— Я офицер полиции. Десять минут истекут, когда я так решу, — отчеканила Марта. — Вам известно, что Гарпаг был сотрудником СБ, информатором и контроллером?
— Десять минут истекли. Через час я должна быть в Цитадели, и я туда попаду. А если не попаду, неприятности будут у вас. Большие неприятности.
Анисьева встала из-за выключенного уже терминала, направилась к двери.
— Я обязана запереть кабинет. Будете вы внутри или снаружи, меня не волнует.
Марта, чувствуя, как ярость теснится в животе, медленно вышла из кабинета.
А Карастоянов самым нелепым образом споткнулся о собственные ботинки, растянулся на пороге, разбил нос, заляпал кровью пол, вытирал салфеткой и извинялся — словом, оконфузился по полной программе.
— Что это на вас нашло? — прошипела Марта, заглядывая в двери туалета, где Карастоянов умывался.
Тут и обнаружилось, что у него не нос разбит, а порезана рука. Отмыв лицо и зажав рану салфеткой, Карастоянов бодро поскакал по лестнице вниз.
— За каким чертом вы устроили эту комедию? — Марта бесилась теперь от того, что еле поспевала за ним. Он ответил только в машине, залепив руку пластырем:
— Я воткнул «жучка» в кабель ее терминала.
— Вы с ума сошли! Это противозаконно!
— Арестуйте меня.
— Да что проку! Всеми сведениями, которые мы так добудем, можно подтереться: суд их не примет.
— Но мы можем с их помощью выйти на что-то, что суд примет.
— Мечтайте. Скорей этого «жучка» обнаружат и выйдут на нас.
— Спокойно, вы ничего не знаете. Я споткнулся и разбил нос. А Татьяна Кирилловна лжет, она контроллер Гарпага.
— Кто вам это сказал.
— Мимика. Микродвижения рта, глаз, всякое такое.
— Ушей.
— Нет, уши у нее неподвижные. У вас есть где ночевать в Москве?
— Спасибо, есть.
— У экса?
— Неважно.
— Давайте после встречи с Даниэлой вместе снимем номер. В Сергиевом Посаде. В «Царском дворике». Ну, чтоб два раза не ездить.
Госпожа Анисьева в совершенстве владела искусством «исландской правдивости». Она не лгала там, где могла не лгать. Только три раза с ее узких уст сорвалось прямое вранье: когда она сказала, что не покидала гостиницу, когда сказала, что не знает Гарпага под его настоящим именем и что она не консультировала Гарпага.
— Жора, я твои прозрения к делу не подошью, понимаешь? — за ужином они выпили на брудершафт и с удовольствием отбросили официальщину. — И то, что ты сопрешь из терминала Анисьевой — тоже. Горелов показал, что она не покидала гостиницы. Чтобы выколотить из Кондрашова санкцию на допрос Горелова и Анисьевой с детектором лжи, мне нужно что-то железное. Абсолютное.
Цумэ откинулся на кровати, потер лицо. Кровать огромная, до полнолуния далеко, и он без труда уснет, тем более что они с Мартой и вправду очень устали…
— Завтра, — сказал он. — Завтра мы со всем разберемся. Благо завтра суббота. Это будет незабываемый уик-энд. Кстати, Горелов врал напропалую.
— Да неужели? Как ты догадался? Брови дергались?
— Губы двигались. Когда сказал, что они жили в соседних номерах, не соврал. Про ужин с маскарадом — не соврал. Что Анисьева в десять утра читала доклад — не соврал. А вот что видел ее на ужине весь вечер — сбрехал как сивый мерин.
— Что ж ты его не прижал, изобразив рыцаря-спасителя?
— Не тот сценарий. Спасителем не может быть тот, кто прижимает. Прижимает один, спасает другой. И это не нужно. Я чувствую, здесь мы что-то найдем.
Он слышал, как Марта шагает по комнате. Ее напрягало то, что они остановились пусть и в «экономе», но в «Царском дворике». Оперативная необходимость очевидна, но оправдать перед бухгалтерией Тверской управы даже эконом «Царского дворика» было трудно.
