Иную могилу охранял громоотвод - видно, усопший был беспокойного нрава; на могилах младенцев торчали огарки догоревших свечей. Нарядное это было кладбище.
Мы вошли во двор, и навстречу нам пахнуло тёплым горьковато-сладким запахом принарядившихся негров: помадой для волос, жевательной резинкой, нюхательным табаком, ай-да-колоном, мылом, сиреневой пудрой и мятными конфетами.
Увидев рядом с Кэлпурнией нас с Джимом, мужчины посторонились и сняли шляпы; женщины сложили руки на животе, как всегда делали в будни в знак почтительного внимания. Все расступились и дали нам дорогу. Кэлпурния шла между мною и Джимом и раскланивалась направо и налево, отвечая на приветствия празднично одетых соседей и знакомых.
– Ты что это выдумала, мисс Кэл? - раздался голос позади нас.
Кэлпурния положила руки нам на плечи, мы остановились и обернулись: в узком проходе между двумя рядами людей стояла высокая негритянка. Она выставила одну ногу, уперлась локтем левой руки в бок и поднятой ладонью показывала на нас. У неё была голова огурцом, странные миндалевидные глаза, прямой нос и резко очерченный рот. Мне она показалась великаншей.
Рука Кэлпурнии крепче сжала моё плечо.
– Чего тебе, Лула? - спросила она.
Я никогда прежде не слышала у неё такого голоса. Она говорила негромко, презрительно.
– А для чего это приводить белых ребят в церковь к черномазым?
– Они мои гости, - сказала Кэлпурния, и опять я подумала, какой у неё стал странный голос: она говорила как все негры.
– Ага, а всю неделю ты, верно, у Финчей гостья!
В толпе зароптали.
– Не бойся, - шепнула мне Кэлпурния, по розы у неё на шляпке сердито заколыхались.
Между двумя рядами зрителей Лула направилась было к нам. Кэлпурния сказала:
– Не подходи, черномазая!
Лула остановилась.
– Нечего водить сюда белых ребят, - сказала она. - У них своя церковь, у нас своя. Это наша церковь, верно, мисс Кэл?
Кэлпурния сказала:
– А бог один, верно?
– Пойдём домой, Кэл, - сказал Джим, - мы им тут ни к чему.
Я тоже видела - мы тут ни к чему. Я чувствовала - толпа напирает. Нас обступали всё теснее, но я поглядела на Кэлпурнию, а у неё глаза смеются. Я опять посмотрела туда, где между двумя рядами людей была дорожка, но Лула исчезла. На том месте стеной стояли негры.
Один выступил вперёд. Это был Зибо, городской мусорщик.
– Мистер Джим, - сказал он, - мы очень вам рады. Вы эту Лулу не слушайте, она злится, потому как преподобный Сайкс грозился отчитать её с кафедры при всём честном народе. Она у нас известная смутьянка и гордячка и выдумывает невесть что, а мы очень вам всем рады.
И Кэлпурния повела нас в молельню, а в дверях нас встретил преподобный Сайкс и повёл вперёд, на самую первую скамью.
«Первая покупка» внутри была не штукатурена и не крашена. По стенам на медных скобах висели незажженные керосиновые лампы; вместо настоящих церковных скамей стояли грубые сосновые лавки. Позади простой дубовой кафедры свисала полоса линялого розового шёлка с надписью «Бог есть любовь», кроме неё молельню украшала ещё только литография с картины Ханта «Светоч мира». Я осмотрелась: где фортепьяно или орган, сборники псалмов и программки богослужения - всё, что мы привыкли каждое воскресенье видеть в церкви? - по ничего этого не оказалось. Было сумрачно, прохладно и сыро, но постепенно народу становилось всё больше, и воздух согревался. На скамьях положен был для каждого прихожанина дешёвый картонный веер с ярко намалеванным Гефсиманским садом - дар Компании скобяных изделий Тиндела («Большой выбор товаров на все вкусы»).
Кэлпурния подтолкнула нас с Джимом в конец ряда и села между нами. Вытащила из кошелька платок и развязала тугой узелок с одного угла. И протянула нам с Джимом по монетке в десять центов.
И протянула нам с Джимом по монетке в десять центов.
– У нас есть свои, - прошептал Джим.
– Держите, - сказала Кэлпурния. - Вы мои гости.
Джим, видно, сомневался - благородно ли оставлять свои деньги при себе? - но врожденная учтивость взяла верх, и он сунул монету в карман. Без малейших угрызений совести я сделала то же самое.
– Кэл, - зашептала я, - а где же сборники с псалмами?
– У нас их нет, - ответила она.
– А как же?…
– Ш-ш, - сказала Кэлпурния.
На кафедре стоял преподобный Сайкс и взглядом призывал свою паству к молчанию. Он был невысокий, плотный, в чёрном костюме, белой рубашке и чёрном галстуке; в свете, сочившемся сквозь матовые стёкла, поблескивала золотая цепочка от часов.
– Братья и сёстры, - сказал он, - мы весьма рады, что сегодня утром у нас гости - мистер и мисс Финч. Вы все знаете их отца. Прежде чем начать проповедь, я прочитаю вам несколько сообщений.
Преподобный Сайкс перелистал какие-то бумажки, выбрал одну, далеко отставил её от глаз и прочёл:
«Собрание миссионерского общества состоится во вторник в доме сестры Эннет Ривз. Приносите с собою шитье».
Потом стал читать по другой бумажке:
«Все вы знаете, какая беда приключилась с братом Томом Робинсоном. Он с детства был добрым прихожанином «Первой покупки». Весь денежный сбор сегодня и в следующие три воскресенья пойдёт Элен, его жене, чтобы она могла прокормить детей».
Я ткнул Джима в бок:
– Это тот самый Том, которого Аттикус будет за…
– Ш-ш!
Я обернулась к Кэлпурнии, но и рта не успела раскрыть, а она уже шикнула на меня. Пришлось покориться, и я стала смотреть на преподобного Сайкса - он, кажется, ждал, чтобы я угомонилась.
– Попросим нашего регента начать первый псалом.
Со своей скамьи поднялся Зибо, прошёл меж рядов, остановился перед нами и повернулся лицом к пастве. В руках у него был растрёпанный сборник псалмов. Зибо раскрыл его и сказал:
– Мы споём номер двести семьдесят третий.
Этого я уже не могла выдержать.
– Как же мы будем петь, у нас же нет слов?
Кэлпурния улыбнулась.
– Тише, малышка, - прошептала она, - сейчас увидишь.
Зибо откашлялся и таким гулким голосом, как будто далеко-далеко палили пушки, прочитал нараспев:
– Там, за рекой, лежит страна…
И словно чудом необыкновенно стройный хор сотней голосов пропел эти слова вслед за Зибо. Протяжным гуденьем замер последний слог, и вот Зибо уже говорит:
– Вовек желанна нам она…
И опять вокруг нас громко зазвучал хор; долго тянулась последняя нота, и, ещё прежде чем она замерла, Зибо прочитал следующую строчку:
– Нас выведет одна лишь вера на тот обетованный берег.
На этот раз паства замешкалась. Зибо внятно повторил строку, и хор пропел её. Как только вступал хор, Зибо закрывал книжку - знак всем собравшимся продолжать без его помощи.
И при замирающих звуках торжественного хора Зибо протянул:
– За той сияющей рекой обетованный ждёт покой.
Строку за строкой повторял за ним хор, стройно выводя простую мелодию, и, наконец, псалом закончился чуть слышно печальной и протяжной нотой.
Я поглядела на Джима, он исподлобья глядел на Зибо. Я тоже не могла опомниться от удивления, но мы слышали всё это своими ушами!
Потом преподобный Сайкс начал молиться о страждущих и недужных - так же молились и в нашей церкви, только мистер Сайкс просил господа бога о некоторых больных позаботиться особо.
В своей проповеди он обличал грех и очень строго повторил то, что было написано позади него на стене; предостерёг паству от горячительных напитков, от азартных игр и чужих женщин. Подпольная торговля спиртным - бич негритянского квартала, по женщины и того хуже! Опять, как в нашей церкви, я услыхала, что женщины грешны и нечисты, - видно, все священники только об этом и думают.