— Ни малейшего понятия. Кто такой Гексли?
— Парень, с которым я был знаком. Выдающийся ум, хотя почти полностью слеп и от горшка два вершка. Его убили, когда гунны уничтожили Лондон. Я не понимаю, Ричард — как передвижение во времени может быть известно в 1860-ые годы и оставаться тайной сейчас?
— Мне кажется... дело в том, что... подожди... кто такой... ну... Пальмерстон?
— Ба! Этот негодяй! В твое время он был премьер-министром.
— Да! — крикнул Бёртон. — Да! Я вспомнил. У него еще лицо как у восковой куклы!
— И что с ним?
— Мне кажется, он мог скрыть тот факт, что можно прорваться за границы времени.
— Черт знает, что ты говоришь! Я должен был догадаться! Старый козел! Он знает, что ты здесь?
— Насколько мне известно - нет.
— Может быть, мой редактор поможет тебе связаться с ним.
— Я не могу послать сообщение в прошлое.
— Я имею в виду наше время, 1914.
— Ты же не хочешь сказать, что он еще жив? — воскликнул Бёртон.
— А. Ты ничего не знаешь. Да, он с нами. Знаменитый, да. Или, скорее, «печально знаменитый», так более точно. Ему сто тридцать лет.
— Бисмалла! — выдохнул Бёртон. — Пальмерстон. Живой! И все еще премьер-министр?
— Нет, конечно нет. С тех пор как немцы захватили Европу. И разреши мне сказать тебе: мало у кого из ныне живущих людей на руках столько крови, как у Пальмерстона. Он призвал нас к войне. «Мы построим будущее», сказал он, но никто из нас и не подозревал, какое именно будущее мы строили. — Уэллс махнул рукой на окружавшие их палатки. — Полюбуйся!
Бёртон удивленно посмотрел на него.
— Но есть же и другие места, верно? Империя?
Уэллс остановился как вкопанный.
— Ричард, — тихо сказал он. — Ты не понимаешь. Это все.
— Что?
— Все, что осталось. Люди, командующие этими двумя батальонами аскари; еще возможно три тысячи в Британском индийском экспедиционном корпусе; несколько рассеянных групп солдат вокруг Области Озер; тысяч двадцать гражданских и технологистов в нашей крепости Табора; то, что осталось от Британского европейского сопротивления — и больше ничего.
— И это вся Империя? — спросил потрясенный Бёртон. — Во имя небес, что произошло?
— Как я и говорил тебе, все началось здесь. К 1870, несмотря на все усилия Аль-Манат, немецкое присутствие в Африке возросло. Пальмерстон решил, что Бисмарк готовит полномасштабное вторжение. Он был убежден, что немцы собираются построить колониальную империю, не меньше нашей, и разместил здесь пару батальонов, чтобы помешать им. Гунны ответили, вооружив туземцев и натравив их на нас. Конфликт начал разрастаться. Пальмерстон посылал все больше и больше солдат. Потом, в 1900, Германия внезапно мобилизовала все свои силы, включая евгеническое оружие — но не здесь. Оказалось, что Бисмарк никогда не хотел Африки. Он хотел Европу. Франция пала, за ней Бельгия, Дания, Австро-Венгрия и Сербия. Ужасные разрушения. Британия сражалась пять лет, но наши силы были разделены. Почти треть была здесь, и, когда войска попытались вернуться домой, немцы перекрыли африканские порты. Бог мой, какой Бисмарк виртуозный тактик! У нас не было и тени шанса. Потом он объединился с Россией, и мы были побеждены. Индия, Австралия, Южная Африка и Вест-Индия мгновенно заявили о своей независимости. Британская Северная Америка пала под натиском туземцев и восставших рабов, и Империя распалась.
Бёртон присвистнул.
— И во всем этом виноват Пальмерстон?
— Целиком и полностью. Его международная политика оказалась крайне неудачной. Никто не понимал, почему он так страстно желал Африки. Многие призывали отдать его под суд и расстрелять. В конце концов, разве не разумно, что те, кто играет человеческими жизнями, заплатят своими собственными, а он был самым большим игроком из всех. Но Кроули настоял, чтобы его оставили в живых — дескать, само существование Таборы, последнего британского города, зависит от него.
