Старуха сплюнула.
— Кочует одна?! Без табора? — презрительно произнесла она. — Где твоя семья, девушка?
Нона раздумывала. В глубине души она соскучилась по общению с людьми. К тому же ветер принес аромат еды, а от костра исходили тепло и свет. Ей захотелось остаться, пусть хоть на одну ночь, — услышать, как говорят люди, побыть с ними. Вдруг произошла странная вещь. Откуда-то из потаенных уголков ее памяти начали появляться причудливые чужеземные слова, похожие на те, что произносили цыгане. Одержимая жаждой говорить, она повторяла то немногое, что всплывало в памяти. Девушка даже не знала, что они означают.
— Она кочевница, Биби, — забормотали цыгане. — Никто, кроме кочевников, не знает этих слов.
— Почему ты кочуешь одна? — осведомилась старуха.
— Мне пришлось убежать. Я ходила по дорогам и играла на кроте.
— Убежать? Почему?
Нона покачала головой, и старуха кивнула. Цыгане понимают, что такое тайна. Скрытность была неотъемлемой частью их жизни. Нона поняла, что цыгане приняли ее.
— Пускай Сет соорудит для нее шатер, — сказала цыганка с крупными золотыми серьгами и браслетами на запястьях.
— Да, позаботься о ней, Лавенди, — велела Биби, переведя внимание на горшок. — Этот кролик еще долго будет тушиться. Ладно, идите. Придете, когда позову.
Вскоре табор занялся своими делами. Дети собирали поленья и хворост. Были разбиты низкие шатры и извлечены из-под кибиток горшки и кастрюли. Мужчины отогнали собак — и все это под оглушительные крики детей, копошившихся вокруг.
Нона помогла Лавенди принести из кибитки груду одеял и расстелить их в низком шатре, который для нее соорудил Сет, муж Лавенди.
— Впервые за несколько недель я буду спать под крышей, — сказала она.
— Ты из семьи Босуэлл или Вуд? — спросила Лавенди Нону и, не дождавшись ответа, продолжила: — Можешь остаться с нами, если Биби согласилась… Думаю, это крота. На них играют только цыгане.
Нона открыла рот, чтобы ответить, что играть ее учила мама, но решила промолчать. Ведь цыгане ей позволили остаться только потому, что приняли за свою. Почему они так решили, оставалось только гадать. Еще более странным ей показалось то, что, улавливая обрывки их разговоров, она отчасти понимала, о чем идет речь. И тем не менее, она не помнила, чтобы раньше когда-либо общалась с цыганами. По какой-то причине они никогда не останавливались возле Пенгоррана.
После ужина ее попросили сыграть на кроте. Под заунывную, как рыдания, мелодию цыгане начали раскачиваться в такт. А когда она заиграла танец, Лавенди позвала дочь:
— Потанцуй, Шури! Потанцуй под музыку!
Девочка выбежала на поляну, и при свете костра Нона увидела, как лихо та начала отплясывать, кружась как волчок.
Цыгане запели, Нона подхватила мелодию песни, а когда наконец, от костра остались только тлеющие угли, все разошлись по кибиткам и шатрам, и в таборе воцарилась тишина. Нона получала странное удовольствие от звезд и луны, просвечивающей через кружево листвы.
На следующее утро, когда солнце осветило позолоченные завитки, украшающие шатер Сета и Лавенди, Нона позавтракала вместе с ними. Когда Лавенди провела ее внутрь, она удивилась чистоте и опрятности. Она почему-то считала цыган грязнулями. Теперь ей стало понятно, что дело просто в их убогих, старых одеждах. Сами цыгане и их вещи были безупречно чистыми. Ханна бы позавидовала: прекрасным льняным простыням Лавенди и ее угловому шкафу с бесценным фарфором.
— Мы, женщины, скоро пойдем на рынок, — сказала Лавенди. — Мы продаем деревянные гвозди для сапожников, шпильки, затычки для бочек, предсказываем судьбу. Пойдешь туда со своей кротой?
Нона робко кивнула.
— Ты училась? — разглядывая ее, спросила юная Шури. — Ты разговариваешь так, словно училась.
