Но и боги должны впредь внимать его молитвам.
Афина неуловимо улыбается, исчезает из виду – квитируется обратно на Олимп, – и время возобновляет ход.
Агамемнон заканчивает речь. С клинком в ножнах Пелеев сын выступает на середину опустевшего круга.
– Жалкий пьяница с глазами собаки и сердцем оленя! – вопит мужеубийца. – Что ты за вождь, коль ни разу не вел народ на битву! Даже в засаде с лучшими из нас не бывал! Недостает мужества разорить Илион, так лучше грабить своих, отбирая добычу у каждого, кто скажет слово поперек! Лишь над презренными ты и «владыка»! Но говорю тебе и клянусь великой клятвой…
Сотни людей вокруг меня дружно ахают. Лучше бы Ахиллес взял и порешил противника, словно бешеного пса, чем бросаться ужасными проклятиями.
– Время придет, и сыны Ахеи возжелают Пелида, все до последнего! – продолжает герой, и раскаты его голоса над лагерем заставляют встрепенуться даже игроков в кости за сотню ярдов отсюда. – Гектор покосит вас, точно пшеницу! И тогда, Атрид, как ни дрожи ты за свою душонку, спасенья не будет! В тот день ты вырвешь сердце из груди и изгложешь в отчаянии, что предпочел так обесчестить храбрейшего из ахейцев!
С этими словами Ахиллес поворачивается на прославленной пятке и удаляется во тьму, громко хрустя морской галькой. Красиво ушел, шут меня дери!
Агамемнон складывает руки на груди и качает головой. Прочие возбужденно перешептываются. Нестор делает шаг вперед, готовясь произнести свою речь под девизом «во-дни-кентавров-мы-держались-вместе». Странно: у Гомера старец увещевает обоих, а на самом деле Пелид только что покинул наш круг. Разумеется, я, будучи опытным схолиастом, замечаю явное отклонение, но мои мысли уже далеко-далеко.
Понимаете, я припомнил зверский взгляд Ахиллеса за миг до того, как богиня дернула героя за волосы и вынудила смириться с поражением… И тут в моей голове родился один замысел. Дерзкий, самоубийственный, без сомнения, обреченный на провал и все же такой прекрасный, что с минуту я почти не мог дышать, словно получил удар в живот.
– Ты в порядке, Биас? – спрашивает Орус, мой сосед.
Я тупо гляжу на него. Кто это? И кто такой Биас? Ах да, ясно. Отрицательно машу головой и выбираюсь из плотной толпы великих убийц.
Галька хрустит и под моими ногами, хоть и не столь героически, как при уходе Ахиллеса. Шагаю к воде и, оказавшись вдали от любопытных глаз, тут же сбрасываю с себя чужую личину. Всякий, кто взглянул бы на меня сейчас, увидел бы средних лет доктора наук, очкарика и так далее, обремененного нелепым одеянием ахейского копьеборца; под шерстью и кусками меха скрываются противоударные доспехи и прочее снаряжение схолиаста.
Передо мной расстилается море черного цвета.
Правда, здешние дамы, да и ребятня тоже, не в пример беспощаднее и кровожаднее любого из взрослых мужей, знакомых мне по прошлой, мирной жизни.
Стало быть, улечу как-нибудь в другой раз. Или нет. Оставим эту затею.
Волны катятся к берегу, одна за одной. Их привычный шум немного утешает.
Внезапно приходит решимость. Я сделаю это. Как будто летишь… Даже не так, не летишь, но срываешься с вершины, устремляешься вниз и на какой-то волшебный миг теряешь чувство гравитации и знаешь, что возврата не будет.
Была не была. Либо в стремя ногой, либо в пень головой. Либо шерсти клок, либо вилы в бок.
Я сделаю это.
– А, ладно, черт с ним! – изрек Манмут в гудящую тишину тесной кабины.
Сенсоры капитана были подключены к системам подлодки, и сейчас виртуальное зрение показывало гигантские клубки мертвых бурых водорослей. Мерцающие колонии колыхались вдоль изотермических потоков, подпитываясь красноватыми прожилками магниевого купороса. Они тянулись вверх, к плавучим глыбам прибрежного льда, подобно многочисленным кровавым корням.
«Нырнуть», – подумал моравек, и судно опустилось двадцатью кликами (так на военном жаргоне называют километры) ниже. Кракен метнулся следом. Если бы эти твари умели ухмыляться, чудовище непременно оскалилось бы: ведь жертва сама устремилась на гибельную глубину.
Нехотя стерев из визуального поля сто шестнадцатый сонет, Манмут прикинул, как быть дальше. Дать кракену проглотить себя менее чем в сотне километров от Централа Хаоса Конамары не очень-то приятно. Проклятые бюрократы: как будто нельзя сперва очистить местные подледные моря от чудищ, а уж потом вызывать одного из своих исследователей на совещание!
Можно, конечно, убить мерзкую тварь. Однако тут за тысячи кликов ни единой уборочной машины, а бросать многорукого красавца на съедение паразитам, населяющим колонии водорослей, морским акулам, трубчатым червям и его собратьям-кракенам было бы слишком расточительно.
Моравек на время отключил виртуальное зрение и огляделся, словно ожидая, что стиснутая до размеров кабины окружающая действительность подскажет верное решение. Так и получилось.
На рабочем пульте, рядом с шекспировскими томами в кожаных переплетах и распечаткой Хелен Вендлер, стоял светильник в виде прозрачного цилиндра, где в подкрашенной жидкости клубились и медленно поднимались вверх комки светлого расплавленного вещества, – шутливый подарок на память от прежнего партнера по имени Уртцвайль, полученный двадцать земных лет назад.
Манмут улыбнулся и в полном объеме возобновил связь с системами корабля. В такой близи от Централа не могут не плавать диапиры, а кракены их на дух не переносят…
И точно: в пятнадцати кликах к юго-востоку целое извержение диапиров лениво всплывало со дна подобно белым пузырькам в лампе. Моравек устремился к ближайшему из них и заодно прибавил еще пять узлов, просто для надежности. (Если только можно говорить о таких вещах, как надежность, в тот миг, когда взрослый кракен пытается ухватить вас грозными щупальцами.)
Диапир – просто шар теплого льда, который нагревается на большой глубине, в горячих гравитационных очагах, всплывает на поверхность моря из горькой соли и присоединяется к ледниковому покрову, некогда сковывавшему планету целиком.