Я обвела рукой панораму.
— Да, за исключением того, что она перешла ко мне, когда он умер.
Я вздрогнула и повернулась в его объятиях.
— Прости?
— Я унаследовал эту землю после его смерти.
Его лицо ничего не выражало, и это выдавало глубину эмоций, которые он старался спрятать.
— Мне жаль, — прошептала я.
— Это случилось давно, милая.
— Все равно жаль.
Он крепче обнял мои плечи, а вторую руку положил мне на талию.
Я слегка отодвинулась, и Макс позволил мне, но лишь немного.
— Но я хотела сказать другое, — продолжила я. — Прекрасно, что он, пока был жив, смог дать вам это, что привозил вас с сестрой сюда.
Макс кивнул и посмотрел поверх моей головы:
— Это было папино любимое место. Он хотел построить на этой земле дом. Всю свою жизнь. Он не мог этого сделать, но говорил все время. Но он никогда не трогал это место. И мне тоже велел этого не делать.
Было что-то впечатляющее и трогательное в том, что Макс построил дом на этой земле, как хотел его отец, не говоря уже о том, что он сделал это собственными руками.
— Твоя сестра тоже получила землю? — спросила я, и его глаза на мгновение опустились на меня, прежде чем снова вернуться к пейзажу.
— Нет.
— Он все оставил тебе?
— Да.
— Ничего себе.
Он убрал руку с моего плеча, запустив ее в мои волосы под шапкой, а второй рукой обнял меня за талию.
— Ей досталось все остальное: его городской дом, машина...
— Земля лучше, — объявила я, хоть и понятия не имела, какие у его отца были дом и машина. Это мог быть особняк и «Мазерати», но земля все равно лучше.
Макс усмехнулся, глядя на меня, и согласился:
— Да.
Потом он продолжил, глядя мне за спину с отсутствующим выражением:
— Она разозлилась, хотя ей всегда было наплевать на это место. Но она знала, сколько оно стоит.
Я сжала губы, чтобы перестать спрашивать.
Но Максу и не требовались мои вопросы. Он снова посмотрел на меня:
— Она бы продала землю, папа знал это. Он даже написал об этом в завещании, объясняя свою волю. Так что он отдал ее мне.
— Он поставил условие, чтобы ты ее не продавал?
Макс покачал головой.
— Просто знал, что я никогда этого не сделаю. — Его глаза снова устремились мне за спину. — И я никогда не продам.
— Я бы тоже не продала, — прошептала я и прикусила губу, напоминая себе, что пора прекратить разговоры, в основном потому, что Макс смотрел на меня, и его лицо смягчилось, но взгляд стал настойчивым, что отозвалось глубоко во мне приятным, теплым, счастливым образом.
— Она принадлежит моей семье с тысяча восемьсот девяносто второго года, — сказал он.
Я распахнула глаза:
— Правда?
— Да, Герцогиня, — усмехнулся он.
Я открыла рот, чтобы заговорить и положить конец нашей откровенной беседе, от которой я получала слишком много удовольствия, а я знала, что не должна позволять себе этого. Но тут мы оба услышали:
— Макс!
Макс убрал руку с моей талии, но вторая рука на моей шее скользнула вокруг моих плеч, и он встал рядом со мной, глядя на тропу.
— Привет, Коттон, — сказал Макс.
Коттон был похож на Санта-Клауса. Густые седые волосы, пушистая белая борода, немного длинноватая, и большое славное пузо. Но он не носил красный костюм. Он носил джинсы, огромную куртку и теплые сапоги.
— Приветствую, — сказал Коттон, глядя на меня. Он был в десяти футах от нас, но я видела, что нос и щеки у него красные, как у Санты.
— Здравствуйте.
— Коттон, это... — начал Макс, но Коттон его перебил.
— Да, я знаю. Нина.
— Что... — начала я, но Макс сжал мои плечи.
— Труди — внучка Коттона, — объяснил Макс.
— Ох, — пробормотала я.
— Маленький городок, — заметил Коттон, подходя ближе, — много разговоров. Привыкнете.
