Абсолютно неизвестно - что под ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них здравый смысл и жизненная опытность.
Тут Филипп Филиппович вынул из-за воротничка хвост блестящей изломанной салфетки и, скомкав, положил ее рядом с недопитым стаканом вина. Укушенный тотчас поднялся и поблагодарил: "мерси".
- Минутку, доктор! - приостановил его Филипп Филиппович, вынимая из кармана брюк бумажник. Он прищурился, отсчитал белые бумажки и протянул их укушенному со словами:
- Сегодня вам, Иван Арнольдович, 40 рублей причитается. Прошу.
Пострадавший от пса вежливо поблагодарил и, краснея, засунул деньги в карман пиджака.
- Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович? - осведомился он.
- Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем.
Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в большом - "Аида". А я давно не слышал. Люблю... Помните? Дуэт... тари-ра-рим.
- Как это вы успеваете, Филипп Филиппович? - с уважением спросил врач.
- Успевает всюду тот, кто никуда не торопится, - назидательно объяснил хозяин. - Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям, и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы никуда не поспел, - под пальцами Филиппа Филипповича в кармане небесно заиграл репетитор, - начало девятого... Ко второму акту поеду... Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо. И никаких разрух... Вот что, Иван Арнольдович, вы все же следите внимательно: как только подходящая смерть, тотчас со стола - в питательную жидкость и ко мне!
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, - паталогоанатомы мне обещали.
- Отлично, а мы пока этого уличного неврастеника понаблюдаем. Пусть бок у него заживает.
"Обо мне заботится", - подумал пес, - "очень хороший человек. Я знаю, кто это. Он - волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки... Ведь не может же быть, чтобы все это я видел во сне. А вдруг - сон? (Пес во сне дрогнул). Вот проснусь... и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, ни сытости. Опять начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт, голод, злые люди... Столовая, снег... Боже, как тяжело мне будет!.."
Но ничего этого не случилось. Именно подворотня растаяла, как мерзкое сновидение, и более не вернулась.
Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на нее, дважды день, серые гармоники под подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось по всей квартире.
Совершенно ясно: пес вытащил самый главный собачий билет. Глаза его теперь не менее двух раз в день наливались благодарными слезами по адресу пречистенского мудреца. Кроме того, все трюмо в гостиной, в приемной между шкафами отражали удачливого пса - красавца.
"Я - красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито", размышлял пес, глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой, разгуливающего в зеркальных далях. - "Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю - у меня на морде - белое пятно.
Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович - человек с большим вкусом - не возьмет он первого попавшегося пса-дворнягу".
В течение недели пес сожрал столько же, сколько в полтора последних голодных месяца на улице. Ну, конечно, только по весу. О качестве еды у Филиппа Филипповича и говорить не приходилось. Если даже не принимать во внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков на Смоленском рынке на 18 копеек, достаточно упомянуть обеды в 7 часов вечера в столовой, на которых пес присутствовал, несмотря на протесты изящной Зины.
Если даже не принимать во внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков на Смоленском рынке на 18 копеек, достаточно упомянуть обеды в 7 часов вечера в столовой, на которых пес присутствовал, несмотря на протесты изящной Зины. Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества. Пес становился на задние лапы и жевал пиджак, пес изучил звонок Филиппа Филипповича - два полнозвучных отрывистых хозяйских удара, и вылетал с лаем встречать его в передней. Хозяин вваливался в чернобурой лисе, сверкая миллионом снежных блесток, пахнущий мандаринами, сигарами, духами, лимонами, бензином, одеколоном, сукном, и голос его, как командная труба, разносился по всему жилищу.
- Зачем ты, свинья, сову разорвал? Она тебе мешала? Мешала, я тебя спрашиваю? Зачем профессора Мечникова разбил?
- Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз, возмущенно говорила Зина, - а то он совершенно избалуется. Вы поглядите, что он с вашими калошами сделал.
- Никого драть нельзя, - волновался Филипп Филиппович, - запомни это раз навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением. Мясо ему давали сегодня?
- Господи, он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филипп Филиппович. Я удивляюсь - как он не лопнет.
- Ну и пусть ест на здоровье... Чем тебе помешала сова, хулиган?
- У-у! - скулил пес-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приемную в кабинет. Пес подвывал, огрызался, цеплялся за ковер, ехал на заду, как в цирке.
Посредине кабинета на ковре лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом, из которого торчали какие-то красные тряпки, пахнущие нафталином.
На столе валялся вдребезги разбитый портрет.
- Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, - расстроенно докладывала Зина, - ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост ее - цап! Я опомниться не успела, как он ее всю растерзал. Мордой его потычьте в сову, Филипп Филиппович, чтобы он знал, как вещи портить.
И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру, тащили тыкать в сову, причем пес заливался горькими слезами и думал - "бейте, только из квартиры не выгоняйте".
- Сову чучельнику отправить сегодня же. Кроме того, вот тебе 8 рублей и 15 копеек на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью.
На следующий день на пса надели широкий блестящий ошейник. В первый момент, поглядевшись в зеркало, он очень расстроился, поджал хвост и ушел в ванную комнату, размышляя - как бы ободрать его о сундук или ящик. Но очень скоро пес понял, что он - просто дурак. Зина повела его гулять на цепи по Обухову переулку. Пес шел, как арестант, сгорая от стыда, но, пройдя по Пречистенке до храма Христа, отлично сообразил, что значит в жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов, а у мертвого переулка - какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаял его "барской сволочью" и "шестеркой". Когда пересекали трамвайные рельсы, милиционер посмотрел на ошейник с удовольствием и уважением, а когда вернулись, произошло самое невиданное в жизни: Федор-швейцар собственноручно отпер парадную дверь и впустил Шарика, Зине он при этом заметил:
- Ишь, каким лохматым обзавелся Филипп Филиппович. Удивительно жирный.
- Еще бы, - за шестерых лопает, - пояснила румяная и красивая от мороза Зина.
"Ошейник - все равно, что портфель", - сострил мысленно пес, и, виляя задом, последовал в бельэтаж, как барин.
Оценив ошейник по достоинству, пес сделал первый визит в то главное отделение рая, куда до сих пор вход ему был категорически воспрещен именно в царство поварихи Дарьи Петровны.