– Иди, иди ко мне… Ты ведь еще не знал женщины?
Пеплос распахнулся. Свет луны упал на обнажившуюся ногу незнакомки. На мосластую ногу ослицы, покрытую клочковатой шерстью, с медным копытом на конце.
– Эмпуза !
Нянька в детстве не жалела страшилок: «Будешь шалить – придет Эмпуза, вспорет тебе пузо! Затопчет ослиной ногой, кровь выпьет, мясо съест…» Отец злился: «Сдурела? Нет никакой Эмпузы, сынок, это бабьи сказки…» Амфитрион очень боялся кровожадной женщины-ослицы. Затем подрос и решил: отец прав. И вот кошмар из детства навис над ним во плоти, держа на руках мирно посапывающую Алкмену. Лунный блик подмигивал, сверкая на меди копыта: дрожишь, герой?
– Тварь! Отдай мою невесту!
Мгновением позже Амфитрион готов был откусить себе язык. Поздно: слово «невеста» сорвалось с губ. Сердце пропустило один удар – и, спохватившись, забилось рыбой в сетях. Во рту пересохло; мочевой пузырь грозил лопнуть. Вот-вот потечет между ногами… «Нельзя! Эмпуза решит, что это со страху. Позор на всю жизнь…» О том, что «всей жизни» у него осталось маловато, Амфитрион не думал. «Меч… нож…» – он лихорадочно огляделся. Увы, поблизости не было даже завалящей палки.
– Это твоя невеста? – зажурчал смех.
Лицо Эмпузы по-прежнему оставалось в тени.
– Я папу позову! Он тебе как даст!
– Папа спит, мой сладкий. Да и скоро ли хромой Алкей доберется сюда?
– Я… я дедушку позову! Он тебе голову отрубит!
– О да, Персей – опасный человек. Но он тоже спит. Когда прихожу я, мужчинам снятся сны, липкие, как паутина. Кого бы нам еще позвать, мой юный, мой нежный герой?
– А ты знаешь, кто мой прадедушка? Зевс-Громовержец! Он тебя – молнией!
Смех превратился в град, уничтожающий посевы. В нем хрипело ворчание собаки, скалящей клыки. И мускус благовоний сменился вонью свежего навоза.
– Зевс далеко. Ему нет дела до наших игр. Ты развеселил меня, герой. Тебе не будет больно…
– Оставь моего внука.
Амфитрион чуть не обмочился – не от страха, от радости – прежде чем понял, что это не дедушка. Свет луны мазнул по лицу даймона. Глаза Эмпузы опасно вспыхнули.
– Ищешь смерти, женщина?
– Оставь моего внука, – сказала бабушка Андромеда. – Отдай мою правнучку. И уходи. Я не стану преследовать тебя.
Высокая и прямая, жена Персея была похожа на копье. Весь Тиринф боялся своего бешеного басилея; все, кроме Андромеды. Она единственная могла остановить Убийцу Горгоны, когда тот уже собирался разить. Спокойный жест, взгляд, и Персей остывал. Чужачка в здешних краях, замкнутая и суровая, Андромеда к собственным детям – и к тем относилась без лишних страстей. Заболели? – пройдет. Плачут? – утешатся. В ее присутствии смолкали разговоры. Персей делал вид, что ничего не замечает; а может, и впрямь не замечал. Пожалуй, он был счастлив в браке – иная супруга давно бы руки на себя наложила, при его-то норове.
– Какое счастье! Она не станет…
– Ты надоела мне, мормоликия . Убирайся.
– Я не люблю женщин. Но для тебя, глупая старуха, сделаю исключение.
– Сделай.
Окаменев, мальчик смотрел, как бабушка Андромеда извлекает из складок фароса бронзовый ножик – точь-в-точь серпик месяца, упавший с небес. Лезвие коснулось левого запястья бабушки. На мраморно-белой коже набухла черная, глянцевая капля. Андромеда медленно подняла руку к лицу, словно готовясь лизнуть ранку – или стряхнуть каплю на Эмпузу.
Амфитрион ощутил во рту солоноватый вкус. Пересохшая губа лопнула, вновь начав кровоточить.
