Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Например, «ледюк» и «леруа».
Один из всадников как раз и был «ледюк», то есть герцог. Герцог Мижуйский, будущий король Бонжурии Пистон Девятый. А король-то как раз и есть «леруа».
Будущий леруа был ненамного старше Стремглава — года на три. Под латами он оказался совсем худенький, белолицый, только нос торчал у него далеко вперед, как у морского корабля. Но морских кораблей в ту пору Стремглав еще не видел, и такое сравнение ему в голову не пришло, а вспомнилась ему птица дятел.
Нос, прямой и длинный, был навечным клеймом бонжурских королей. Для них и забрала делали особые, как бы с клювом.
Мало того, королевский нос по традиции носил собственное имя и даже благородный титул — виконт дю Шнобелле.
Какого уха делал молодой герцог со свитой в столь отдаленных землях, Стремглав расспрашивать не посмел, но потихоньку, осваивая заодно волшебного звучания язык, понял, что Пистон просто-напросто был увезен в свое время в варяжские земли, чтобы избежать верной смерти от яда или кинжала, потому что желающих занять престол Бонжурии было предостаточно. Ныне же все соискатели короны друг дружку поистребили, и мудрые советники герцога, мессир Плиссе и мессир Гофре, постановили, что пробил час и ему предъявить свои вполне законные права на королевский венец.
«Далеко ли Бонжурия?» — думал Стремглав, чистя и обихаживая чужих коней, точа и смазывая чужие мечи, собирая хворост для костра — ночевать чаще всего приходилось под звездами.
Время от времени отряд останавливали посконские разъезды — их служебное рвение приходилось умерять золотом. Стражники то и дело цеплялись к сыну шорника — кто такой да по какому праву сопровождает чужеземцев, так что ледюк Пистон распорядился дать парню свой запасной камзол и довольно дурацкую шляпу с едва ли не петушиными перьями.
Потом начались затяжные дожди, и двигаться по раскисшим дорогам стало тяжело. Застряли на каком-то постоялом дворе на добрую неделю.
Чтобы не раскрыться до времени, никто молодого герцога таковым не звал, и почестей ему не велено было оказывать — словно не знатнейшие люди Бонжурии странствуют, а ватага разгульных наемников.
— А далеко ли Бонжурия? — наконец-то удалось Стремглаву собрать чужие слова в мучавший его вопрос. К толмачу ему обращаться не хотелось, и он дернул за рукав горбатого оруженосца-варяга. С горбуном они как-то друг друга понимали: все-таки варяги — соседи. Звали горбуна не то Эйрон, не то Айрон. Сын шорника кликал его Ироней. Несмотря на горб, Ироня был нравом весел, умом светел, а мечом владел не хуже здорового.
— Вот все уснут, тогда объясню, — сказал Ироня.
Бонжурцы привыкли у себя в Бонжурии пить хорошее вино, посконская же брага у них в животах бушевала, бурчала, выходила икотой, просилась наружу то с одного, то с другого конца. Стремглав с Ироней то и дело таскали на двор лоханки да бадейки. Стремглав у отца в сарае привык к подобным запахам, Ироня тоже, видно, не в княжьих палатах возрос.
Господа стонали, кряхтели и клялись между собой никогда впредь не употреблять эту страшную влагу, но клятвы хватало обычно до первой попавшейся на пути корчмы. Сопровождавший бонжурцев лекарь, мэтр Кренотен, пытался пичкать своих подопечных какими-то растертыми в прах корешками для укрепления желудков, но, видно, перепутал порошки и еще усугубил позорные недуги.
Наконец господа угомонились, и оруженосцы вышли на крыльцо. Дождь кончился, а свежий ветерок уже растаскивал тучи, открывая полную луну.
— Никому НЕ говори! — предупредил Ироня на посконском и достал из-за голенища свиток.
— Это что? — удивился Стремглав.
На телячьей коже были нанесены непонятные знаки и линии, только в правом верхнем углу какой-то волосатый мужик надувал щеки, а рядом с ним расположилась четырехконечная звезда.
