Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Например, «ледюк» и «леруа».
Один из всадников как раз и был «ледюк», то есть герцог. Герцог Мижуйский, будущий король Бонжурии Пистон Девятый. А король-то как раз и есть «леруа».
Будущий леруа был ненамного старше Стремглава — года на три. Под латами он оказался совсем худенький, белолицый, только нос торчал у него далеко вперед, как у морского корабля. Но морских кораблей в ту пору Стремглав еще не видел, и такое сравнение ему в голову не пришло, а вспомнилась ему птица дятел.
Нос, прямой и длинный, был навечным клеймом бонжурских королей. Для них и забрала делали особые, как бы с клювом.
Мало того, королевский нос по традиции носил собственное имя и даже благородный титул — виконт дю Шнобелле.
Какого уха делал молодой герцог со свитой в столь отдаленных землях, Стремглав расспрашивать не посмел, но потихоньку, осваивая заодно волшебного звучания язык, понял, что Пистон просто-напросто был увезен в свое время в варяжские земли, чтобы избежать верной смерти от яда или кинжала, потому что желающих занять престол Бонжурии было предостаточно. Ныне же все соискатели короны друг дружку поистребили, и мудрые советники герцога, мессир Плиссе и мессир Гофре, постановили, что пробил час и ему предъявить свои вполне законные права на королевский венец.
«Далеко ли Бонжурия?» — думал Стремглав, чистя и обихаживая чужих коней, точа и смазывая чужие мечи, собирая хворост для костра — ночевать чаще всего приходилось под звездами.
Время от времени отряд останавливали посконские разъезды — их служебное рвение приходилось умерять золотом. Стражники то и дело цеплялись к сыну шорника — кто такой да по какому праву сопровождает чужеземцев, так что ледюк Пистон распорядился дать парню свой запасной камзол и довольно дурацкую шляпу с едва ли не петушиными перьями.
Потом начались затяжные дожди, и двигаться по раскисшим дорогам стало тяжело. Застряли на каком-то постоялом дворе на добрую неделю.
Чтобы не раскрыться до времени, никто молодого герцога таковым не звал, и почестей ему не велено было оказывать — словно не знатнейшие люди Бонжурии странствуют, а ватага разгульных наемников.
— А далеко ли Бонжурия? — наконец-то удалось Стремглаву собрать чужие слова в мучавший его вопрос. К толмачу ему обращаться не хотелось, и он дернул за рукав горбатого оруженосца-варяга. С горбуном они как-то друг друга понимали: все-таки варяги — соседи. Звали горбуна не то Эйрон, не то Айрон. Сын шорника кликал его Ироней. Несмотря на горб, Ироня был нравом весел, умом светел, а мечом владел не хуже здорового.
— Вот все уснут, тогда объясню, — сказал Ироня.
Бонжурцы привыкли у себя в Бонжурии пить хорошее вино, посконская же брага у них в животах бушевала, бурчала, выходила икотой, просилась наружу то с одного, то с другого конца. Стремглав с Ироней то и дело таскали на двор лоханки да бадейки. Стремглав у отца в сарае привык к подобным запахам, Ироня тоже, видно, не в княжьих палатах возрос.
Господа стонали, кряхтели и клялись между собой никогда впредь не употреблять эту страшную влагу, но клятвы хватало обычно до первой попавшейся на пути корчмы. Сопровождавший бонжурцев лекарь, мэтр Кренотен, пытался пичкать своих подопечных какими-то растертыми в прах корешками для укрепления желудков, но, видно, перепутал порошки и еще усугубил позорные недуги.
Наконец господа угомонились, и оруженосцы вышли на крыльцо. Дождь кончился, а свежий ветерок уже растаскивал тучи, открывая полную луну.
— Никому НЕ говори! — предупредил Ироня на посконском и достал из-за голенища свиток.
— Это что? — удивился Стремглав.
На телячьей коже были нанесены непонятные знаки и линии, только в правом верхнем углу какой-то волосатый мужик надувал щеки, а рядом с ним расположилась четырехконечная звезда.
— Хеймскрингла — круг земной, — сказал Ироня. — Вот здесь, вверху, — север, полночь по-вашему. Внизу, следовательно, будет…
— Полдень! — догадался Стремглав.
