Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Он ответил с вымученной улыбкой:
— Боюсь, не смогу выговорить… Сейчас, когда столько безработных, прости, фрилансеров, то по крайней мере треть занимается всякими рецептами…
— Не отравимся, — заверил я. — В наших желудках теперь отборные бактерии! Проверенные. Все переварят во что надо. Ты разве не ставил новую версию?
— А какая сейчас новая?
Я пожал плечами.
— Сам запутался. Мне вообще-то и старые служили неплохо, но сейчас с такими взглядами быстро загремишь в биоконы… Вообще-то вкусно пахнет!
Из гостиной, что вроде бы совмещена с кухней, но на самом деле это все сплошная огромная кухня, мощно катят тяжелые ароматы, даже запахи, такие чувственные, что желудок у меня в нетерпении завозился, устраиваясь поудобнее, и приготовился ловить лакомые куски.
Отчим сел рядом со мной на диван, выглядит неважно, хотя я-то знаю, что со здоровьем у него все в порядке, сейчас нездорового человека встретить — чудо, поинтересовался с некоторой заминкой:
— Как тебе твоя… работа?
— Чудесно, — ответил я. — Разве не это мечта человечества: есть, пить, хорошо одеваться и вечно отдыхать?
Он вздохнул:
— Точно-точно. Ты прав.
— Разве не за это, — спросил я, — лучшие умы человечества шли на костры, на пытки, отрекались от семей и совершали величайшие открытия?
Он вздохнул еще горше:
— Да, конечно…
Мать весело позвала из другого конца:
— За стол, за стол!
Мы разом поднялись, отчим несколько поспешно, то ли спешит уйти от радостного разговора о прогрессе, то ли очень любит покушать что-то новое.
На столе разноцветье и разнотравье, мама в последнее время увлеклась веганством и сыроедением, это сумасшествие то приходит, то уходит с регулярностью лунных приливов, а сейчас у нее, к счастью, переход от веганства к норме, на столе помимо обилия зелени еще и горки тонко нарезанного мяса, креветки, рыба…
— Мы столько не съедим, — сказал я, подцепил на вилку ломтик мяса, попробовал на вкус, уточнил: — Наверное…
— Съедим, — заверил отчим. — Наша мама в последнее время начинает принимать современный тезис, что еда должна быть не только красивой, но и хоть в некоторой степени вкусной…
— Съедим, — поддержал я, — мама всегда на острие прогресса!
Мать гордо улыбнулась, с этой лавиной открытий многие из ее подруг уже отстали от прогресса и просят детей, а то и внуков включить новый гаджет, настроить, сделать так, чтобы работал и ничего не требовал.
Она спохватилась, посмотрела на меня трагически расширенными глазами.
— Сынок, я ничего не понимаю!..
— Все мы, — ответил я дипломатически, — путники в этом лесу, именуемом жизнью.
— Нет-нет, я о том, — пояснила она, — что час назад заехала по дороге к Алите Руненковой, ее муж раньше работал с лазерами, большой специалист по рубинам, но знает и все остальные камни… Нужные, я имею в виду. Хотя, конечно, булыжник тоже нужный, но только как оружие пролетариата.
— Ох, — сказал я со стесненным сердцем, уже догадываясь, — мама, ты всегда меня подставляешь.
Отчим насторожился, а она охнула:
— Я? Подставляю?.. Не ты ли сказал, что это красивая подделка только для съемок? Но ее муж прямо вцепился, так и так рассматривал… я сперва думала, что просто заглядывает в мое декольте, даже оттопырила для него, у меня там все еще торчат, как у девочки на холоде, но он в самом деле пялился не на сиськи, вот негодяй!
— Мама…
— Что «мама»? Он уговорил тут же зайти к нему в лабораторию… Но, как оказалось, не для, а всего лишь хотел посмотреть ту брошку под микроскопом и еще под какими штуками. Негодяй и мерзавец! Так поступить с женщиной…
— Красивой женщиной, — поспешно вставил я, — и что дальше? Ты зашла?
Она поджала губы.