– Я не узнала тебя. Ты состарилась и обветшала, – Эмпуза отступила. Было слышно, как ноздри ее часто-часто втягивают воздух. В звуке, подобном шуршанью мышей в кладовке, не угадывалось ничего человеческого. – Ты скоро умрешь. Глупый выбор…
Как завороженная, она глядела на каплю крови Андромеды.
– Это мой выбор. Уйди, пока не поздно.
Эмпуза отступила еще на шаг. Осторожно присев, стараясь не делать резких движений, она положила спящую девочку на плиты двора.
– Ты об этом пожалеешь.
Бабушка молчала.
Когда даймон растворился в тенях и бликах, мальчик не уследил.
– Бабушка!
– Отнеси ребенка к матери, – велела Андромеда. – Я устала. Я иду спать.
Перечить бабушке Амфитрион не посмел. Прижав к груди уютно сопящую Алкмену, он на миг обернулся.
– Бабушка, а эта… Она не вернется?
– Никогда.
Такая уверенность, и такая усталость прозвучала в голосе Андромеды, что мальчик проглотил все остальные вопросы. По коридору, едва освещенному критской лампадой, он быстро добрался до гинекея. Отыскал меж спящими сестру, пристроил рядом мирно посапывающее дитя, двинулся к выходу – и зацепился в темноте за треножник для воскурений.
Разумеется, сестра проснулась. Разумеется, проснулись все. Кого не разбудил грохот упавшего треножника, того силой вырвали из объятий Морфея вопли Анаксо. Что здесь делает ее хитромудрый братец? Глазеет на сиськи и задницы? Паршивец этакий! Алкмена, деточка моя… Ты таскал ее куда-то, гадкий мальчишка?! Она могла простудиться, ты мог уронить наше сокровище…
– Цыть, дура! – срываясь на визг, заорал Амфитрион. – Гусыня сварливая! Вон, ребенка разбудили…
И кинулся прочь, провожаемый хныканьем Алкмены. Пусть никто за ним не ходит! Он будет как дедушка: всегда один. Он их спасает, а его за это бранят. Ну и ладно! Объясняться с глупым бабьем недостойно героя. Оставив гинекей за спиной, Амфитрион со всех ног припустил к отхожему месту – и с облегчением зажурчал.
Все-таки дотерпел!
Он никогда не рассказывал Алкмене, что произошло той ночью. Он вообще никому этого не рассказывал. Ни в юности, ни позже, в зрелые годы.
9
Утром дедушка Персей покинул Тиринф.
Мальчик спал дольше обычного – и едва успел застать деда во дворе. Облачен в доспех, покрыв шлемом лысую голову, Персей задержался из-за фракийца Спартака. Загородив дорогу, Спартак всем своим видом показывал, что без него Убийца Горгоны никуда не пойдет. На Олимп, в бездны Тартара – никуда. А что рука сломана, так вторая цела. Будет, чем копье метнуть.
– Имей в виду, – снизошел Персей, – поблажек не дам.
Спартак нагло хмыкнул.
– А эти зачем? – спросил он. – Только обуза…
– Эти? – Персей, обернувшись, глянул на дурачка-Тритона и его отца. Среди спутников басилея, воинов с опытом и выправкой, пираты смотрелись белыми воронами. – Вот и проверим, нужна ли мне такая обуза… За мной! Не отставать!
И побежал к Щитовым воротам.
Пренебрегая окриками матери, Амфитрион понесся следом. Проводив деда за стены крепости, он отстал. Не первый раз дедушка уходил из Тиринфа, взяв с собой лишь горстку избранных, проверенных бойцов – Горгон , как звал их Персей, когда бывал в духе. Пешими, отказавшись от колесниц, Горгоны во главе с Горгоноубийцей рыскали по горам и лесам Арголиды в поисках тайных мест, где творились оргии в честь Косматого. За каждую вакханалию – «Эван эвоэ, Вакх!» – Персей мстил, не задумываясь, жестоко и беспощадно, как бьет с небес молния Зевса. Не один алтарь был найден и уничтожен. Не одна сотня менад и фиад, сатиров и силенов была истреблена под корень. Мудрый стратег, четко отличая возможное от желаемого, Персей не преследовал Косматого в иных областях – Беотии, Аттике или Фессалии. Но Арголида, земля Персеева – тут сын Златого Дождя бил наотмашь.
Война длилась третий год.