— Не приставай, — приказала мать, протягивая Ноне большую тарелку жареной картошки, залитой яйцами.
Нона оглядела лагерь. Старая Биби вынула свою короткую глиняную трубку и, с довольным видом пыхтя ею, снизошла до пикировки с юным внуком в бархатной куртке и оранжевом шарфе, прислонившимся к ближайшей кибитке. Биби хрипло смеялась и махала на него трубкой. В ручейке цыганка мыла смуглого малыша, который восторженно гукал, когда пальцы его ног погружались в воду. Бенджи уже очищал ножом ивовые прутья, предназначенные для гвоздей. Нона смотрела на него как завороженная. Он поднял взгляд, сверкнул черными глазами, и Нона улыбнулась ему в ответ. К Бенджи она испытывала особую теплоту. Ведь это он привел ее в табор и, казалось, с помощью нескольких негромких слов убедил Биби позволить ей остаться. Он был братом Лавенди и часто захаживал в шатер сестры.
В тот первый день Нона играла на кроте в ближайшем городе, а цыганки тем временем мошенничали, просили милостыню и предсказывали судьбу. В последующие дни они обходили фермы и коттеджи, продавая шпильки, затычки и цветы, сделанные из тонкой окрашенной стружки. Нона слушала, как Лавенди предсказывала судьбу.
— Может быть, и мне погадаешь? — как-то раз попросила она, но быстро поняла, что совершила ошибку:
— Цыгане об этом не просят, — странно посмотрев на нее, ответила Лавенди. — Мы никогда не гадаем друг другу.
Лавенди внезапно притихла и отвернулась от Ноны. Она пнула ногой прутик, подняла камень, пристально его рассмотрела и пробормотала:
— Кажется мне, этой дорогой прошли Вуды!
Нона была озадачена, но она научилась в таких случаях держать язык за зубами.
Придя в табор, Нона увидела группу незнакомых цыган, оживленно беседующих с Биби.
— Это Эймос Вуд и его семья, Лавенди, — размахивая глиняной трубкой, крикнула старуха. — Разбивают лагерь на ночь чуть дальше нас. — Она снова повернулась к вновь пришедшим: — Вы помните Лавенди и малышку Шури?
Хозяева и гости начали здороваться друг с другом, а никем не замечаемая Нона скромно стояла в сторонке.
Вдруг Биби поманила девушку в круг и указала на нее трубкой:
— Это кочевница, которая на днях появилась у нас. Ее зовут Нона. Живет с нами и превосходно играет на кроте.
Один из незнакомцев подошел к Ноне и уставился на нее.
— Ты играла в Пантласе, — произнес он, и Нона вспомнила, как стояла на ступеньках деревянной ратуши.
Лицо этого человека показалось ей знакомым. Может быть, он был в толпе?
— Ты останавливалась у Кейди Роуленд, — продолжал он. — Наши женщины всегда продают ей затычки. А я продал жеребенка фермеру, на которого работает ее муж. Они рассказали мне о тебе. Спросили, не могли бы мы присмотреть за тобой…
Внезапно Нона уловила враждебность в голосе этого человека — она быстро передалась и цыганам, стоящим вокруг нее. Биби схватила ее за руку. Мужчина презрительно сплюнул.
— Ты не цыганка! — произнес он, — Ты дочь фермера…
На какое-то время воцарилась мертвая тишина. Вдруг Биби крепко вцепилась ногтями ей в руку, и Нона чуть не лишилась чувств от страха, когда старуха притянула ее к себе и посмотрела на нее суровыми блестящими глазами.
— Могу поклясться, в этой, девушке есть цыганская кровь! Она ходит как цыганка. Она умеет играть на кроте. — Старуха что-то пробормотала себе под нос, но вдруг ее морщинистое лицо исказилось от ненависти. — Ты мерзкая помесь, вот кто ты такая… — Она резко оттолкнула Нону, и та чуть не упала. — Убирайся из табора как можно скорее и никогда…
Бенджи подскочил к старухе.
— Не проклинай ее, Биби! — взмолился он. — Она не сделала нам ничего плохого. Оставь ее в покое.