— Что мы здесь найдем? На конференции присутствовали восемьдесят семь человек. Прошла неделя. Думаешь, персонал кого-то помнит?
— Кто-нибудь что-нибудь да помнит. Открытие было в пять. Ужин с маскарадом начался в шесть и кончился за полночь. Она без проблем могла показаться там, съесть-выпить что-нибудь, поехать в Тверь, отравить Гарпага, вернуться, и еще успеть попасться на глаза допоздна загулявшим коллегам. А наутро появиться свежей, аки лилия, в конференц-зале и прочитать доклад.
— И где-то между делом побегать по лесам в поисках аконита.
— Нет. Аконит она нашла здесь. Нашла случайно. Я же говорю — это было преступление возможности. Она увидела цветы — и внезапно поняла, что у нее все получится.
— Да на кой черт ей травить Гарпага? Через неделю ее инициируют, уже подписан приказ!
— Вот именно. Она в очень уязвимой позиции для шантажа. А Гарпагу хотелось пайцзу.
— И чем бы он мог ее шантажировать? Тем, что она его консультировала в спорах с Квашниной? Жора, это даже не смешно.
— Марта, тебя подводит память, потому что ты устала, перевозбудилась, расстроилась из-за встречи с дочкой — кстати, напрасно, девочка тебя любит. Мы с тобой знаем, что кто-то оплатил Сорокину исполнение роли Серафа. Немаленькие деньги. Мы знаем также, что Гарпаг докладывал Анисьевой о фальшивом коллеге — а та не реагировала. Нецелевой расход средств — хорошее основание для шантажа.
— И как ты докажешь, что Анисьева и есть этот фальшивый контроллер?
— Не знаю. Но если мы ничего не найдем здесь, я приму позу буквы Г, а ты с разбегу дашь мне ногой под зад. Идет?
Будильник она настроила на полвосьмого, но звонок поднял раньше.
— Что случилось? — простонала Марта.
— Помнишь, я говорил, мы здесь что-то найдем?
Марта зарычала горлом. Убийственно жизнерадостный Георгий продолжал:
— Здесь есть живой уголок! Домашние животные — куры, цесарки, утки, фазаны и все такое. В основном для здешней кухни. И несколько пони — катать детишек.
— И что? — простонала Марта.
— Козы нет!
— Чего нет?
— Козы! Вольер есть, табличка есть — а козы нет!
— Карастоянов. — Марта села на постели. — Я тебя убью. Я тебя сама отравлю.
— Нет, не отравишь. Тут уже нечем. Одевайся, иди в живой уголок, тебе будет страшно интересно.
Матерясь под нос, Марта натянула джинсы и топ, набросила свитер — утра уже холодные. Доски крыльца скрипнули под ногами, роса почти мгновенно пропитала отвороты джинсов, стоило свернуть с мощеной дорожки на тропинку к живому уголку.
Карастоянов курил, опираясь на колоритную изгородь из жердей, огораживающую вольеры. На изгороди сидела серьезная девочка лет семи и болтала ногами в шлепанцах.
— Это Марта, — представил детектива Карастоянов. — А это Нато, внучка Ираклия Вахтанговича, который присматривает за здешней живностью. Нато, расскажи Марте еще раз, что случилось с Мадиной и ее козленком.
— Эта тупая скотина, — сказала девочка с выражением, — выскочила из вольера, пошла на во-о-он ту клумбу и нажралась там волчьего корня.
— А что случилось дальше? — Карастоянов явно не приветствовал такого лаконизма.
— А дальше она сдохла, что еще могло случиться? Почему все нужно повторять по три раза? А Тетри попил ее молока, мучился-мучился и тоже умер. И всё!
В этом «всё!» было столько окончательности и трагизма, что Марта сама чуть не прослезилась.
— Нато, а ты можешь показать, где у вас растет волчий корень?
— Теперь уже нигде, — девочка развела руками. — Деда, что ли, тупой, оставлять его после такого? Мы его выпололи, везде. Везде-везде-везде!