— Хеймскрингла — круг земной, — сказал Ироня. — Вот здесь, вверху, — север, полночь по-вашему. Внизу, следовательно, будет…
— Полдень! — догадался Стремглав.
На отдых они так и не повалились. Стремглав донимал Ироню вопросами. Как же так — на клочке шкуры, оказывается, умещается вся земля! И горы, и леса, и реки, и озера на лице ее! И все на ней страны и державы! И как их много!
— Мы выехали вот отсюда, — объяснял горбун. — Это Норланд.
— Белоглазые чудины, — уточнил Стремглав.
— Называй, как хочешь. Дальше никто не живет, потом начинаются ваши земли.
— Много-то как — ладонью не закрыть! — восхитился сын шорника обширностью родины. — Другие-то земли против нашей Посконии так себе выглядят…
— Да, земля ваша велика и обильна, — вздохнул Ироня. — А вот порядка в ней…
— Можно подумать, у вас больше порядка, — обиделся Стремглав.
Горбун словно бы не обратил внимания и продолжал:
— Далее будет Уклонина, после — Паньша, следом же Немчурия, войной сотрясаемая. Нам через нее идти. Когда пройдем, выйдем к рубежу Бонжурии. Вот столица ее — город Плезир…
Стремглав задумался.
— А что же вы водой не поехали, морем? Я слыхал про море, что ему конца нет, но вот так-то вдоль берега, не ловчее ли?
Ироня одобрительно хмыкнул.
— Можно и морем, только на море ярла Пистона ждут, а сушей — не ждут…
— Кто ждет?
— Убийцы ждут, кому еще конунга ждать? Князя, конунга, короля, царя только убийцы повсюду и ждут. Несладок хлеб владык.
— А чего ж все туда лезут?
— Сам об этом думаю. Жил бы человек у себя на хуторе, сеял хлеб, ловил рыбу, растил детей… Так ведь нет — начинает завидовать соседу. У соседа всегда и колос гуще, и скотина глаже, и кони резвее, и жена красивее, и золота больше. И вот подкрадутся к тебе ночью, подожгут дом… А, что говорить!
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— Нет, — сказал Стремглав. — Если бы не она, я бы не разрушил стену.
— Почему она молчит?
— После взрыва она потеряла дар речи.
— Для сельского судьи такое объяснение сойдет, — сказал король. — Откуда у нее этот жуткий рубец вокруг шеи? Вы ее вынули из петли?
— Нет, — сказал Стремглав. — Ей выпала другая казнь. И мне, — добавил он.
— Вы не все рассказали мне, капитан Ларусс.
— Не все, ваше величество. Есть вещи, о которых нельзя рассказать даже самому себе. Можете подвергнуть меня пытке.
— Ну, до такой-то степени я еще не оскотинился, — сказал Пистон Девятый. — Но, признаюсь, натура моя куда-то сдвинулась и поползла — боюсь, не в лучшую сторону.
— Я заслужил награду. Только от военной помощи я отказываюсь. Мне ничего не нужно, кроме ее жизни.
— А как я все объясню нашим головорезам? Вон они что творят! — Король выглянул в окно, хотел что-то такое дисциплинирующее скомандовать, но передумал и махнул рукой. — И все-таки — почему она нас предала?
— Потому что она эльфийская принцесса, — невозмутимо ответил Стремглав. — И она мстит — не вам, не мне, а всему роду человеческому. Ведь она предала и Чизбург.
— Но почему?
— В память о тех, кого утопили в Гранитной Гавани наши предки. Не было никаких черных кораблей под синими парусами — были дырявые баржи. И много-много эльфов набили в трюмы.
— Это вы от нее узнали?
— Не только от нее, сир. И у меня нет оснований не верить.
— У меня, представьте, тоже. Хорошо. Я дам вам с ней возможность бежать. А вот вооруженного отряда, увы, дать не смогу. Во-первых, все надежные люди у меня наперечет. Во-вторых, наши солдаты ее зарежут на первом же привале, вы и не углядите.
— Нет, сир. Больше никто и никогда не посмеет поднять на нее руку. Кроме того, за одно преступление дважды не казнят.