— О... — медленно сказала я, — ...кей.
Я не была уверена, что пробуду здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть, но решила не сообщать об этом Коттону.
— Дайте мне вашу камеру, я сфотографирую вас вдвоем, — кивнул Коттон на мой фотоаппарат.
Я напряглась. Наше с Максом фото на его утесе? Не думаю. В основном потому, что сама мысль о том, чтобы иметь фото с Максом вместе на этом прекрасном утесе, заставила меня захотеть этого так сильно, что я могла почувствовать на вкус, и я знала, что это неправильно, неправильно, неправильно.
— Эм-м... Все в порядке, я уже сделала несколько фотографий.
— Герцогиня... — сказал Макс, но Коттон его перебил.
— Дай мне камеру, девочка.
— Все нормально, правда, — сказала я.
— Нина, это Джимми Коттон, — вполголоса сообщил мне Макс. Я застыла на месте и вылупила глаза.
Когда ко мне вернулась способность говорить, я прошептала:
— Кроме шуток?
— Да, кроме шуток, — смеясь, ответил Макс.
Я уставилась на Санту.
Джимми Коттон, великий американский фотограф. Я была на трех его выставках: одна в Смитсоновском институте, одна в Музее Виктории и Альберта и одна в Метрополитен. Он был национальным достоянием, а перед его картинами преклонялись все, включая меня. Я каждый год покупала его календари, а один из плакатов, купленных в Смитсоновском институте, вставила в рамку и повесила дома в коридоре.
А еще он был затворником, никогда не появлялся на выставках, не давал интервью, успешно избегая мира, который его боготворил. Я никогда не видела его фотографий, даже когда он был молод. Я знала, что он живет в горах Колорадо — на большинстве его фотографий были горы, — но я и понятия не имела, что он живет именно здесь.
— Я... Мне... так приятно познакомиться с вами, — забормотала я, чувствуя себя глупой и застенчивой одновременно. — Я видела ваши выставки в Смитсоновском институте и одну в музее Виктории и Альберта и...
— V&A? — спросил он, прищурившись.
— Да. Она была впечатляющей. Она была... поразительной.
— У меня дома есть некоторые фото, что показывали в V&A. Я пороюсь в сарае, заверну одну и принесу к Максу.
Я почувствовала, как у меня отпала челюсть, но ничего не могла с собой поделать.
Макс засмеялся и сжал мою руку:
— Дай ему камеру, милая.
На автомате я подняла руку с камерой. Джимми Коттон подошел, взял мою дурацкую маленькую цифровую камеру в свою талантливую руку и сделал несколько шагов назад. Я была настолько ошарашена тем, что Джимми Коттон держал мою камеру, что даже не сопротивлялась, когда Макс повернул меня так, что я прижалась к его боку, одной рукой обнял меня за талию, а другой за плечи. Моя щека легла на его плечо.
— Улыбнитесь, — сказал Джимми Коттон — сам Джимми Коттон! — держа мою камеру, и я счастливо улыбнулась, оттого что не кто иной, как сам Джимми Коттон фотографирует меня (не говоря уже о том, как приятно было находиться в объятиях Макса).
— Хорошее будет фото, — произнес Джимми Коттон, повозившись с моей камерой, прежде чем подойти и вручить ее мне.
Я взяла ее, думая, что могу умереть на месте и сделаю это счастливой, потому что Джимми Коттон только что меня сфотографировал. Хотя это значило бы, что у меня не будет возможности распечатать эту фотографию и герметично упаковать.
— Слыхал про Додда? — спросил Коттон Макса. Макс продолжал обнимать меня за плечи одной рукой, касаясь пальцами моей шеи, но вторую руку опустил.
— Да.
— Проснувшись сегодня, я подумал, что солнце светит ярче, — проворчал Коттон, и я тихо хихикнула от удивления.
— Он был козлом, — поведал мне Коттон.
— Начинаю понимать, — ответила я.
— Утром Мик приезжал ко мне. Повезло, что Нина еще не привыкла к смене часовых поясов и сказала ему, что не спала и была со мной в постели, когда все произошло.