На отдых они так и не повалились. Стремглав донимал Ироню вопросами. Как же так — на клочке шкуры, оказывается, умещается вся земля! И горы, и леса, и реки, и озера на лице ее! И все на ней страны и державы! И как их много!
— Мы выехали вот отсюда, — объяснял горбун. — Это Норланд.
— Белоглазые чудины, — уточнил Стремглав.
— Называй, как хочешь. Дальше никто не живет, потом начинаются ваши земли.
— Много-то как — ладонью не закрыть! — восхитился сын шорника обширностью родины. — Другие-то земли против нашей Посконии так себе выглядят…
— Да, земля ваша велика и обильна, — вздохнул Ироня. — А вот порядка в ней…
— Можно подумать, у вас больше порядка, — обиделся Стремглав.
Горбун словно бы не обратил внимания и продолжал:
— Далее будет Уклонина, после — Паньша, следом же Немчурия, войной сотрясаемая. Нам через нее идти. Когда пройдем, выйдем к рубежу Бонжурии. Вот столица ее — город Плезир…
Стремглав задумался.
— А что же вы водой не поехали, морем? Я слыхал про море, что ему конца нет, но вот так-то вдоль берега, не ловчее ли?
Ироня одобрительно хмыкнул.
— Можно и морем, только на море ярла Пистона ждут, а сушей — не ждут…
— Кто ждет?
— Убийцы ждут, кому еще конунга ждать? Князя, конунга, короля, царя только убийцы повсюду и ждут. Несладок хлеб владык.
— А чего ж все туда лезут?
— Сам об этом думаю. Жил бы человек у себя на хуторе, сеял хлеб, ловил рыбу, растил детей… Так ведь нет — начинает завидовать соседу. У соседа всегда и колос гуще, и скотина глаже, и кони резвее, и жена красивее, и золота больше. И вот подкрадутся к тебе ночью, подожгут дом… А, что говорить!
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
ГЛАВА 12,
в которой фрейлина Инженю преображает принцев до полной неузнаваемости, а король Стремглав с облегчением избавляется от василиска
Известие о том, что придется ехать в желанный Плезир под чужими именами, возмутило принцев.
— Батюшка, миленький, так ведь мы тогда обманщиками будем! Это нехорошо, не по совести! — сказал Тихон.
— Чтобы я, королевич, купчишкиным сыном прикинулся? Позор такой на все годы учения принял? — сказал Терентий.
— Молчать! — сказал Стремглав. — Или так, или вообще никуда не поедете! Королевичи они! Шорниковы внуки, вот вы кто! Жаль, конечно, что не зимой в путь вас отправляю. Поехали бы с рыбным обозом, и вся недолга. Вот ваши грамоты, все составлено честь по чести. Имена свои забудьте, как со двора сойдете. Ты, Тихон, станешь зваться Леоном, а ты, Терентий, — Парфением. Дети крупного лесоторговца Таская… Покойного, — добавил он, подумав. — Так вернее будет… А официально объявим, что поехали, мол, посконские принцы избывать свою дурь у мудрецов Буддистана…
— Государь, — вмешался Ироня. — Я вот о чем подумал. Парнишки ведь сильно похожи на тебя, одни брови чего стоят. Их же могут запросто узнать — хотя бы по клеветническим лубочным картинкам. А уж наши посольские точно узнают. И стоит какой-нибудь судомойке проболтаться…
— В самом деле, — сказал Стремглав. — Как-то я об этом не подумал… Вот незадача! Ну, брови можно и подбрить, носы поломать…
Королевичи разом заревели.
— И еще горбы им набить, — усмехнулся Ироня. — И кудри покрасить.
— Дураки вы, дураки, хрен с вами со всеми! — из-за портьеры выскользнула бабка-фрейлина Инженю. Она, по своему обыкновению, подслушивала. — Вы и в самом деле детей отправляете на погибель. Вот послушайте, что я вам скажу…
С бабкой Чумазеей произошли большие перемены. Теперь никто бы не дал ей законных восьми десятков.