— Зашла. Думала, не так его поняла, но он сразу же положил брошку на свое стеклышко… Это на столе у него такое стеклышко, хотя оно не стеклышко, а… В общем, негодяй, мерзавец и хам!
— Понятно, — сказал я обреченно.
Отчим слушает внимательно, ест тихонько, стараясь не привлекать внимания ни словом, ни жестом, а она всмотрелась в меня пристально.
— Ты знал? Знал, что тот камешек — настоящий бриллиант, еще неизвестный науке?
— Мама, — сказал я с тоской, — я же просил не афишировать.
Она округлила глаза.
— Что? Ты всерьез? Может быть… и остальные камешки…
Я вздохнул:
— Мама… какие другие? Где ты видела другие?
— Но…
— Тебе показалось, — произнес я настойчиво. — Почудилось. Померещилось.
— Но тогда, — прошептала она в священном ужасе, — и твоя Орландия… ей что, для реализма дали поносить настоящие драгоценности из Версаля, Лондона или Грановитой палаты?.. Вот это настоящее отношение к искусству!.. Это правильно, сериалы — в массы! Сериалы — это наш современный Версаль, Пикассо и Бертолини Берлускони!
Отчим произнес осторожно и стеснительно:
— Дорогая, он хочет сказать, что все гораздо серьезнее.
Она посмотрела на меня вытаращенными глазами.
— Сынок?
Я покачал головой.
— Мама…
Она ахнула, глаза вовсе округлились, а рот распахнулся.
— Что… я боюсь даже услышать такое… Это что, королева Брунея? Или где у нас еще остались монархические режимы?.. Она что… настоящая?
— Вы же обнимались, — буркнул я. — Не виртуальная вроде бы. Хотя со стороны…
— Сынок, — вскрикнула она, — но я не представляю… Нет, королеву представляю, да и видела, но ты… ты не умел заинтересовать девушек, что даже в официантки не годятся. Да что там в официантки, в посудомойки! А здесь… королева.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— Мама, — сказал я с тоской, — все гораздо серьезнее. Выполняю важное правительственное задание. В детали посвятить не могу. И так сказал очень много.
Отчим проговорил медленно:
— Евген… ты работаешь в тех местах, на которые я думаю?
Мать оглянулась на него в диком непонимании.
— Отец, — сказал я, — помолчи, мама у нас такая впечатлительная, такая наивная, такая, что… Чем меньше об этом знают, тем лучше. Никто не заподозрит во мне что-то более, чем я с виду.
Мать прошептала в ужасе:
— Ты что, ее телохранитель?..
— А что у человека еще есть, — спросил я, — кроме тела?.. Вот перейду в экзорцисты, буду хранитить души.
— У нее прекрасное тело, — сказал отчим, посмотрел на мать с испугом и добавил пугливо, — как мне показалось. Издали. Кстати, как-то звонили Тимошенки, все собираются зайти. Они же почти соседи, а видимся редко… Сынок, они же трансгуманисты, как и ты…
— Но-но, — сказал я предостерегающе, — я трансгуманист, но я другой трансгуманист. Очень даже. Я крайне правый.
Она переспросила у отчима:
— А что, собирались прийти? У них же какое-то событие…
Он вздохнул:
— Да их не поймешь. Мне всегда казалось, что у них все напоказ, а эти, напротив, скрытные до чересчур.
Я хмыкнул. Василь и Гарольд Тимошенки — семья геев, так они себя позиционируют, так их воспринимает и общество. Только я, хорошо зная обоих с детства, знаю их постыдную тайну, в которой нет ничего постыдного, но если мы, мужчины, порой комплексуем из-за того, что у соседа пенис длиннее, то еще больше комплексов, если у человека вообще импотенция.
Ну что делать, такое бывает, большинство случаев уже удается лечить, но все же мужчины обычно стесняются даже заикнуться о таком позоре, как они считают, потому либо замыкаются в себе, избегая общества, либо создают дымовую завесу, как вот сделали Василь и Гарольд, хитроумно объявив себя геями.
По их мнению, считаться геями все же лучше, чем импотентами. Быть геем все еще некий вызов обществу, как бы добровольный: хочу — гей, хочу — не гей, а вот импотент что-то вроде калеки, даже хуже, так утвердилось в общественном мнении со времен палеолита.
