Анжелика покинула трактир, взяв с мужа обещание, что по крайней мере к полудню он найдет ее в форте, чтобы они могли вместе отдохнуть, а также что он не отправится в военные экспедиции внезапно, не предупредив ее. Он посмеялся, повторил свои обещания и поцеловал кончики ее пальцев.
И все же она чувствовала себя неспокойно. Перед нею словно разверзлась смертоносная пропасть — страх потерять его, и ей никак не удавалось отогнать от себя эти мысли.
И все же, когда она увидела солнце, пробившееся наконец сквозь туман, и Голдсборо, сверкающий в его лучах, светлые деревянные дома, поросшие густыми лесами, изумрудные, словно лакированные, скалы, выступы обвалившихся глыб, то синие, то бледно-сиреневые или розовые — она воспрянула духом и сказала себе: «Я самая счастливая из женщин. Что бы ни случилось, препятствия будут преодолены. Ничего не воздвигнешь без борьбы».
Приближаясь к форту, Анжелика молила небеса, чтобы здоровье герцогини поправилось, и она смогла бы переехать. Она мечтала побыть дома одной, наедине со своим счастьем, со своим обновленным сердцем. Теперь ей уже хотелось просмотреть до последнего бантика содержимое ящиков, прибывших на «Голдсборо». Она успела порыться там, но второпях, в поисках платья, в котором она могла бы присутствовать, может быть, и на казни Колена. Какое страшное воспоминание, и тем большую ценность приобретала для нее безмятежность дня сегодняшнего! Она хорошенько устроит своего котенка. Он быстро выздоровеет, найдя то, в чем более всего нуждается: кров, присутствие друга и немного пищи.
Ступив на внутреннюю лестницу форта, она услыхала голоса. Разговор, судя по всему, шел довольно резкий; а затем, пригнувшись, чтобы не задеть ухе пораненный лоб, из помещения вышел капитан Жоб Симон. С головой, втянутой в плечи, словно под тяжестью непосильного бремени, он казался почти горбатым. Капитан мрачно взглянул на Анжелику.
— Вот так! — заявил он. — Мало того, что я потерял корабль, так меня еще и оскорбляют. Это что, по-вашему, справедливо, а?..
Несмотря на его откровенно уродливое лицо, к тому же с утра явившее миру седоватую щетину, добросердечный взгляд серых глаз, глубоко запрятанных под мохнатыми бровями, придавал ему вид печального пса, просящего хоть чуть-чуть ласки.
— Но вам же удалось спасти единорога, который украшал нос вашего корабля, — сказала графиня, чтобы приободрить Симона, — это хороший знак, счастливое предзнаменование.
— Ну, может быть. Только нужно заново покрыть его позолотой. А где я здесь найду золотую фольгу? Она ведь легкая, как пушинка, а стоит страсть сколько. Да, быстро мне моего единорога обратно на место не наладить. Пустили меня по миру, да меня же еще и упрекают.
— Между нами говоря, капитан, разве вы сами немножко не виноваты? Раз вы должны были плыть в Квебек, как вы умудрились заблудиться в наших краях?
Его, вероятно, поразило размышление Анжелики, он задумчиво посмотрел на нее и тяжело вздохнул.
— Ладно! Только насчет крушения — вот тут нет, не моя это вина.
— А чья же тогда?..
— Да эти чертовы морские разбойники, они там на скалах фонарями размахивали» чтобы, значит, на эти треклятые рифы заманить…
Он, казалось, внезапно спохватился.
— Что вы там насчет моего единорога сказали? Что я смогу его позолотить сам? Это мысль! Мой отец был позолотчик, работал с фольгой, так что я немного это дело знаю… Только надо будет найти золото. А где, черт подери, найдешь золото в этой окаянной стране — здесь кругом дьяволы да морские разбойники!..
— Кто знает, может, и найдем! Вы же знаете, золото — это по части дьявола!..
— Ох, не надобно шутить с этим, сударыня, — воскликнул следовавший за нею Адемар.
Капитан энергично перекрестился, но тем не менее добавил:
— Тем хуже! Тем хуже для дьявола. Если вы мне найдете золотую фольгу для единорога, я буду ваш по гроб жизни, Заранее благодарю, сударыня! Вы-то хоть добрая.
Он ушел, явно повеселев.
Котенок спрыгнул с рук Анжелики и обнюхал дверь.