Бонжурский монарх как-то странно посмотрел на Стремглава, но предпочел отвести взгляд и улыбнулся.
— Видите, капитан, с какой легкостью я нарушил данное вам слово, — сказал он. — А дальше, будет еще хуже — такова участь королей. И я рад тому, что мы расстаемся и ваши омерзительно честные глаза не будут наблюдать за моим неминуемым падением, которое почему-то назовут возвышением… Наша молодость кончилась, капитан Ларусс. Мне предстоит укреплять свою державу, вам — завоевывать свою, и вы очень скоро забудете рыцарский устав. Какое счастье, что между Бонжурией и Посконией лежат леса и болота! Если повезет, постараемся сохранить мир между собой, но вот уже наследники наши вполне могут сцепиться…
— Ироня хотел пойти со мной, — сказал Стремглав.
— Не препятствую, — сказал король. — Чем меньше будет вокруг меня людей, помнящих нашу рыцарскую пору, тем легче станет моей совести. О бедный друг мой! Дa ведь после побега не только вашу возлюбленную, но и вас обвинят в предательстве!
— Мне дела нет до чести капитана Ларусса, — ответил Стремглав. — А моего настоящего имени все равно не сможет выговорить ни один бонжурец.
— Я дам вам денег на дорогу, — сказал король и пошел к сундукам — всю чизбургскую казну по его приказу перетащили в башню ратуши.
— Я не возьму ни гроша, — сказал Стремглав. — Вы и так сделали для меня слишком много, ваше величество.
Король тем не менее продолжал греметь замками.
— Но ведь должен быть в моей армии хоть один герой…
— Я не возьму ни гроша, — повторил Стремглав.
— Какова гордыня! — рассмеялся король. — Если вы откажетесь от награды, то я назло вам объявлю творцом победы самого последнего труса и подонка в своем войске — да хотя бы того же бастарда Полироля! Вам не обидно?
— Нисколько.
— Да, уж теперь-то я вижу, что вы неминуемо станете королем, — нараспев сказал Пистон Девятый. — Ага, я так и знал, что обнаружу здесь нечто подобное… Но уж от этого подарка я не разрешу вам отказаться ни под каким предлогом.
Он подошел к Стремглаву и показал на раскрытых ладонях широкое колье из эльфийских самоцветов в виде цветов бессмертника — нынешние люди не умели так их обрабатывать.
— Это не для вас, а для прекрасной Алатиэли — пусть она никогда его не снимает, и пусть никто никогда не узнает, какой ценой был покорен Чизбург.
Им предстояла еще одна встреча, и последняя — через много лет.
ГЛАВА 18,
в которой рассказывается о том, как возникают из ничего беспорядки, могущие привести к крушению державы
Многие еще, к сожалению, думают, что народное восстание, бунт, мятеж, беспорядки и волнения очень легко поднять и возбудить. Некоторые ученые вывели даже условия, при которых может возникнуть благоприятная для смутьянов ситуация.
Но жизнь показывает совсем другое.
Бывает, что бунтовать начинают как раз не самые бедные и угнетенные. Бунтовать принимаются как раз тогда, когда наступает жизнь довольно обильная и спокойная.
Потому что стоит хоть чуть-чуть снизиться уровню этой самой жизни, как человек немедленно звереет и готов за свое добро поднять на вилы и брата родного, не говоря уже о посторонних и незнакомых людях.
Пока по всей остальной Агенориде каталась туда-сюда война, жители Посконии потихоньку на ней богатели, продавая воюющим сторонам зерно, сало, пеньку и лес для строительства боевых машин и кораблей.
Теперь даже у самых бедных земледельцев после всех болярских и хворянских поборов и податей оставалось на прожитье.
Округлились лица, заблестели глазки, разогнулись спины. Стали с большим размахом справлять народные праздники, число которых росло с каждым годом.
Даже про старца Килострата позабыли, поскольку светлое будущее, вопреки его пророчеству, тихонько наползало на Посконию из завтрашнего, а то и послезавтрашнего дня.