Палаток стало меньше, появились ряды танков Марк II Скорпион, присевших на длинных ногах — когти втянуты, хвосты скручены.
Бёртон обратил внимание, что, хотя военные машины выглядели иначе, технология не слишком далеко ушла вперед с его времени.
— Давай секунду отдохнем, — сказал Уэллс. — Проклятая нога чертовски болит.
— Хорошо.
Бёртон прислонился к одному из арахноидов и согнал муху с лица.
Дремлющие воспоминания пробудились. Он пытался вспомнить последнюю встречу с лордом Пальмерстоном.
« Заткнитесь ко всем чертям, Бёртон! Неужели при каждой нашей встрече я должен терпеть вашу наглость? Не собираюсь! У вас есть приказ! Выполняйте вашу чертову работу, капитан! »
Эхо от голоса премьер-министра гуляло по далекой комнате его сознания, но он никак не мог привязать слова к какому-нибудь конкретному событию.
— То есть он в Таборе? — спросил Бёртон.
— Пальмерстон? Да. Под домашним арестом. Мне кажется невероятным, но все еще есть люди, поддерживающие его — например мой редактор — так что скорее всего ему не придется предстать перед взводом стрелков, как он того заслуживает. Ты знаешь, как он испоганил конституцию?
— Нет, и как?
— В 1840 году он, используя Акт о Регентстве, сумел сделать Альберта королем, оттеснив в сторону Эрнеста Августа Ганноверского. Но, одновременно, он не позаботился о том, что может произойти впоследствии — в момент смерти короля Альберта не было никаких четких правил наследования. Ха! В 1900, я, как и многие другие, был неколебимым республиканцем; так что когда король, в конце концов, сыграл в ящик, я с радостью слышал призывы к упразднению монархии. Конечно, не менее громко орали и против этой идеи. Положение накалилось, и я, как журналист, подогревал его еще больше. Начались беспорядки, и, боюсь, я подстрекал толпу. Захваченный историей, Ричард, человек не видит дальше собственного носа. В любом случае Пальмерстон растерялся, и именно в этот момент Бисмарк обрушился на нас. Сейчас я чувствую себя дураком. Во время войны фигура на носу корабля поднимает моральный дух армии. Я должен был понять это, но тогда я был идеалистом. Я даже верил, что человеческая раса способна построить Утопию. Ха! Идиот!
Они еще пару минут помедлили около машин, влажность давила им на плечи, потом пошли дальше, пересекли линию танков и стали подниматься по отлогому склону, ведущему на гребень. Земля был сухая, потрескавшаяся и пыльная, там и здесь высились отдельно стоящие островки слоновьей травы.
На земле виднелись большие черные полосы:
— Выжигали плотоядные растения, — объяснил Уэллс. — Хорошо, что еще несколько недель не будет дождя. Но в то мгновение, как первая капля упадет на землю, жди беды — это чертовы кровососы буквально выпрыгнут наружу!
Индийский океан, сверкающая бирюзовая линия, лежал далеко справа от них, а слева, на горизонте, мерцали и колыхались пики Усагарских гор.
— Давай не будем уклоняться от нашей темы, — сказал Уэллс. — Я попытаюсь вспомнить твою биографию. Если я ошибаюсь, в 1859 году ты вернулся из неудачной экспедиции. Тебе не удалось найти истоки Нила и ты — более или менее — исчез из глаз публики и работал над многочисленными книгами, включая твой перевод « Арабских Ночей », который — могу я добавить — выдающееся достижение.
— « Книга Тысячи и одной Ночи », — поправил его Бёртон. — Спасибо, но, пожалуйста, не говори больше о ней. Я еще не закончил проклятый перевод. По меньшей мере, мне так кажется.
Он помог своему спутнику перейти через упавшее дерево, кишевшее белыми муравьями, и пробормотал.
— Странно, что ты заговорил о поиске истока Нила. В то же мгновение я вспомнил о нем, но, чувствую, я сделал вторую попытку.
— Не думаю. И, безусловно, это нигде не записано. Истоки Нила были обнаружены...