Пообщавшись с посольскими женами, с бонжурскими торговцами, сама посетив Плезир с визитом доброй воли, она много чего полезного для женщины узнала. Платила лекарям-омолодителям, не торгуясь. Велела, чтобы силикону не жалели. Маски применяла из меда, смолы, толченых майских жуков и жеваной коры черного дерева. Одних париков у нее было две сотни. Подслеповатый посол до Мусчино даже пытался за ней приударить.
— Словом, ты, Стремглавка, к завтрему сам сыновей не узнаешь! — закончила престарелая красотка свою речь.
Назавтра день выдался суматошный: изучив очередную газету, король трижды порывался объявить Неверландам войну. Пущенный его рукой табурет просвистел в двух пальцах от дипломатически неприкосновенной головы господина Стоола ван Стуула.
— Я вам покажу, селедки обезглавленные! Вы у меня узнаете, как с сарацинами договариваться! Вы у меня усвоите, как мимо таможен ходить! Вы у меня поймете, как посконских девок вывозить!
Умирить государя мог только Ироня.
— Так ведь их тоже понять можно, — меланхолично заявил он. — У них-то бабы дюже страшные, недаром в международном трибунале заседают. Вот потому любая наша пастушка, даже и дурочка, приглядней неверландской великой герцогини Мальвазии. С сарацинами нынче только ленивый, то есть ты, не договаривается. А уж за таможни единственно с наших людей спрос, совсем обнаглели…
— Аудиенция окончена! — рявкнул король. — Шута благодари, куль буландский, что живым уходишь!
После чего залпом заглотил ковш совиньона, без сил повалился на трон, закрыв глаза.
Когда же король их открыл…
— Что, Ироня, молодая смена тебе пришла? — спросил он. — Ну-ка, ребята, размыкайте мое горе! Для начала колесом пройдитесь…
— Батюшка, это же мы! — раздался голос Тихона.
— Вы-ы?!
Перед мужицким королем стояла парочка существ, которых он ни при каких обстоятельствах не смог бы принять за своих детей.
Один пришелец был тощий и долговязый, немытые волосы его жидкими сосульками свисали ниже плеч. Под синей курточкой-обдергайкой надета была обтягивающая хилую грудь рубаха без ворота. Прямо на рубахе был не то вышит, не то нарисован портрет мужественного лохматого и бородатого красавца в берете. Взгляд у красавца был очень пламенный.
Синие же штаны существа, узкие в бедрах, все заплатанные, книзу расширялись настолько, что подметали горбатый паркет. На ногах были деревянные бонжурские башмаки без задников.
Лицо пришельца не столько украшала, сколько портила жидкая бороденка, сверху ненадежно подкрепленная тараканьими усишками. Глаз не было видно за круглыми синими стеклами. На щеке произрастала нарисованная трогательная ромашка.
Другой незнакомец был крепок и коренаст, торс его тесно обтягивал жилет из черной кожи, украшенный множеством блестящих заклепок. Черно-кожаные портки он заправил в высокие башмаки на толстенной подошве. Обнаженные руки покрывала искусная татуировка — змеи, драконы, черепа и просто узоры. Татуировка залезла даже на лицо: левая щека угрожала супостату скрещенными молниями, правая пугала врагов геральдическим хреном посконским.
В уши, ноздри и даже нижнюю губу вставлены были маленькие блескучие серьги.
Посреди наголо обритой головы торчком стоял волосяной гребень, причем волосы были окрашены в ярко-малиновый цвет.
Нетрудно догадаться даже всего с трех раз, кто из двоих был Тихоном, а кто — Терентием.
Стремглав, успокоенный было совиньоном, враз протрезвел.
— Ты что с ними сделала, старая ведьма? Разве допущу я, чтобы этакие пугалы нашу державу позорили?
— Остынь! Нынче в Плезире вся молодежь так ходит, особенно учащаяся. Пусть эти бонжурцы знают, что посконичи от века не отстают и всегда в курсе бывают! Я ночь не спала, мальчики тоже очей не сомкнули! Думаешь, легко было Тишеньке кудри выпрямить, просто было Терешечку остричь да покрасить? Он ведь сопротивлялся! В особый станок пришлось запихивать! А вот наколки на нем неглубокие, временные, сами сойдут. Я для дитяток нашла лучшего кутюрье, да первого куафера, да знатного визажиста, да еще и дипломированного тату-мастера! И я же у тебя старая ведьма выхожу?