— Он опять сейчас убежит!.. Лови его, Адемар! Бедный парень, почему ты все время ходишь за мной по пятам?
— Думаете, мне хочется, чтобы меня повесили, как обещал губернатор Акадии!.. А потом, мне надо вам свой сон рассказать. Видел я во сне ангела, но красного, всего красного, с ног до головы, это ж для ангела не правильно…
Анжелика вошла в спальню, за нею, с видом хозяина — котенок. Подняв хвост трубой, он немедленно направился к тому уголку, который Анжелика ему ранее предназначила, устроился там и стал тщательно умываться.
Глава 9
Амбруазина де Модрибур в черном бархатном платье с кружевным воротником сидела перед окном. Темное платье подчеркивало бледность ее лица. У герцогини был вид инфанты-сироты. Сцепив руки на коленях, она, казалось, была погружена в глубокие размышления. Служанки не нарушали ее молчания.
При появлении Анжелики герцогиня живо подняла голову. Движения ее были изысканны, но в них чувствовалась прирожденная импульсивность, по-своему очаровательная, делавшая ее еще более молодой.
— Ах, вы пришли, сударыня, — проговорила она. — Я ожидала вас. Боже! Как я ожидала вас! Наконец-то вы пришли!..
Глаза ее блестели от сдерживаемой радости.
— Вы встали, — сказала Анжелика, — и, надеюсь, оправились от недомогания? Как вы почивали? Но вы еще бледны.
— Это неважно. Я как раз размышляла о том, что слишком докучаю вам и вашему супругу, заняв ваши апартаменты. Отныне я могу уже передвигаться, хотя и чувствую себя совершенно разбитой. Капитан Симон только что сообщил мне, что наш корабль погиб со всем, что было на борту. У меня не осталось никакой надежды. Но, подписав переводные векселя, я смогу, вероятно, найти какой-нибудь корабль, который, наконец, доставит меня с моими девушками в Квебек.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Помню, когда я сама была в пансионе, нам запрещали спать иначе, чем на спине, вытянувшись прямо, положив руки поверх одеяла.., даже зимой. Само собой разумеется, ничего этого я не выполняла. Я была очень непослушной.
— Ваша догадка верна, — сказала госпожа де Модрибур с улыбкой. — Всю свою юность я провела в монастыре, и, признаюсь, до сих пор могу заснуть только в той позе, за которую вы меня укоряете.
— Это отнюдь не укор. Где вы были пансионеркой?
— У урсулинок, в Пуатье.
— — В монастыре на улице Монте?
— В Пуатье монастырь урсулинок только и есть на улице Монте.
— Но я тоже там воспитывалась!. — воскликнула Анжелика. — Какое совпадение! Значит, вы из Пуату?
— Я родилась в Мальне.
— Рядом с лесом Мерван?
— У самой ложбины Жано. Знаете, там, где течет Руэ, — пояснила герцогиня де Модрибур, внезапно оживляясь. — Наш замок стоял на опушке леса! Огромные каштаны! Там у опавших каштанов и желудей такой запах, что их ароматом, кажется, можно насытиться. Осенью я готова была ходить часами, чтобы слышать их хруст под ногами.
Глаза ее сверкали, и легкий румянец окрасил щеки.
— На том берегу Руэ есть замок Машкуль, — проронила Анжелика.
— Да, — отозвалась молодая женщина. — И, понизив голос, добавила:
— Жиль де Ре? .
— Проклятый.
— Приспешник Дьявола.
— Тот, кто убивал маленьких мальчиков, чтобы получить у Сатаны философский камень!..
— За свои преступления он был повешен в Нанте.
— Он самый! Жиль де Ре!..
И они вместе расхохотались. Можно было подумать, что они вспомнили общего приятеля.
Анжелика села у изголовья герцогини.
— Так значит, мы из одной провинции. Я родилась в Сансе, неподалеку от Монтелу, над Маре.
— Я восхищена. Но, прошу вас, займитесь опять вашей прической, — сказала Амбруазина, взяв щетку, брошенную Анжеликой на кровать. — Продолжайте, прошу вас. У вас необыкновенные волосы, словно у феи.
— В Пуату, когда я была маленькой, местные жители любили называть меня феей.
— Бьюсь об заклад, они подозревали вас в том, что в ночь полнолуния вы танцуете в лесу вокруг священного камня.