Вздыхая, мальчик отправился домой. Раньше он мечтал, что однажды дедушка возьмет его с собой – биться с Косматым. Но сегодня Амфитрион страстно желал, чтобы Персей никого не нашел и вернулся в Тиринф. Если дедушка не успеет быстро-быстро отомстить своему врагу – в Аргосе начнутся ежегодные состязания атлетов, а дедушка все будет воевать.
И тогда…
Ночная встреча с Эмпузой казалась мальчику сном. Реальностью был аргосский стадион – тот самый стадион, где дедушка Персей в седой древности, тридцать лет назад… Поездку в Аргос дед обещал внуку еще зимой. Но карательный поход грозил сорвать все планы.
В Тартар Косматого!
СТАСИМ . ДИСКОБОЛ: БРОСОК ПЕРВЫЙ
(тридцать лет тому назад)
Трибуны затаили дыхание.
Дискобол стоял, не двигаясь. Наверное, молился о победе. Бронзовая чечевица диска в его руке казалась очень маленькой. Сейчас она взовьется в небеса и исчезнет, став звездой. Нагой, как при рождении, атлет был прекрасен. Его сложению позавидовали бы боги. Кое-кто на трибунах, нарушив тишину, даже шептался с соседом, что зависть богов – не то, о чем ночами мечтает здравомыслящий человек. Впрочем, сыну Зевса Тучегонителя позволено многое. Не нам, горшечникам и колпачникам, судить о ревности Олимпийцев. Но если бы мы взялись судить – о, мы бы нашли, что сказать…
Дискобол пару раз взмахнул рукой, примериваясь.
Солнце остановилось над аргосским стадионом. Сам Гелиос придержал колесницу, желая взглянуть на бросок великого Персея. Стих ветер – южанин-Нот, прилетев из Лаконии, змеей обвил двойную колоннаду, сложил крылья и умолк. Атлет улыбнулся Ноту; не моргая, посмотрел в лицо Гелиосу – и топнул ногой. Каменный, слегка наклонный постамент, на котором стоял Убийца Горгоны, отозвался легким гулом. Всем уже было ясно, что Персей собирается метать диск по-старому, без раскручиваний – так бросают камни воины в строю. Улыбка оставила сына Зевса. Теперь он глядел вдаль сурово, будто прикидывал, как ловчее сразить врага.
Стадион располагался в ложбине меж двух холмов. На склонах вырубили места для зрителей победнее, кому не досталось места в «праще» . В дальнем от «пращи» конце, там, где стартовали бегуны, располагался храм Аполлона, покровителя состязаний. У атлета не было шансов добросить диск до храма. Лучшие дискоболы Пелопоннеса с трудом метали диск через реку Алфей, с одного берега на другой. Расстояние от балбиса до святилища – гораздо больше. Тем не менее, многим показалось, что атлет броском намерен расколоть алтарь. Крамольная мысль не имела разумных оснований – Аполлон, знали аргоссцы, благоволил к своему смертному брату.
И все же…
Взмах, второй; дискобол перенес вес на правую ногу. Левая встала на носок. Наклон туловища, свободная ладонь ушла к колену. Скрутив корпус, атлет мельком взглянул на диск. Готовый к полету, тот мерцал крошечной луной. Фигура Персея стала бронзовой. Четко обозначились ребра; грудные мышцы превратились в доспех. Напряжение не исказило лицо героя; черты остались безмятежными. Бросок, и тело взорвалось движением – слитным, отточенным годами упражнений. «Луна» ушла туда, где и положено быть луне – в небеса. Диск вычерчивал сумасшедшую траекторию, стремясь к победному рубежу. Но что-то разладилось в его полете – на пике, в зените, когда луна едва не стала вторым солнцем. Икар без крыльев, диск изменил направление – чуть-чуть, самую малость, забирая правее. Словно из храма донесся вздох бога, приказывающий свернуть, отступить, вместо бессмертного ударить по бренному.
По западным трибунам.
Персей ринулся туда за миг до вопля – предчувствуя беду. Он бежал так, как еще не бегали на аргосском стадионе. Зрителям даже померещилось, что сын Зевса сумеет опередить убийственный диск, приняв удар на себя. Бронза мертвая столкнется с бронзой живой, тело героя – с «чечевицей» весом в шесть мин , и диск разлетится вдребезги. Зрители надеялись, и надежда умерла вместе с одним из них.