Лицо Коттона застыло, и он спросил:
— Какого черта Микки творит? Спрашивать тебя об алиби?
Я все еще находилась под впечатлением от того, что Макс рассказал Джимми Коттону (из всех людей) о том, что я была с ним в постели, но Макс, кажется, не заметил моего недовольства, хотя я была уверена: оно было таким сильным, что его нельзя было не почувствовать.
— Ни для кого не секрет, что мы не ладили.
— Ни для кого не секрет, что ты не относишься к тем мужчинам, которые совершают подобное.
— Коттон... — начал Макс.
— Особенно ты, — продолжал Коттон.
— Джимми...
— Особенно по отношению к Додду, — продолжил Коттон и посмотрел на меня. — Десять лет назад у Макса была гораздо более веская причина нажать на курок и грохнуть этого козла. — Теперь он посмотрел на Макса. — И Микки это знает.
— Он просто делает свою работу, — сказал Макс, но я была заинтригована тем, что сказал Коттон. Я слышала фразу «десять лет назад» совсем недавно и вот сейчас, что казалось мне любопытным совпадением.
К сожалению, Коттон очень злился, и мне никак не удавалось вставить хоть слово, чтобы попросить его объяснить.
— Большая наглость — приехать к тебе.
— Я был не первым, к кому он приехал.
— И не последним, — сказал Коттон, глядя на меня. — Додд никому не нравился. Черт, Микки мог и ко мне приехать.
— У тебя нет оружия, Коттон, ты пацифист и против насилия, помнишь? — напомнил ему Макс.
— Если и был человек, способный поколебать самого убежденного пацифиста и противника насилия, то это Кертис Додд, — ответил Коттон.
Макс хохотнул. Я ждала, что они скажут что-нибудь еще, но оба мужчины замолчали.
Мне оставалось или спросить, а я уже говорила себе, что не желаю знать, или промолчать. Мне пришлось приложить усилие — очень уж хотелось узнать про десять лет назад, про Макса и Кертиса Додда, — но я промолчала.
— Ну, я пойду. Вам, двоим голубкам, не нужен старик, портящий настроение.
— Вы не портите настроение, — быстро ответила я, и он улыбнулся.
— Любые разговоры портят это, — сказал он, кивая головой на вид за моей спиной. — Это нужно переживать в тишине или, еще лучше, с кем-то, кто много значит для тебя. — Почему-то при последних словах его глаза скользнули к Максу, прежде чем он снова посмотрел на меня и закончил: — Поэтому мне лучше идти.
Я не стала рассказывать, что едва знаю Макса и поэтому он ничего для меня не значит (по крайней мере я убеждала себя в этом), но Коттон уже попрощался с Максом и повернулся.
— Для меня было честью встретиться с вами, Коттон, — окликнула я его. Он остановился и обернулся.
А потом задал странный вопрос:
— Да? Почему?
— Потому что... — Под его внимательным взглядом я почувствовала себя смешной и запинаясь закончила: — Вы Джимми Коттон.
— Обычный человек.
— Человек, который умеет обращаться с камерой.
— Таких полно, — снисходительно сказал Коттон. Он явно не принадлежал к тем людям, которые рады похвалам такого непрофессионала, как я. Хотя, полагаю, он вообще не радовался похвалам от кого бы то ни было.
— Извините, — сказала я негромко, но достаточно, чтобы он услышал, — но я была на многих выставках, и только ваша заставила мое сердце болеть, потому что оно не могло постичь красоту, которая предстала моим глазам.
Рядом со мной замер Макс, а Коттон так глубоко вдохнул, что его грудная клетка расширилась.
— Так что, — тихо продолжила я, — вы не просто человек, который умеет обращаться с камерой. Не для меня. Вы Джимми Коттон, чьи фотографии сделали это со мной, и я очень признательна. И поэтому для меня большая честь встретить вас.
Несколько секунд он смотрел на меня, постепенно теряя идеально отрепетированный вид брюзгливого старика. Его лицо смягчилось. Он коротко кивнул мне, махнул рукой, повернулся и пошел в обход утеса.