— Нет! — остановил его Бёртон. — Не говори мне. Я не хочу знать. Если я действительно из 1863, и я вернусь туда, то, возможно, перепишу историю.
— Ты думаешь, что сможешь вернуться в свое время? Как?
Бёртон пожал плечами.
— По-моему не сможешь, — заметил Уэллс. — Иначе этого разговора бы не было, потому что ты бы сделал что-нибудь и предотвратил эту войну.
— Ах, Берти, это парадокс, — ответил Бёртон. — Если я вернусь назад и сумею добиться того, чего, согласно твоей истории, не смог добиться, ты все равно останешься здесь, зная, что я это не сделал. Однако я все еще буду существовать в том времени, где это сделал. И в моем будущем есть Герберт Джордж Уэллс, который это знает.
— Погоди, погоди! Я пытаюсь понять твои слова.
— Да, согласен, нужно напрячь серое вещество, особенно если — как у меня — в нем полно дыр, как в швейцарском сыре. Все эти дни я слышу, как говорю, но зачастую не понимаю, что именно сказал.
Бёртон вынул из кармана платок и вытер пот с шеи.
— Но внутренний голос говорит мне, что, если я вернусь назад в прошлое и там что-нибудь поменяю, это вызовет новую цепочку событий, которая приведет к еще большим расхождениям с первоначальной историей.
Уэллс присвистнул.
— Тем не менее первоначальная история все еще существует, потому что ты попал сюда из нее.
— В точности.
— То есть ты разделил действительность напополам.
— Вероятно.
— Как божественный аргонавт времени, — задумчиво сказал Уэллс.
— Что?
— Хмм. Не обращай внимания, подумал вслух.
Они присоединились к маленькой группе офицеров, собравшихся на вершине гребня. Уэллс указал на одного из них и прошептал:
— Генерал Эйткен. Он руководит всей операцией.
Бёртон одернул куртку цвета хаки, которую считал слишком тяжелой для этого климата. Ему было душно и неудобно. Пот заливал глаза. Он протер их, увидел перед собой открывшуюся картину и мгновенно забыл все свое недовольство.
Через кривую линзу обжигающей африканской жары казалось, что Дар-эс-Салам дрожит и колеблется как мираж. Маленький белый город прильнул к побережью естественной гавани. Большие колониальные здания горбились в центре и вокруг порта, в котором стоял немецкий легкий крейсер; над западными окрестностями возвышалась высокая металлическая башня. В остальном город был совершенно плоский, одноэтажные здания вытянулись вдоль обсаженных деревьями грязных дорог и по границам маленьких далеких ферм.
Дар-эс-Салам окружала полоса зеленых кустов.
— Отсюда они кажутся маленькими, но, на самом деле, это артиллерийский растения, — заметил Уэллс. За ними тянулись немецкие траншеи, пересекавшие местность вплоть до второй полосы растительности, красных тростников. Британские траншеи занимали пространство между тростниками и гребнем.
Бёртона как будто ударили по голове, и он внезапно вспомнил Крым, где, как и на этой ужасной войне, земля была изрезана, изрыта и перевернута артиллерийскими снарядами. Несколько недель назад сильные дожди затопили местность перед ним, и с тех пор безжалостное солнце обжигало перекошенный ужасный ландшафт. Он был также пропитан кровью и заправлен ломтями мяса, людей и животных, а его зловоние атаковало ноздри Бёртона даже на таком расстоянии. Куски разбитых механизмов поднимались из перемешанной истерзанной земли как вырытые кости. Это было неестественно. Это было ужасно. Это было отвратительно.
Он отстегнул фляжку от пояса, набрал в рот воды и сплюнул пыль изо рта.
— Наша цель, — сказал Уэллс, указывая на высокую башню. — Если мы уничтожим ее, то нарушим их радиосвязь.
— Радио? — спросил Бёртон.
Уэллс улыбнулся.
— Ну и ну! Как странно встретить человека, который не знаком с тем, что все считают само собой разумеющимся! Но, конечно, это было после твоего времени.
Бёртон беспокойно посмотрел на стоявших рядом офицеров, пристально рассматривавших в бинокли море.