У Марты опустились руки. На языке криминалистики это называлось «уничтожением вещественных доказательств».
— И когда это было?
— В ту пятницу. Тут была эта, как ее, преференция. Гостей много приехало. А Мадина кричала и блевала. Деда ее зарезал, чтоб не мучилась. А эта дурища его ругает: как будто это он виноват, что Мадина такая прыгучая. А это она везде развела волчий корень. Деда говорил этой дурище: не надо сажать! Он ядовитый! А она ему — «культурные сорта, культурные сорта»! — девочка так уморительно поджала губки и закатила глазки, что Марта не удержалась и фыркнула. Нато соскочила с забора.
— А раз вы смеетесь, — грозно сказала она, — то вы от меня вообще ничего не услышите, вот.
— Стой, Нато, погоди. — Карастоянов удержал ее за плечики. — Марта больше не будет, правда. Она понимает, какое у тебя горе…
— Это у вас горе. — Нато дернула плечом и высвободилась. — А у меня трагедия.
И побежала по дорожке, шлепая растоптанными «вьетнамками».
Карастоянов вздохнул.
— Как ты так можешь, — с пафосом произнес он. — Жестокая.
— Ну вот такие мы, очерствевшие полицейские. — Марта подавила смех. — Не можем пролить ни слезинки над судьбой бедного козленка. «Культурные сорта, культурные сорта!»
— Пошли завтракать.
«Дурища», то есть администратор отеля, пробовала отговориться занятостью, но при виде значка, скрепя сердце, выкроила свободное время.
— Да, — со вздохом признала она. — Прошлой осенью мы купили семена борца.
Так и сказала — борца, может, это правильно?
— Это красивые многолетние цветы, и они создавали… нужную атмосферу, понимаете? Розы, пионы — все это не вписывается в общую эстетику нашего ландшафтного дизайна. Они слишком шикарны, а нам нужна тихая прелесть Севера. Мы закупили семена сортового борца — «Айворин», «Пинк сенсейшн», «Биколор»…
— А джунгарского не покупали?
— Упаси Бог, зачем? Не самый красивый, но самый ядовитый. Да его просто не продают! А почему вы спрашиваете? Кто-то из гостей жаловался?
— Нет-нет. Эту гостью вы помните?
На лице администратора сформировалось выражение «Вроде да… а вроде и нет…»
— Хорошо. Скажите, кто из персонала обслуживал ужин-концерт-маскарад по случаю открытия конференции?..
Закончив беседу с администратором, Марта мысленно отчеркнула:
— поговорить с Ираклием Вахтанговичем;
— просмотреть записи камер наблюдения со стоянки за прошлую пятницу;
— поговорить с официантами, обслуживавшими ужин;
— и с горничными, работавшими в «Княжьем тереме», где останавливалась Анисьева.
Пункт два пришлось сразу вычеркнуть: записи камер хранились трое суток.
Пункты три и четыре — отложить немного на потом: официанты не работали здесь постоянно, их нанимали через агентство, а горничная должна была заступить в вечернюю смену. Так что после завтрака Марта и Георгий направили свои стопы в «живой уголок».
Ираклий Вахтангович занимался делом прозаическим, но нужным — выгребал навоз из-под пони — с таким азартом и, можно сказать, вкусом, так напевая себе под нос, что Марте было жаль его прерывать. Но пришлось.
Выслушав еще раз версию гибели козы Мадины и козленка Тетро, чуть менее эмоциональную и чуть более подробную, Марта поинтересовалась — а не занесло ли случайно ветром на клумбу семена диких разновидностей аконита? По слухам, ядовитых?
Ираклий Вахтангович решительно возразил, что такого никак не могло быть: за клумбами он присматривает хорошо и дикого аконита не пропустил бы никак.
Карастоянов все время разговора был индифферентен и играл со своим коммом, но сразу после клятвенных уверений Ираклия Вахтанговича в полном отсутствии дикого аконита на территории Марте на комм пришло сообщение: «Жми. У него совесть нечиста».