Старуха оттолкнула и его, что-то пробормотала и со злостью посмотрела на Нону. Бенджи подошел к ней и тихо сказал:
— Уходи скорее. Собирай свои вещи и уходи… И никогда больше… не связывайся с настоящими цыганами.
Несмотря на громкие угрозы старухи, он все время оставался рядом с Ноной.
— Я ничего не понимаю, — уныло произнесла Нона. — Скажи мне, Бенджи, что такое «мерзкая помесь»? Почему все так сердятся?
— Мерзкая помесь — это полукровка, полуцыганка, — пробормотал Бенджи. — Старики и такие, как Биби, ненавидят их. Лучше бы в тебе совсем не было цыганской крови… А так ни то ни се.
— Но во мне и нет цыганской крови, Бенджи. Я просто выдала себя за цыганку… чтобы остаться с вами.
Он некоторое время пристально смотрел на нее, потом покачал головой.
— Биби лучше знает, — спокойно произнес Бенджи. — Если она говорит, что в твоих жилах течет цыганская кровь, значит, так оно и есть. Лучше уходи…
Оглянувшись через плечо, Нона почувствовала враждебность цыган, как темную стену у себя за спиной. Даже Лавенди, которая ее кормила, Сет, сооружавший ей шатер, и Шури, танцевавшая под ее музыку, — все отвернулись от нее!
Она собрала свои вещи и, вскинув голову, посмотрела на Бенджи.
— Мне все равно, что думает Биби, ты или кто-либо еще, — с вызовом произнесла она. — Я никого из вас не хочу видеть… никогда…
Она перебросила узелок через плечо, взяла в руку футляр и нарочито гордой походкой прошествовала мимо группы цыган.
— Конечно же в ней есть цыганская кровь, — одновременно с восхищением и ненавистью пробормотала Биби, когда Нона уже не могла ее слышать.
Глава 5
Джулиан захлопнул книгу, которую пытался читать. С тех пор как он вчера следил, как уходила Нона, а потом вернулся домой по дороге, которую она ему указала, ее образ неотступно преследовал его, возникая между ним и иллюстрациями в его медицинских книгах. Он представлял, как она играет на кроте на скале, а ветер раздувает ее алый плащ, как она идет вдоль горного кряжа, помахав ему на прощание рукой.
Он встал и нетерпеливо поворошил огонь в камине. От его сосредоточенности не осталось и следа. Он смотрел на Сэмми, чье умывание, казалось, никогда не кончалось. Сев на задние лапки, зайчонок опустил одно ухо и принялся усердно его вылизывать.
— А ты скучаешь по ней, старина? — спросил Джулиан, но Сэмми лишь перешел к передней лапе.
Джулиан сдвинул к краю самодельную занавеску и посмотрел в сторону Пенгоррана. Хотелось знать, почему Ханна не связалась с ним, чтобы воспользоваться его предложением посетить Гриффита Талларна и осмотреть его рану. Может, она, в конце концов, пригласила местного врача? Но мысль о Ханне все же не давала ему покоя. Станет ли она тревожиться о Ноне, беспокоиться, не свернула ли та с пути истинного? Неожиданно он решил спуститься на ферму и попытаться встретиться с Ханной.
Немного позже он отправился в Пенгорран. Заглянув в незанавешенное окно кухни, он увидел Ханну, гладившую белье на конце длинного стола. Наверху в одной из спален мерцал тусклый свет. Ему не хотелось привлекать к себе внимание, но собаки уже почуяли чужого. Ханна подняла взгляд и прислушалась. Секунду спустя он увидел, как женщина прошла по коридору, ведущему к двери.
— Это Джулиан Херриард, — прошептал он, когда Ханна выглянула, высоко держа подсвечник.
Она поманила его, прижав палец к губам, провела в кухню и осторожно закрыла дверь, ведущую в прихожую и на лестницу.
— Очень рада, что вы пришли, — указав на потолок, сказала она. — Ему до сих пор плохо. Головокружение не проходит, и рана не заживает. Но он и слушать не хочет о докторе, а когда я упомянула о вас, даже рассердился.