— Совершенно верно. Как вы догадались?
— В наших краях всегда есть по соседству какой-нибудь камень фей, — мечтательно проронила госпожа де Модрибур.
Было что-то пылкое и нежное в том взгляде, который она остановила на Анжелике.
— Странно, — прошептала она. — Меня настроили против вас. И вдруг я обнаруживаю, что вы мне так близки. Вы из Пуату, госпожа де Пейрак. Какое счастье!
— Кто же вас настроил против меня? — заинтересовалась Анжелика.
Ее собеседница отвела взор; она слегка вздрогнула и пояснила:
— О, вы знаете, отныне в Париже, если речь заходит о Канаде, имя вашего мужа поминается очень часто. Скажем, как живущего по соседству с владениями короля Франции. Держу пари, что о нем говорят и в Лондоне.
Герцогиня села, обхватив руками колени. В этой позе она казалась очень молодой, женщиной без жеманства, сбросившей тяжелый груз своих титулов и привилегий. Анжелика заметила, что она прижимает одну ладонь к другой жестом, который выдавал сдерживаемое ею сильное волнение, однако Амбруазина по-прежнему смотрела на Анжелику ясным взглядом.
И та подумала: «Может показаться, что на дне ее глаз таится золото. Издалека они кажутся совершенно черными, невозможно черными. Но вблизи они словно бы янтарные; да, решительно, в глубине ее глаз лучится золото».
Они молча наблюдали друг за другом. Герцогиня с полуулыбкой чуть запрокинула голову назад. В ее смелости и непринужденности было что-то заученное, нарочитое. Словно она приказала себе высоко держать голову, чтобы не поддаться желанию склонить ее, избегая чужих взглядов.
— Что касается меня, то мне вы кажетесь очень симпатичной, — заключила Амбруазина, словно отвечая на мысленно заданный вопрос.
— А почему бы мне и не быть симпатичной? — живо ответила Анжелика. — Кто же мог вам описать меня в черных красках? И кто может знать меня в Париже, знать, что я такое? Я приплыла сюда на корабле прошлой осенью и провела всю зиму в лесной глуши.:.
— Не сердитесь, — попросила Амбруазина, мягко кладя руку ей на запястье. — Послушайте, дорогая, что до меня, то я полагаю это восхитительным — прибыть в Новый Свет и встретить здесь вас и вашего мужа. Я не склонна слушать сплетни, пересуды и злословие. Как правило, я жду, когда смогу судить сама о тех людях, против которых меня пытаются настроить; и, быть может, желая оставаться независимой, а может, просто из духа противоречия — я ведь немного упряма, как и все в Пуату — я наперед оказываю им некоторое предпочтение.
Признаюсь вам кое в чем. Из Парижа Америка казалась мне необъятной, бесконечной, — она и вправду такая. И однако же я была уверена, что рано или поздно встречу вас… Да, некое предчувствие… Какая-то уверенность… В тот день, когда при мне произнесли ваше имя — это было незадолго до вашего отплытия — мне был голос: «Ты узнаешь ее!» И вот… Может быть, на то была воля Божья.
Она говорила, запинаясь, и в этом таилось свое очарование. Голос ее был нежным, слегка глуховатым, иногда он слабел, словно у нее прерывалось дыхание. Анжелика с удивлением отметила, что внимательно слушает герцогиню. За внешним она хотела бы выявить подлинное, скрытое ее лицо.
Не происходила ли неестественность герцогини — некоторая манерность, некоторое актерство — от усилия, совершаемого ею над собой, дабы восстановить связи с себе подобными.
«Женщина не как все, женщина одинокая», — с удивлением подумала Анжелика.
Такой вердикт плохо сочетался с ослепительной молодостью и красотой Амбруазины де Модрибур. Следует добавить также, что было в ней нечто детское, какая-то ребячливость; впрочем, нет, сказала себе Анжелика, это из-за ее зубов. Ее верхние зубы, маленькие, белые, ровные, чуть выступали вперед, приподнимая красиво очерченную розовую губку, и потому временами на лице герцогини появлялось мимолетное выражение заплаканной девчушки. Когда она улыбалась, на нем также проступало что-то волнующее, невинное, доверчивое. Но взгляд ее был проницателен, тверд и вдумчив. «Сколько лет ей может быть на самом деле? Тридцать? Меньше? Больше?»