Вообще-то как-нибудь нужно заглянуть в вики, а то мне чудится, что процент рождения импотентов при наличии в обществе геев должен совпадать до сотых долей.
Во всяком случае, геи добились каких-то прав, могут даже усыновлять детей, а вот у импотентов таких прав нет. Хотя, конечно, все это ерунда, уже сейчас втыкаем в себя имплантаты всякие и разные, лет через десять начнем менять себя так, что мама родная не узнает. Не будет не только геев или импотентов, вообще самцов и самок не останется. Разве что самые дикие и религиозные восхотят оставить себя в пещерности двадцать первого века с гендерными различиями, что сейчас нас так радуют… за неимением других радостей, что будут повыше и помощнее.
— Придут, — сказал я, — так придут. Не придут — не придут. Мне по фигу, у меня своих проблем выше крыши и еще надстройка. В виде башенки. С парапетом. И зубчиками.
Мать спросила с сочувствием:
— Девочки?
— Мама, — сказал я с досадой, — уже в твое время проблем с девочками не было! А сейчас так и вообще… Все настолько беспроблемно, что даже… и не знаю.
Она спросила в недоумении:
— Тогда в чем?
— Мама, — сказал я, — без женщин жить нельзя на свете, нет!.. Так пели в «Сильве»?.. Тогда считали так, дебилы. Сейчас умеем как-то обходиться. Еще как умеем! Потому, мама, не надо. Это что, пирожки?.. А почему шевелятся?
— Такие пирожки, — сообщила она с энтузиазмом. — Два научно-исследовательских института год работали, чтобы заставить их шевелиться и ползать по столу!.. Все должно быть красиво и гармонично. Даже еда должна быть эстетичной, а не просто получением калорий.
Я промычал с набитым ртом:
— Согласен, согласен… Хоть есть в этом что-то от людоедства… но это же пирожки… хоть и ползающие…
Отчим повел бровью в сторону чайника, там моментально зашумела вода, вскипая. Мать цапнула, не глядя, за ручку и налила мне первому, как редкому гостю.
— А чай, — спросил я опасливо, — из чего?
— Из чая, — ответила она скромно и со вздохом. — Теперь это модно. Чай вместо чая, здорово? Хотя и с добавками. Всякими, но полезными.
— Еще бы, — сказал я. — Сейчас все полезное. А кто скажет иначе, того…
Глава 3
После обеда мать осталась мыть посуду, так она это называет, а мы с отчимом вышли на веранду, откуда прекрасный вид на синее небо и далекий лес. Тем и другим принято любоваться, хотя мне, как убежденному трансгуманисту, такое вообще дико, но против общественности не попрешь, хотя, конечно, попереть можно, но оно мне надо?
Он все посматривал на меня искоса, а когда убедился, что мать далеко, спросил тихохонько:
— Евген… но как же…
— Да, пап?
— Как ты в таком деле?.. Это же…
— Отец, — ответил я со вздохом, но терпеливо, — ты, как и все, в плену штампов, что хорошо. Люди, мыслящие штампами, самые благонадежные люди на свете, на них держится любое общество и даже власть. Пусть и остальные все так думают, что вот такой, какой вот я. Ты же догадываешься, на всех профессиональных телохранителей есть картотеки с фото и видео! И все в базах данных. Засекреченных или нет, но у всех, кому надо, они есть. Так?
Он вздохнул:
— Наверное.
— А я босяк какой-то, — сказал я победно. — Ты же знаешь, какая у меня репутация?.. Ну то-то. Думаешь, легко ее было создавать и поддерживать? Ты не знаешь, как моя трепетная душа тоскует по высокой опере или балету? Сплю и вижу, как сижу в первом ряду партера и наслаждаюсь арией худеющего Фальстафа! Но, увы, приходится топать в ночной клуб, там пить, курить, хватать девок за срамные места, чтобы соответствовать необходимому стране образу. Я Шекспира жажду читать в подлиннике, «Цветы Зла» Бодлера, а вместо этого сижу в свободное от работы время с друзьями на диване, смотрю футбол и пью пиво!