свернулся калачиком на огромной Марфиной кровати, обняв старого потрепанного зайца, и спокойно спал. Я осторожно присела на кровать и ласково погладила малыша по темным волосам. Какое-то странное чувство раздирало меня изнутри, чувство нежности, желание защитить и что-то еще, какая-то дикая радость, словно это маленькое существо мне было самым близким человеком на свете – это меня и настораживало. Я попыталась проанализировать свои чувства, мне до сих пор было непонятно: уж слишком острая была реакция на этого малыша. Материнский инстинкт у меня пока отсутствовал напрочь, и ни один ребенок не вызывал даже умиления, но этот мальчик? Я нежно коснулась пальчиком его курносого носика. Неожиданно малыш открыл свои огромные фиолетовые глаза и счастливо улыбнулся: